До знакомства с прошлым Египта и с религиозными традициями египтян представления Скрижаля об этой древней стране ограничивались только тем, что он знал о существовании пирамид и читал главы Библии, в которых говорится об исходе евреев с берегов Нила.
После того как Скрижаль проштудировал имевшуюся у него о Египте литературу и провёл немало времени за чтением библиотечных книг, он поймал себя на мысли, что ему открылась история массового заблуждения, — заблуждения народа, который чего-то недопонял в назначении высших, заложенных в человеке сил. Многовековые духовные искания древних жителей нильских долин выдались, возможно, одними из самых бесплодных за всю историю человечества. Но этот малопродуктивный опыт показался Скрижалю одной из тех важных проб, которые своим отрицательным результатом приносят вполне определённые положительные знания.

Данные археологических раскопок свидетельствовали, что приблизительно в XXXII-XXXI веке античной эры коренное население Египта покорил пришлый народ. Время, которое предшествовало этому завоеванию, оставило на берегах Нила следы лишь туземной, довольно отсталой культуры, а после вторжения чужеземцев появились признаки развитой цивилизации. Пришельцы имели свою письменность. Они владели строительным искусством и умели обрабатывать металл. Различные гипотезы египтологов сходились на том, что эти незваные гости нагрянули в Египет из Азии. Доказательством тому служил прежде всего семитический язык чужеземцев. Постепенно они смешались с местными жителями. Так образовался народ египтян, а язык этого нового народа сложился в результате сближения и слияния языков древних африканцев и семитов.
В обычаях завоевателей-азиатов многое указывало на то, что они были носителями месопотамской культуры. Так, именно в эпоху их вторжения в Египет на берегах Нила появились первые сооружения из кирпича, хотя здесь для строительства вполне хватало камня. Даже форма кирпичей была той же, что и в Древнем Двуречье. А именно там, на берегах Тигра и Евфрата, как знал уже Скрижаль, ирано-семиты за недостатком строительного материала первыми научились делать кирпичи. В конце концов для своих сооружений на Ниле завоеватели Египта стали использовать большие каменные блоки. Но прежде, чем это произошло, пришельцы, повинуясь, видимо, старым стереотипам, всё ещё вырубали из камня бруски в форме кирпичей.
Вычитанный Скрижалем факт об использовании на Ниле того же строительного материала, который был в ходу на Тигре и Евфрате, подтолкнул его к дальнейшим сопоставлениям. И он усмотрел явное сходство в архитектуре древних сооружений Египта и Двуречья. Первые древнеегипетские гробницы царей и вельмож — мастабы, а также первые пирамиды, сужающиеся к вершине огромными ступенчатыми ярусами, очень напоминали форму храмов Шумера. Общим в верованиях древних египтян и жителей Междуречья Скрижаль нашёл особое сакральное значение, которое эти народы придавали имени человека. Помня, что пиво было самым популярным напитком у шумеров, он не счёл случайностью и большое пристрастие древних египтян к пиву. Когда же Скрижаль увидел фотографии цилиндрических печатей, найденных в самых ранних могилах завоевателей Египта, то связь между этими двумя древними цивилизациями Востока стала для него очевидной: подобные цилиндрические печати были одной из наиболее характерных «визитных карточек» шумеров.
И всё же Скрижаль не мог поверить в родство древних египтян с шумерами. Он скорее отождествил бы завоевателей Египта с теми ирано-семитами, которых шумеры покорили и которые, возможно, частью ушли с берегов Тигра и Евфрата на поиски новых плодородных земель. Если же те пришельцы-азиаты были всё-таки шумерами, то значит в Египте, под особым ли припёком африканского солнца, под влиянием ли примеси африканской крови, что-то случилось с их предприимчивостью, с их творческими задатками и жизнелюбием.

Плодородная земля нильской долины, безоблачное небо над ней и долгий, более двух тысячелетий, период без войн, в течение которого египтяне были предоставлены сами себе, давали этому народу исключительную возможность занять в Древнем мире ведущее место во всех сферах человеческой жизни. За три тысячи лет до начала христианской эры — в ту далёкую пору, когда ещё не появились ни арии в Индии, ни греки на Балканах, — на Ниле существовала могучая держава. Египтяне обладали письменностью, у них были хорошо поставлены и земледелие, и ремёсла. Высшие и средние слои общества, должно быть, достигли той степени благосостояния, которая оставляет людям свободное время. Интеллектуальный уровень, во всяком случае развитых личностей, был безусловно достаточным, чтобы задумываться о мироустройстве и месте человека в мире. Однако энергия и устремления этого народа, как ясно увидел Скрижаль, оказались направленными не на искания в области духа и даже не на созидание материальных ценностей, а на обеспечение благополучного телесного существования в загробном мире. С самых ранних известных истории времён, египтян отличало от других народов чрезвычайное внимание, которое они уделяли подготовке к смерти и мёртвым телам.

Подавляющее большинство сохранившихся в Египте древних письменных памятников так или иначе связано с похоронными обрядами и с загробной жизнью. Эти тексты являются молитвами и заговорами, адресованными богам с целью снискать их расположение к умершему, обеспечить его на том свете пропитанием, охранить от змей, крокодилов, львов и скорпионов. Содержание этих посланий с течением веков оставалось почти неизменным. Скрижаль не мог допустить, что время было столь избирательно к древним письменам, чтобы уберечь главным образом те из них, которые говорят о смерти.
Жизнь древних египтян, какой её увидел Скрижаль, являлась лишь подготовкой к более достойному, загробному, существованию. Древний уроженец нильской долины представлял пребывание в царстве мёртвых мало чем отличающимся от его повседневной жизни. На том свете его тоже ожидала и работа, и отдых. Причём там жилось гораздо счастливей, чем на земле. Преимущество человека, который приобщался к небожителям, было и в том, что он мог наслаждаться своим счастьем вечно. А поскольку по тем же расхожим понятиям люди и в потустороннем мире испытывали потребность в еде и питье, то считалось абсолютно необходимым уберечь от разложения своё тело.

