Скрижаль не переставал сомневаться в возможности предвидения будущего. Но эти сомнения уже находились в ряду тех, которые он испытывал по отношению ко многим явлениям жизни; ведь случались моменты, когда он не был уверен даже в факте собственного существования.
Возможность узнать грядущее вполне отвечала пониманию времени, к которому он пришёл. Время перестало казаться ему движущимся поступательно. Время виделось линейным лишь до тех пор, пока он мысленно не уходил далеко за пределы того малого отрезка эпохи, на который выпала его собственная жизнь. Так человек, идущий по дороге от своего дома к соседнему, видит землю плоской. Но мореплаватель, завершающий кругосветное путешествие, смотрит на мир иначе.
Уже немало прошагав по дорогам прошлого, Скрижаль стал ощущать, что время как бы замкнуто само на себя. То есть все времена, включая далёкое минувшее и отдалённое будущее, сходятся. И сходятся не где-нибудь в конце или начале существования мира, а на вечном неделимом длении, называемом словом «сейчас». О грядущих эпохах Скрижаль стал думать как о неких потаённых пределах настоящего. Время, как понимал он, открыто и доступно для жизни духа во всех направлениях, — открыто настолько, насколько человек сам в состоянии увидеть его и охватить.

Из всех книг Ветхого Завета наибольшее впечатление на Скрижаля когда-то произвели именно пророческие книги и рассказы о пророках в других библейских текстах. Причиной тому было даже не то, что предсказания этих мужей частично или полностью осуществились. Пророкам Израиля открылось нечто большее, чем просто картины будущего. Из пророческих книг Скрижаль вынес понимание того, что в самом деле существует некая сила, которая стоит над правительствами и народами, над всем миром. Её посланниками пророки и выступают. Просто невозможно было бы столь убедительно ратовать за правду от имени этой диктующей высокие нравственные принципы высшей реальности, если бы таковая не существовала.

Библейские пророки безбоязненно говорили обо всём, что открывалось их проницательному взору. Они не переставали сокрушаться о том, насколько обычаи окружающей их действительности противоречат нравственным заповедям, данным человеку свыше. Получив вместе с даром провидения и обязанность быть посланцами надмирного правосудия, они обвиняли в тяжких грехах и царей своего народа, и сам народ. Так, пророк Нафан заявил царю Давиду прямо в глаза о его тяжёлой вине, после того как Давид сначала переспал с понравившейся ему замужней женщиной Вирсавией, а затем подстроил её мужу смерть на поле боя.
И Пророк Илия, как свидетельствует Третья книга Царств, разговаривал с царём Израиля Ахавом столь взыскующе, словно обладал правами верховного судьи. Когда Ахав упрекнул
Илию в том, что он смущает народ, Илия заявил ему: «18.18 Не я смущаю Израиля, а ты и дом отца твоего — тем, что вы презрели повеления Господни...». А когда царь Ахав завладел чужим виноградником, который находился около его дворца, Илия отправился к царю обвинить его в смерти Навуфея — хозяина того виноградника. Увидев пророка, Ахав от досады вымолвил: «21.20 Нашёл ты меня, враг мой!». На что Илия с уверенностью в собственной правоте ответил: «Нашёл, ибо ты предался тому, чтобы делать неугодное пред очами Господа».
Пророков преследовали. Во времена того же царя Ахава их уничтожали. По приказу иудейского царя Иоаса был насмерть забит камнями пророк Захария, который открыто выступил в Иерусалиме перед Храмом и обвинил свой народ в нарушении Господних заповедей. В VIII веке античной эры о преступлениях в Иудее и в Израиле во всеуслышание заявляли пророки Амос и Осия. Они клеймили позором священников, судей и князей. Они осуждали соотечественников и предсказывали неизбежную кару народу за грехи.
Когда воины Израиля возвращались в родные края с победой и вели с собой двести тысяч пленных, захваченных в Иудейском царстве, пророк Одед вышел навстречу землякам и обвинил их в бесчеловечности. Он возмущался тем, что сыны Израиля не только разгромили Иудею, но и решили поработить своих же братьев и сестёр. Пророк Одед потребовал от военачальников вернуть этих несчастных на родину. И он усовестил командиров, — пленные были возвращены домой.
Пророк Исайя выговаривал всему иудейскому народу. «1.4 Народ грешный, народ обременённый беззакониями, племя злодеев!» — гневно взывал он к согражданам. Его обличительные тирады чередовались с речами, полными горькой иронии: «1.10 Слушайте слово Господне, князья Содомские; внимай закону Бога нашего, народ Гоморский!».
Сто лет спустя после проповедей Исайи уже другое, но столь же далёкое от идеалов пророков поколение иудеев пытался вразумить Иеремия. «7.9 Вы крадёте, убиваете и прелюбодействуете...» — обличал он соотечественников, которые направлялись в Храм. Иеремия предупреждал их о грозящей расплате — о рассеянии иудеев по всему миру.