Скрижалю позвонил домой незнакомый человек. «Меня зовут Леонард, — сказал он. — Я знаю, что вы ищете работу».
Леонард говорил с хрипотцой, по-русски. Он стал выспрашивать, какими языками программирования Скрижаль владеет и в каких операционных системах разбирается. После расспросов Леонард сообщил, что у него есть для Скрижаля хорошая вакансия в одной маленькой компании, и пообещал перезвонить через несколько дней. Леонард и в самом деле перезвонил, но о той работе уже не вспоминал. Он спросил, знает ли Скрижаль такой-то программный продукт, причём не какую-нибудь, а именно восьмую версию. Название этого пакета Скрижаль где-то слышал.
— Знаю, — ответил он, следуя правилам игры, которым его учили в Наяне.
— Ну хорошо, только имейте в виду, деньги там платят очень небольшие, — предупредил Леонард.
— Ничего, — согласился Скрижаль, — я могу работать на перспективу.
— Да? — прозвучало в трубке. — Тогда я буду рассматривать вас очень серьёзно.
Через пару дней Леонард опять позвонил и завёл речь о другом программном обеспечении.
— Могу, — ответил Скрижаль на его вопрос. — У меня в этом большой опыт.
— Очень хорошо, — заключил Леонард, — тогда намечается одна работа.
На следующий день в трубке зазвучал всё тот же хрипловатый голос:
— Та работа пока откладывается. А вот, скажем, лекции вы могли бы читать?
Скрижаль поинтересовался, о чём должны быть лекции, — и услышал название программного продукта, о котором тоже не имел никакого представления.
— Могу, — ответил он.
— По-английски? — уточнил Леонард.
— А почему бы нет? — отреагировал Скрижаль, удивляясь, как далеко может зайти его наглость.
— Хм-м... Очень хорошо! — воодушевился Леонард. Он явно хотел Скрижаля кому-то продать, но как видно, никак не мог найти покупателя.
Скрижаль попытался представить себя ведущим занятия по предмету, которого не знал, на языке, которым не владел, — и грустно ухмыльнулся. Однако читает же китаец таким образом лекции русским, подумал он; почему бы и мне не преподавать что-нибудь китайцам?

Во взглядах египтян на природу человека Скрижаль видел много противоречий и очевидных нелепостей, но он объяснил их себе напластованием разных традиций, которые существовали в различных областях Египта до объединения независимых земель в одно царство.
То, что у других народов принято называть душой, по убеждениям древних египтян включало в себя несколько сущностей: ка — невидимого двойника человека; ба — жизненную силу; ах — то, чем становится живущий после своей смерти; рен — имя, полученное при рождении, и шуит — тень.
Со времён Древнего царства, в понимании загробной жизни фараонов, а затем и всех жителей нильской долины особое место занимает ка — незримый двойник человека, его второе Я. Ка может уходить из живого существа, как бывает это во время сна или при потере сознания, а затем может возвращаться. И смерть, как полагали египтяне, есть не что иное как временная отлучка двойника. Поэтому в случае смерти нужно просто дождаться прихода своего ка — и жизнь продлится. Эти представления вынуждали египтян заранее готовиться к периоду длительной разлуки между телом и душой.
Чтобы отлучившийся двойник мог после возвращения узнать своё видимое подобие, нужно было сохранить бездыханное тело нетленным. И в искусстве бальзамирования усопших египтяне достигли никем не превзойдённого мастерства. Мумифицирование покойника, которое продолжалось в течение семидесяти дней, предохраняло труп от разложения. А чтобы незримый двойник во время отлучки не оказался бездомным, для него следовало заранее подготовить жилище. Поэтому человек, будучи ещё в полном расцвете сил, строил для своего ка гробницу. В такой усыпальнице египтянин устанавливал свою статую и верил, что однажды после неизбежной отлучки его двойник поселится именно в этом изваянии и дождётся часа, когда в гробницу внесут его настоящее пристанище — забальзамированное тело. О том, что душа сумеет найти саму усыпальницу, у людей, похоже, не было сомнений. Древние египтяне в течение всей жизни регулярно посещали свои будущие могилы и тем самым, очевидно, приучали своего двойника к мысли о поселении в сооружённой для него обители.
Зримые доказательства преобладания в Египте культа смерти над жизнеутверждающими традициями Скрижаль видел и в том, что все жилые постройки и даже все храмы Старого царства бесследно исчезли, зато «дома вечности», как называли египтяне строившиеся из камня на века гробницы, сохранились даже по прошествии пяти тысячелетий. Пирамиды, которые в те далёкие времена возводили цари для безмятежного отдыха своих невидимых двойников и для воссоединения двойников с телами, переживут, должно быть, ещё многие светлые начинания человечества.

Убеждение в том, что бальзамирование трупа и соблюдение необходимых обрядов дают возможность умершему человеку воскреснуть, составляло неотъемлемую часть веры египтян. У Скрижаля сложилось впечатление, что пределом мечтаний древнего обывателя Египта был дорогой саркофаг. Косвенное тому подтверждение он нашёл в сказании об Осирисе — царе загробного мира, который являлся одним из наиболее почитаемых на Ниле богов.
Согласно общераспространённому в древности мифу, Осирис правил в Египте ещё в те незапамятные времена, когда этой страной повелевали сами боги. Осирис научил людей земледелию и орошению полей, строительству городов и ремёслам. Против него составил заговор его родной брат Сет. Тайком измерив рост Осириса, Сет изготовил по этой мерке роскошный саркофаг, украшенный золотом и драгоценными камнями, а затем устроил пир, на который пригласил и своего царствующего брата. В разгар пиршества Сет приказал внести этот саркофаг. И когда гости поразились великолепию гроба, Сет пообещал подарить его тому, кому он придётся впору. Желающие стали по очереди укладываться в смертное ложе, но оно никому не подходило по размеру. Против такого соблазна — получить в дар замечательную гробницу — не устоял даже сам божественный правитель Египта. Когда Осирис улёгся в неё, заговорщики захлопнули крышку, связали саркофаг и бросили его в воды Нила.
Исида — жена Осириса — после долгих поисков нашла саркофаг в дельте реки и увидела мужа мёртвым. На эту находку случайно наткнулся и Сет. Он разрубил труп брата на четырнадцать частей и разбросал их по всему Египту. Исида и в этот раз проявила незаурядное упорство. Она отыскала все части Осириса, за исключением только полового органа, и соединила их. Она вылепила недостающий фаллос из глины, прирастила его к телу супруга, после чего смазывала труп различными маслами в течение семидесяти дней. Затем Исида прибегла к магии и смогла забеременеть от этой мумии. Так она родила сына — Хора. А когда Хор возмужал, он сумел вернуть своего отца Осириса к жизни. Но воскресший Осирис уже не мог оставаться на земле. Он отправился царствовать в загробный мир.
Образ действий Исиды, в результате которого Осирис ожил и стал владыкой загробного царства — бальзамирование тела и магические заклинания над ним, — указал египтянам путь к воскресению. Точное повторение совершённого над бездыханным Осирисом обряда стало для них залогом вечной жизни.

После всего прочитанного Скрижалем о Египте он понял, что религиозные убеждения древних египтян не составляли цельной системы взглядов на мир. Диапазон этих представлений простирался от примитивного суеверия до непреклонной веры в необходимость жить на земле честно и праведно. Египтяне одухотворяли различные явления природы, обожествляли деревья, животных и людей. Они верили во всемогущество богов, но при этом прибегали к магии и заговорам, с помощью которых человек якобы мог перехитрить владык потустороннего мира или же воздействовать на них нужным образом.
Скрижаль видел, что религиозные воззрения египтян, при всей их неопределённости в целом и при всём их неослабном внимании к погребальным церемониалам, на протяжении веков постепенно менялись. Взгляды, которые получали перевес, диктовали перегруппировку сил и в стане египетских богов. До объединения Египта в одно царство, у каждого поселения был свой главный покровитель. В эпоху слияния малых древнеегипетских государств их верховные боги тоже начали сближаться и договариваться между собой о разделении полномочий; боги также боролись за власть в своих горних сферах, как делали это люди в подлунном мире.
В официальном государственном культе последующих столетий получали преобладание те из небожителей, которые покровительствовали столице Египта, а также родине фараонов. В Древнем царстве, во времена величия города Мемфиса, таким верховным богом был Пта, — именно он являлся хранителем Мемфиса. Начиная с V династии — той, что правила Египтом в XXVI-XXV веках и происходила из Гелиополя, — непрерывно росло влияние Ра, гелиопольского бога солнца. Ра занял место главы египетского пантеона, а все цари стали называть себя его сыновьями. Позднее, в Среднем царстве, когда резиденция фараонов находилась в Фивах, возвысился фиванский солнечный бог Амон. Со временем, его начали отождествлять с богом Ра и он получил имя Амон-Ра. Подобные перемены происходили медленно и возможно, оставались незамеченными на веку одного поколения. Исключением в этом ряду переустройств потустороннего мира явились преобразования, на которые пошёл фараон Эхнатон. Он объявил бога Атона единственным богом и совершил настоящую революцию в сфере религиозной жизни своих соотечественников.

Оставив в стороне рассмотрение этих вторичных и чисто внешних перемен в культе древних египтян, Скрижаль выделил для себя главную составляющую развития этой религии. Изменения, которые показались ему наиболее существенными в мировоззрении древних жителей Египта, шли в сторону понимания того, что абсолютно каждый человек каким-то образом причастен к божественным силам.
Было ли то отражением общего закономерного исторического процесса — Скрижаль не знал, но он уже видел схожие тенденции в истории верований индийского народа. И на земле Индостана, и на берегах Нила люди с течением веков уяснили ценность каждой человеческой жизни; египтяне, так же как индусы, пришли к пониманию того, что в каждом смертном заложено божественное начало.

Переоценку значимости жизни ординарного человека, которая происходила на протяжении веков, Скрижаль отчётливо прослеживал в изменении всё того же — самого важного для древних египтян — похоронного ритуала.
В Старом царстве право на гробницу даровал только царь в знак своего особого благоволения. Удостоенный такой чести человек принимал этот дар царя как самую высокую награду. К концу третьего тысячелетия такая милость монарха была уже необходима только для захоронения в ближайших окрестностях Мемфиса, где находились резиденция царей и царские гробницы. В провинции же в этот период можно было построить усыпальницу за свой счёт без получения на то согласия фараона. А в Новом царстве гробницу себе строил уже любой человек с достаточными на то средствами. Начиная с этого времени, с XVI века античной эры, с богом Осирисом в Египте отождествляют уже каждого умершего, похороненного по общепринятому обряду, тогда как в Старом царстве считалось, что Осирисом после смерти становится только фараон.
С течением столетий у египтян менялось также отношение к личности царя, менялось и понимание дистанции, которая отделяет простого смертного от высших сил. Так, в Старом царстве фараон — если не один из богов, то по крайней мере богочеловек. Он — представитель владык потустороннего мира на земле, посредник между ними и смертными людьми. Фараону воздавались божественные почести, и лицезреть его могли лишь самые приближённые особы. Только он имел право обращаться к богам. Жрецы взывали к небожителям лишь от имени фараона, а все смертные адресовали свои просьбы богам только через жрецов. К концу Старого царства ореол божественности монарха потускнел, и в Среднем царстве фараон — уже скорее просто верховный правитель, чем бог, хотя официально его по-прежнему обожествляли. С этих пор он представал и перед своими наместниками, и перед знатью. В Новом царстве фараон появлялся уже перед всем народом, а молиться богам и обращаться к ним от своего имени мог каждый человек без посредничества жрецов.

Занятия Скрижаля на курсах программирования подходили к концу. Со студентами из его группы работала пожилая еврейка Руфь. Она давно уже вышла на пенсию и в деньгах, по её словам, не нуждалась. Официально Руфь работала в Наяне только по понедельникам и четвергам, но приходила сюда ежедневно, чтобы делать своё дело — помогать эмигрантам устроиться по специальности. Она изо дня в день обзванивала различные компании в поисках работы для своих подопечных. А конкуренция на американском рынке труда, как хорошо теперь знал Скрижаль, была очень большая. Один босс, отказываясь от предложений Руфи, ответил ей, что дверь в его кабинет уже не закрывается, из-за того что всё кругом завалено резюме с именами русских программистов.

В развитии погребального культа египтян Скрижаль заметил ещё одну тенденцию, связанную с пониманием участи мертвеца в потустороннем мире. Наряду с верой в безусловное воскрешение человека после смерти, у жителей нильской долины с течением веков крепло убеждение в зависимости загробной судьбы усопшего от того, как прожил он свою жизнь на земле. Скрижаль обратил внимание и на то, что подобные взгляды о влиянии уровня нравственности человека на благополучие за чертой смерти всё же не стали определяющими, общепринятыми в религиозных верованиях древних египтян.
Самые ранние из найденных египетских текстов датируются серединой третьего тысячелетия античной эры. Они были обнаружены на внутренних стенах некоторых пирамид. Согласно этим текстам, участь царя в потустороннем мире никак не зависит от его добродетели. Чтобы обеспечить себе лучшую долю, умерший в своём объяснении с богами мог применять и силу магии, и хитрость, и даже запугивания. Так, одна из надписей утверждает, что царь Пиопи занял достойное место среди богов благодаря лишь своим угрозам: «О Пиопи, если душа твоя находится среди Лучезарных, это потому, что устрашения твои действуют на их сердца».
И в последующие столетия в представлениях большинства египтян о потустороннем мире мало что изменилось: они, как правило, не связывали нравственные качества человека с предстоящим ему за гробом уделом. Об этом свидетельствуют записи на внутренних стенках саркофагов в эпоху Среднего царства, когда пирамид уже не возводили. Те же словесные формулы и заклинания, равнодушные к достоинствам и недостаткам умершего, повторяются и в погребальных текстах Нового царства. Писчим материалом для них служил уже папирус. Такой свиток обычно вручали покойнику в качестве необходимого ему путеводителя по запредельному миру. Эти напутствия мертвецам получили у египтологов название «Книги мёртвых». В них утверждалось, что сам факт наличия такого свитка у мумии, над которой совершены необходимые обряды, обеспечивали почившему счастливую и вечную жизнь среди богов.

Тем не менее у египтян ещё во времена Старого царства появился взгляд на потусторонний мир как на место, где каждый умерший человек подвергается суду. Такое понимание происходящего с людьми в послесмертии отразилось и в Книге мёртвых. Согласно этому воззрению, вечное блаженство нужно заслужить праведностью в течение земной жизни. В ряде текстов того же погребального сборника Осирис предстаёт как верховный судья: он определяет дальнейшую судьбу каждого из попадающих в его царство покойников.
В самой известной в этом смысле сто двадцать пятой главе Книги мёртвых приведена исповедь новоприбывшего в загробный мир человека. На суде Осириса он заявляет:

После дальнейших заверений в том, что он не прелюбодействовал, не сквернословил и не совершал прочих злых дел, исповедующийся как будто подсказывает мешкающим судьям текст оправдательного приговора. «Я чист, я чист, я чист, я чист», — повторяет он. На всякий случай новоприбывший заканчивает свою речь заклинанием, которое если и не выказывает полное пренебрежение к суду Осириса, то ставит простое знание имён судей превыше всех добродетелей. «Не случится со мной ничего дурного в этой стране, в этом великом чертоге Двух Истин, потому что я знаю имена богов, которые обитают в нём», — уверенно заявляет ответчик, и далее он действительно называет имена сорока двух богов.
Довольно рано появившиеся у египтян представления о суде над мёртвыми разделяли немногие, заключил Скрижаль. Большинство простого люда во все времена истории Древнего Египта считало, что для достижения вечного благоденствия на том свете достаточно выучить на память некоторые сакральные тексты и быть похороненным по общепринятым правилам. Соблюдение всех положенных при этом формальностей могли оплатить не только толстосумы. Древние индульгенции продавались и в полном объёме, и в сокращённых вариантах, с рисунками или без них. После покупки такого необходимого мертвецу папируса имя усопшего вписывалось в специально оставленные в тех священных письменах пустые места.

Среди древнеегипетских текстов Скрижаль обнаружил несколько документов, содержание которых с нравственной точки зрения разительно выделялось из всего духовного наследия древних жителей нильской долины. Эти литературные памятники возвышаются над прочими писаниями древних египтян столь же значительно, как возвышаются над песками Египта здешние пирамиды. Из этих немногих вершин духа Скрижаль особо выделил и занёс в картотеку назидание Хети своему сыну Мерикару.
Наставления Хети — видимо, фараона Хети III — датируются приблизительно XXII веком античной эры. То было время, когда в Египте за тысячелетней эпохой непоколебимого царского владычества наступил долгий период смут, междоусобиц и беззакония. Страна распалась на ряд независимых областей, а зыбкая верховная власть то и дело переходила из одних рук в другие. Невзирая на всеобщий разгул грубой силы и будто не замечая придворных интриг, Хети указывает сыну на необходимость оставаться справедливым и честным при любых обстоятельствах:

Назидание Хети выделялось из множества безликих литературных памятников Египта своей жизнеутверждающей силой и верой в безусловное торжество справедливости. Другой заинтересовавший Скрижаля текст, напротив, отличался убеждением автора в своей беспомощности перед силами зла и желанием скорейшей смерти. Датируется этот текст приблизительно тем же временем, что и наставления Хети. Это — своеобразная исповедь разочарованного жизнью человека, который ведёт разговор со своей душой. Из сетований можно заключить, что он склоняется к самоубийству. Внутренний голос пытается удержать его от этого шага, но автор продолжает роптать на судьбу и окружающую действительность:

В ответ на эти причитания душа советует человеку не спешить на западный берег Нила — туда, где заходит солнце, где египтяне хоронили своих умерших и где, как верили они, находится подземный мир, куда спускаются души:

Скрижаль не знал, чем закончился именно этот спор мрачного, отчаявшегося в человеке начала с его жизнелюбивой душой. Но после изучения истории Египта Скрижаль стал думать, что в противоборстве древнеегипетской цивилизации со смертью победу одержала смерть.

Попытку изменить верования египтян в сторону более светлого, жизнеутверждающего культа Скрижаль увидел в некоторых действиях царя Аменхотепа IV — Эхнатона. И он решил присмотреться к этому человеку попристальней.
Начало реформ Эхнатона уходило корнями в правление его отца Аменхотепа III. В своё время Аменхотеп III почувствовал силу фиванского жречества и потому искал опору своей власти у жрецов далёкого от столицы города Гелиополя. Уже в годы его царствования солнечный диск Атон, который прежде считался у египтян одной из ипостасей бога Ра, стали упоминать в качестве самостоятельного божества.
Сын Аменхотепа III, царь-реформатор Аменхотеп IV, оказался у власти около 1350 года античной эры. Он взошёл на престол под именем Неферхепрур и первые несколько лет правил Египтом вместе с отцом. После смерти отца он перенёс свою резиденцию из Фив в специально построенный для этой цели город Ахетатон, что значит «Небосклон Атона», и взял себе имя Эхнатон — «Угодный Атону».
Сохранившийся замечательный гимн царя-реформатора характеризует его как остро чувствующую и глубоко религиозную натуру. В своей хвалебной песне Эхнатон вдохновенно провозглашает, что в мире существует только один бог — Атон:

В первые же годы самостоятельного правления молодого царя, в Египте началось повсеместное преследование культа прежнего верховного бога — Амона. Имущество и земельные владения жрецов Амона царь конфисковал. Имя этого гонимого, также солнечного, божества было запрещено выбивать на камне, писать и даже произносить. Высеченные имена Амона и его божественной супруги Мут повсюду — на стенах, на колоннах и в гробницах — стали уничтожать. А спустя ещё несколько лет, в привычном к многобожию Египте были запрещены культы и всех прочих богов.
Объявив Атона единственным в мире богом, Эхнатон провозгласил себя единственным сыном Атона и единственно познавшим истинного бога. Его проникновенный гимн показался Скрижалю своего рода Новым Заветом, который дерзновенный царь адресовал соотечественникам. Обращение Эхнатона к сияющему светилу и в самом деле очень напоминало молитву Иисуса, переданную апостолом Иоанном: «17.25 Отче праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал Тебя». Эхнатон в этом гимне заявил о своём избранничестве почти теми же словами и так же взволнованно, как четырнадцать столетий спустя воззовёт к небу Иисус. «Ты в сердце моём, и нет другого, познавшего тебя, кроме сына твоего Неферхепрура...» — уверял бога египетский царь. Из его гимна следовало также, что Солнце, Атон, встаёт главным образом для того, чтобы петь славу своему единородному сыну и его супруге: «Когда ты восходишь, ты расшевеливаешь всех, всё приводишь в движение для своего сына, который явился из плоти твоей, который живёт по Истине, — для владыки Обеих Земель, Неферхепрура, единственного у Ра, сына Ра, владыки корон Эхнатона — пусть продлятся дни его — и для великой царицы, которую он любит, владычицы Обеих Земель, Нефертити — пусть здравствует она и будет всегда молодой».

Учёба Скрижаля на курсах программирования закончилась. На трудоустройство Наяна дала ему ещё два месяца. Всё это время он продолжал получать тот же прожиточный минимум, которого вполне хватало его семье на пропитание и на оплату квартиры. Какие-то небольшие деньги в бюджете даже оставались. Он искал работу — делал всё от него зависящее, чтобы не жить иждивенцем, — но в его услугах, похоже, никто не нуждался. Вечерами же Скрижаль садился за книги по истории религий. Он постепенно покупал нужные тома и мог уже заниматься не только в библиотеке, но и дома.

Происшедшая в Египте три с половиной тысячи лет назад революция в религиозной жизни египтян не выходила у Скрижаля из головы. Он не хотел смириться с фактом, что мотивы реформ царя Эхнатона, да и сама личность этого человека остались для истории по сути неизвестными.
Рассматривая фотографии археологических находок, Скрижаль ясно видел, что даже произведения искусства этого мимолётного в истории Египта периода существенно выделялись среди работ древнеегипетских скульпторов и художников: статуи, рельефные изображения и росписи времён царствования Эхнатона отличала живость и правдивость изображения. В произведениях придворных мастеров безусловно отразилось стремление самого царя следовать во всём истине. Статуи Эхнатона вовсе не льстили ему. Его женственные черты лица, большие чувственные губы и отсутствующий взгляд говорили об изнеженности, о склонности к мечтаниям и недостаточной силе воли этого человека.
Изображения Эхнатона и его жены Нефертити в кругу их малых дочерей представляют собой картины семейной идиллии. Можно подумать, в этот мирок, в эту удалённую от столичной суеты резиденцию фараона не проникало даже слабое эхо каких-либо конфликтов. Да и сам город Атона, построенный на скалистом берегу Нила и окружённый неприступными горами, был, казалось, наглухо отгорожен от всего мира. Если бы Скрижаль ничего не узнал о событиях, которые происходили на окраинах империи Эхнатона, он мог бы подумать, что и на душе у царя было столь же безмятежно, как в садах и парках этого райского уголка земли.
Тутмос III, предок Эхнатона, провёл в военных походах полжизни. Своими победами он раздвинул границы Египта до небывалых прежде размеров. Дед Эхнатона, Тутмос IV, не был столь воинственным, но когда в Сирии и в Нубии вспыхнули мятежи, он подавил эти восстания силой. Аменхотеп III, отец Эхнатона, и вовсе был миролюбивым человеком. Он пожинал плоды военных побед своих предшественников: пока покорённые народы ещё помнили о военной мощи египтян, Аменхотеп получал удовольствие от мирной жизни. Теперь же, в годы правления Эхнатона, империя разваливалась.
В то время как Эхнатон наслаждался семейным счастьем, Египет терял свои владения в Азии. В сирийских городах находились египетские гарнизоны, и некоторые из вассальных государств ещё исполняли свои обязательства перед фараоном, однако и войсковые части Египта, и верноподданные фараона в Азии, были уже бессильны что-либо сделать. Местные царьки стремились к независимости. Малые города-государства тоже хотели вернуть себе свободу. К тому же в Сирии появились новые грозные завоеватели — хетты. Они уже успели покорить и бывших союзников, и некоторых вассалов египтян. Все эти малые и большие силы поначалу побаивались карательных мер со стороны фараона. Но правители самой могущественной мировой державы будто забыли про свои владения в Азии. И азиаты осмелели. Египет терял один сирийский город за другим. Положение становилось критическим.

Скрижаль опять и опять возвращался к фотоснимкам сохранившихся скульптурных изображений Эхнатона и царской семьи. Он хотел понять, что волновало этого царя; что заставило его покинуть Фивы — многолюдную столицу, где находились усыпальницы предков, — и обосноваться в какой-то глухомани. Скрижаль подолгу внимательно всматривался в фотографии, как будто мог найти в них ответ и на вопрос, почему Эхнатон бездействовал, — почему допустил развал своей империи.
Черты лица Эхнатона были так выразительны и взгляд говорил о столь многом, что мысли Скрижаля утратили привязанность исключительно к его сознанию. Разум обнаружил связь с единой всеведущей реальностью и тем самым оказался напрямую сообщённым с помыслами смотрящего на него человека.

Миновав жреца, который склонил перед ним свою бритую голову, Эхнатон медленно прошёл в храм, примыкающий к царскому дворцу. Собственно храмом являлась огороженная с трёх сторон высокими стенами довольно обширная площадка под открытым небом. Она была обращена к востоку — к той полоске горной цепи, из-за которой ежедневно поднималось над миром животворящее светило.
Смотритель храма проследовал за Эхнатоном и положил подушку на царское кресло. Оно стояло почти в центре святилища — в той точке, откуда лучше всего было наблюдать восход солнечного диска. Когда Эхнатон опустился в кресло, жрец пододвинул ему под ноги мягкую подставку, после чего отвесил поклон и удалился.
Эхнатон пришёл на встречу с Богом взволнованный и растерянный. Сегодня с восходом светила истекал крайний срок, который он себе назначил. Но он по-прежнему не знал, что делать. Он постоянно, уже не первый год, получал от подданных из Сирии письма с мольбой о помощи. Эта мятежная провинция уходила из-под его контроля. И он, правитель великой державы, должен был сделать выбор. Он мог послать в Сирию армию. Войска сумели бы усмирить непокорных. Но не сама потеря владений волновала его. Эхнатон не хотел воевать, он давно уже решил жить праведно и следовать истине. Бог, великий Атон, внушал ему исправлять пороки мира любовью, а не силой оружия. Но одно дело — решиться жить праведно, думал он, а другое — понять, что же делать именно в этой ситуации, когда и начало войны, и невмешательство в ход событий ведут к насилию, пролитию человеческой крови. Бездействовать — значит допустить истребление тех, на чьи подати он живёт, за чей счёт построил этот великолепный город и продолжает наслаждаться мирной жизнью. Союзники и подданные надеются на его защиту. Они погибнут, если он не пошлёт на помощь войско.
Наблюдая за тем, как свет постепенно одолевает мглу, Эхнатон пытался остановиться на каком-нибудь решении; ему, повелителю великой страны и великой армии, не пристало сомневаться. Но ещё больше тяготила Эхнатона двойственность самой его натуры. Он ясно ощущал в себе присутствие высокой божественной силы, которая побуждала его любить весь мир и отвергала насилие. Звучащий в глубинах души голос повелевал ему подняться над людскими страстями и быть достойным своего высокого происхождения. Этот голос открыл ему однажды, что он — любимый сын Бога. Но с другой стороны, Эхнатон отдавал себе отчёт в том, что в стремлении жить праведно недалеко ушёл. Он слишком привык к роскоши и не смог бы пожертвовать своим благополучием ради блага других людей. Кроме того, подобно самым примитивным тварям он находился во власти полового влечения. Неизбывная плотская сила, которая таилась в нём, подстерегала его, выжидала своего часа и опять брала над ним верх.
Каждый раз при мысли о неразрешённом внутреннем конфликте, раздвоенности, он невольно вспоминал нелепые изображения богов с птичьими и звериными головами на стенах и на колоннах храмов в Фивах. Больше всего ему были ненавистны изваяния сфинксов, которые представляли царей Египта полулюдьми-полуживотными — с лицом человека и туловищем льва.
«А что если эта противоречивость моей натуры — также неотъемлемая часть великой всемирной тайны?» — подумал он.
Эхнатону не удавалось найти разгадку не только своих внутренних разногласий. Чем больше он размышлял над законами мироздания, тем более изумительным казалось ему и само явление человеческой жизни, и существование буйного многообразия в природе. Он никак не мог объяснить себе появление на земле первых людей. И разве не чудо — его неудержимое влечение к женщине, и созревание его мужского семени, и рост плода во чреве матери, и плаванье рыбы в воде, и полёт птицы в небе. Жизнь с каждым днём открывалась ему как нечто крайне удивительное и непостижимое. Даже в самых диких её проявлениях он видел великую скрытую силу и гармонию.
С разгоранием зари на небосводе светлело и на душе у Эхнатона. Противоречия, которые его терзали, стали казаться ему поправимыми. Из-за ярко высвеченной вдалеке полоски гор вот-вот должен был показаться край восходящего диска. От близости этого волнующего мгновения у Эхнатона защемило в груди. Солнце в очередной раз поднималось в небо, чтобы объявить миру свою волю: всему живому — жить и радоваться! И всё вокруг — без умолку щебетавшие птицы, и буйствовавшая в долине зелень, и звонкий пьянящий свежестью воздух — благодарно, с ликованием воспринимало это отеческое благословение.
Нет, он не мог воевать. Эхнатон сделал выбор. Это было даже не его решение: именно так велел голос истины, — он просто внял призыву. Согласованность его действий с этим звучащим в душе зовом, единство воли, внутренняя гармония были гораздо важнее всех завоеваний, всех богатых трофеев предков. У него хватило сил отказаться от соблюдения несуразных традиций своего народа, связанных с погребальными обрядами.
И Эхнатон не сомневался, что он тем самым остался верен высшей истине. Проводить дни в подготовке к смерти, как жили в Фивах его коронованные предки и как заведено среди соотечественников, означало идти против божественной воли. «Нет, человек рождается, чтобы жить, — говорил он себе. — Иначе зачем людям приходить на эту землю... А смерть — не более чем одно из неизбежных явлений жизни... Уход из неё — мизерная плата за великий дар увидеть мир и порадоваться его благолепию. Только последний скряга будет весь свой век сожалеть об этом взносе...».
Из-за горизонта показалось светило. Оно окрасило розовым цветом барельефы на стенах храма, белую тунику царя и его длинные сухощавые руки.
Каждый раз при виде восходящего Солнца Эхнатон испытывал сильный подъём чувств. В свои тридцать лет он всё ещё не разучился удивляться. В порыве охватившего его волнения он опустился на колени и проникновенно, одними губами, прошептал: «Отец мой, Атон! Творец жизни! Дай мне постичь тебя, дай узнать волю твою и помоги мне её исполнить!».
Солнечный диск плавно пересёк огненно-рыжую кромку гор и уже парил над землёй. Эхнатону казалось, что светило смотрело ему прямо в душу и настойчиво призывало его подняться над своими пороками и слабостями. «Ты — моё чадо, — возвещало оно, касаясь его живительными лучами. — Я призываю тебя нести моё тепло и свет людям».
Эхнатон опять чувствовал себя сыном Бога, самым любимым сыном.

Скрижалю позвонил тот же агент по трудоустройству, Леонард. Он сказал, что хозяин большого таксопарка приобрёл программный пакет для купли-продажи акций и ему нужен человек, который сможет разобраться с этой системой. Леонард стал расписывать радужную перспективу, ожидающую Скрижаля в случае успешного её освоения.
— Даже если с постоянной работой в таксопарке не получится, — уверял он, — ты обретёшь реальный опыт и сможешь показать его в своём резюме. Без этого здесь хорошей работы не найти.
Сказанное Леонардом означало, что многого ожидать от его предложения не следует.
— Первый месяц нужно будет поработать волонтёром, — как бы между прочим заметил Леонард. — Знаешь, что это такое? — поинтересовался он и тут же пояснил: — Платить тебе не будут. Будешь получать только двадцать пять долларов в неделю на дорогу.
Леонард ещё долго говорил об открывающихся перед Скрижалем возможностях.
— Ты согласен? — спросил он наконец.
Скрижаль находился не в том положении, когда мог выбирать. За всё время поисков работы это было первое реальное предложение. И он согласился.

Чтобы попасть в таксопарк к назначенному часу, Скрижалю пришлось подняться так рано, что первой мыслью было: «Если придётся так вставать каждый день, лучше уж застрелиться».
В маленькой диспетчерской стояло несколько столов с компьютерами. За одним из терминалов сидел молодой парень. Его звали Юра. Он делал программистскую работу. Дав Скрижалю несколько листов с таблицами, он пояснил, что к чему, и попросил ввести эти данные в компьютер. Юра обретался здесь в качестве волонтёра уже в течение трёх месяцев и только теперь, по его словам, стал получать почти символическую зарплату. Он же сообщил Скрижалю, что хозяин таксопарка Саймон покупает и продаёт на бирже ценные бумаги и хочет делать это не через брокера, а сам — так дешевле.
Часам к десяти утра в таксопарке появился Леонард. Хотя по телефону Скрижаль разговаривал с ним неоднократно, увидел его впервые. Облик Леонарда, казалось, свидетельствовал, что он ловелас, трепач и любитель хорошо поесть. Через час пришёл и хозяин — Саймон, он же Сеня. Ему, как знал уже Скрижаль, на днях исполнилось двадцать восемь лет, а родом он из Одессы. Его свитер с вульгарным сочетанием жёлтых и оранжевых тонов был как будто специально подобран под цвет лоснящихся щёк. Маленькие узенькие глазки Саймона скорее угадывались, чем просматривались на лице, а само лицо являло собой гримасу отвращения ко всему и всем.
Леонард представил Скрижаля хозяину. После недолгого разговора Саймон выложил на стол документацию и несколько дискет — то, что Скрижалю предстояло установить и освоить.

Попытка Эхнатона покончить с многобожием своего народа и учредить новый культ не удалась. Сразу после смерти царя-реформатора его преемник Тутанхамон возвратил Фивам статус столицы и резиденции фараонов. Прежние силы взяли верх и в царстве небожителей: место главы египетского пантеона опять занял бог Амон-Ра. Храмы низверженного бога Атона были расхищены и разрушены. Изображения еретика Эхнатона и его супруги Нефертити стали повсюду уничтожать. Власть и жречество, которое опять заявило о своих правах, делали всё возможное, чтобы вытравить из людской памяти всякое воспоминание о дерзком царе.
В дальнейшей истории Древнего Египта Скрижаль не обнаружил сколь-нибудь пытливой, созидательной, самобытной жизни. То было медленное, растянувшееся на века дряхление некогда могущественной державы. Начиная с Х века античной эры власть над страной переходила от одних завоевателей к другим. Египтом правили сначала ливийцы, затем эфиопы, после — ассирийцы, за ними — персы. В 322 году античной эры сюда пришли воины Александра Македонского. Их встретили как освободителей от персидского ига. Но изгнание персов не вернуло Египту былую государственность. Последующие три века тут царствовала династия Птолемеев, основанная одним из полководцев Александра. Затем на средиземноморском берегу Египта, столь далёком от Рима, высадились войска Октавиана — и страна обратилась в римскую провинцию.
С потерей независимости египтян их древний культ деградировал и медленно умирал. Похоронным свитком, который положили в его могилу более молодые, окрылённые новой верой народы, был указ римского императора Феодосия I о запрещении всем жителям империи исповедовать какую-либо иную религию, кроме христианской.

В таксопарке, где подвизался в качестве волонтёра Скрижаль, все, за исключением одного индуса, говорили по-русски. Здесь же работали жена Саймона и его отец. Не орали и не матерились только Юра и секретарша. Но спустя пару дней после появления Скрижаля секретарша ушла — не выдержала, по её словам, столь тяжёлой обстановки. Многоканальный телефон в диспетчерской трезвонил весь день. По нескольким линиям здесь одновременно переговаривались, то есть матерились, несколько человек: диспетчер — с водителями, хозяйка — с должниками, Саймон орал матом на всех подряд: на водителей — по английски, на подчинённых — по-русски, и на отца, при случае, тоже. Тот, в свою очередь, посылал сына по матери. Мать Саймона однажды пришла в таксопарк и показалась Скрижалю довольно приличной женщиной.

Подводя итоги изучения древнеегипетской цивилизации, Скрижаль долго рассматривал иллюстрации в книгах — фотографии пирамид в окрестностях Мемфиса и усыпальниц в Фивах. Когда он спросил себя, чего же достигли древние египтяне за две с лишним тысячи лет самостоятельного развития, он прежде всего подумал именно об этой, не превзойдённой другими народами, грандиозности сооружённых на берегах Нила гробниц. Некоторые успехи египтян в области математики, астрономии и медицины, казалось, меркли по сравнению с их уникальными способностями сохранять нетленными мёртвые человеческие тела и возводить величественные надгробия.
В строгом величии пирамид, в богатом убранстве огромных прорубленных в скалах усыпальниц египетских царей и вельмож Скрижаль видел труд тысяч и тысяч людей: архитекторов и строителей, каменщиков и штукатуров, художников и скульпторов. Самые талантливые произведения древних египетских мастеров — изысканные царские драгоценности, красочные настенные росписи, с любовью и старанием вытесанные статуи, золотые в росписях саркофаги — создавались ради того, чтобы остаться погребёнными здесь, навсегда скрытыми от людских глаз. Скрижаль думал о колоссальной энергии народа, которая могла быть направлена на более достойное и более полезное для грядущих поколений дело, чем возведение и обустройство гробниц. Но так случилось, что самыми выдающимися достижениями Древнего Египта оказались именно эти, уходящие в небо, каменные вершины. А вершины духа выпало покорять другим народам земли.

Прошло полмесяца с тех пор как Скрижаль первый раз переступил порог таксопарка. Находился он здесь шесть дней в неделю, — такие ему поставили условия. К тому же его рабочее время нормировано не было. Дорога в таксопарк у него занимала как минимум полтора часа в одну сторону. Уходил он из дому рано утром, возвращался поздно вечером. Но и в метро, и в те несколько вечерних часов, которые оставались перед сном, он читал всё ту же техническую документацию. В диспетчерской сосредоточиться на чтении ему не удавалось. Чтобы не слышать крика и ругани, он затыкал уши ватой, но это не помогало.
Скрижаль осознавал, что фактически добровольно отдался в рабство. И хотя силой его никто в таксопарке не держал, он решил потерпеть ещё чуть-чуть, пока не поймёт: остаться ли здесь ещё на месяц за обещанную рекомендацию или уйти.

Рабочие и служащие таксопарка вынуждены были неоднократно напоминать хозяину о невыплаченном жаловании. Когда Юра подходил к Саймону и говорил, что не получил деньги за прошлую неделю, тот бросал на него презрительный взгляд и брезгливо цедил: «Что ты заладил: “Деньги-деньги"! Завтра получишь». На следующий день этот разговор в точности повторялся. Своего же должника Саймон, казалось, мог достать даже из могилы, и не просто достать, но и вытрясти из него недостающий цент. Если кто-нибудь из таксистов, арендовавших у него машины, не появлялся к установленному для платежа часу, Саймон, матеря всё и всех, начинал поиски этого человека, обзванивал его родных, знакомых и отправлял за своими деньгами посыльных.

Скрижаль решил уйти из таксопарка и сообщил Саймону, что завтра уже не появится. Он подробно рассказал Юре, как работать с новой системой, и передал ему составленные накануне инструкции.
Саймон не хотел его отпускать. Матерящий всех подряд, с ним он разговаривал уважительно и ни разу не бросил в его сторону бранного слова. Саймон просил его не уходить и стал обещать деньги. Но Скрижаль был твёрд. Он не обмолвился, что компенсацию за проезд в метро получил только за две из четырёх отработанных в таксопарке недель.

Скрижаль решил не только уйти из таксопарка, но вообще порвать с программированием. Почти догнав этот, казалось, навсегда ушедший поезд, он убедился в том, что этот поезд не его. Пусть уходит думал Скрижаль. Он понял, что не получится продать свои мозги только наполовину. От него требовалась готовность посвятить службе всего себя; ему надлежало отдавать программированию всё своё время, как делают другие, иначе он просто становился неконкурентоспособным на рынке этого интеллектуального труда. Но такая жизнь, которая не оставляла ему ни сил, ни свободного времени, теряла для него всякий смысл.
«На что тогда жить?» — спрашивал он себя и не находил ответа. Но его «не хочу» было сильнее всяких доводов. И он знал, что ломать себя нельзя.

Скрижаль позвонил в Наяну кураторше по трудоустройству, Руфи, и попросил о встрече. Он решил рассказать ей о своём намерении, чтобы не тратила зря время и силы на поиски для него вакансии программиста. А Руфь умела помогать подопечным. Трое человек из группы Скрижаля, которым она организовала интервью, уже работали по специальности.
Когда Скрижаль сказал ей о своём решении, Руфь очень расстроилась. Она спросила, с чем связан такой шаг, и Скрижаль как мог — насколько позволял его скудный английский — объяснил, что область его интересов лежит в гуманитарной сфере, а поворот мозгов в сторону программирования вынудил бы пожертвовать главным занятием; пойти на это он не может. На вопрос Руфи, каким образом он будет содержать семью, Скрижаль ответил, что пока не знает; скорее всего, попробует поискать работу в библиотеке. Руфь грустно поблагодарила его за то, что честно пришёл поговорить. Никто в подобных случаях у нас больше не показывается, вздохнула она, и пожелала ему удачи.
Скрижаль чувствовал себя крайне виноватым. Он вполне осознавал, что Наяна потратила на его обучение немалые деньги, а он, получалось, оказался неблагодарным. Он занял чьё-то место. Быть может, из-за него кому-то не удастся теперь устроить свою жизнь. Но изменить что-либо в случившемся Скрижаль не мог.