Лучшие сыны Израиля понимали: Бог един и нравственные заповеди Торы в равной степени распространяются на всё человечество. Придёт время — и это осознают все народы, убеждён был пророк Иеремия. Он не сомневался в том, что люди в конце концов отвергнут рукотворных богов, безразлично взирающих на все беззакония мира. «16.19 Господи, сила моя и крепость моя и прибежище моё в день скорби! — взывал Иеремия, — к Тебе придут народы от краёв земли и скажут: "Только ложь наследовали наши отцы, пустоту и то, в чём никакой нет пользы"».
Замечательное свидетельство того, что миропонимание древних иудеев простиралось гораздо дальше пределов Израиля, Скрижаль видел в Книге пророка Ионы, которая входит в библейский канон. Пророк Иона жил в середине VIII века античной эры; о нём вскользь упоминается в Четвёртой книге Царств. Книга Ионы занимает всего полторы странички текста. Написал её сам пророк или кто-то другой, — осталось неизвестно. О времени создания этой притчи достоверных сведений тоже нет. Во всяком случае, она появилась в Израиле не позднее V века античной эры.
Книга Ионы начинается со столь неожиданного Божьего повеления, что последующие упомянутые в ней чудеса для многих соотечественников Ионы уже, видимо, не казались столь невероятными: «1.1-2 И было слово Господне к Ионе, сыну Амафиину: встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нём, ибо злодеяния его дошли до меня». Парадоксальность ситуации заключалась в том, что Господь посылал пророка за тридевять земель, к врагам Израиля — ассирийцам, в город Ниневию, который являлся столицей Ассирии. Из этого зачина следовало, что Бог радел не только о праведности сыновей и дочерей Израиля, но добивался также того, чтобы и другие народы не грешили.
Ионна явно не был готов к такому повороту событий. К тому же отправься он в Ниневию вразумлять ассирийцев — Бог чего доброго возьмёт и помилует их, вместо того чтобы наказать за покорение Израиля. Иона решил увильнуть от исполнения такого сомнительного поручения: в Яффе он сел на корабль, который отплывал к далёким западным берегам Средиземного моря. Однако скрыться пророку не удалось. Иона был сброшен с корабля в морскую пучину. После трёхдневного пребывания в утробе кита он оказался на суше и опять услышал обращённый к нему голос: «3.2 Встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в ней, что Я повелел тебе». И пошёл Иона в Ниневию, и проповедовал он там, грозя ассирийцам Божьей карой за их грехи. И случилось почти невозможное: жители Ниневии одумались. Даже сам царь ассирийский покаялся и велел провозгласить, чтобы каждый его подданный воздерживался от зла и насилия.
Согласно дальнейшему рассказу, Бог пожалел ассирийцев и не наказал их бедствием, которое готовил. Иону такая непоследовательность Всевышнего сильно огорчила. И тогда открыл ему Бог, что для него, Творца, каждая живая душа дорога, а в Ниневии проживает сто двадцать тысяч человек да ещё множество домашних животных.

Скрижаль завершил программную часть создания библиотечной системы за неделю то того дня, когда истекал трёхмесячный срок его контракта. Он пригласил Джима и продемонстрировал ему новый, компьютеризированный, порядок выдачи и приёма документации. Джим остался доволен увиденным. О продлении контракта он не обмолвился ни словом.

И в Иудейском, и в Израильском царстве были пророки, которые находились на государственной службе. Выдавая свои речи за откровения Божьи, они дружно говорили то, что хотели слышать от них власть имущие. Эти лжепровидцы не только оправдывали все грехи своих покровителей, но и благословляли их преступные замыслы.
В отличие от штатных прорицателей, получавших за предсказания вознаграждение, библейские пророки не шли ни на какие сделки с совестью. Они выполняли свою миссию не только в ущерб собственному благополучию, но и с риском для жизни. Правдолюбцам, которые приходили в мир после них, уже было известно, что поборников справедливости скорее всего ждёт того же рода плата: лишения, преследования, издевательства и тюрьмы, а то и насильственная смерть. Но книги библейских пророков определённо свидетельствовали и о том, что честному, нравственно здоровому человеку страшиться нечего. В конечном счёте время ставит всё и всех на свои места не в соответствии с какими-то местными сиюминутными мерками, а согласно вполне определённым, существующим в мире нравственным принципам.

Из всех пророков Израиля наибольшим страдальцем за свои пламенные обвинительные речи предстаёт со страниц Библии Иеремия. Так случилось, возможно, не потому, что он претерпел больше остальных. Просто другие ветхозаветные пророки меньше сообщили о себе или вовсе ничего не сказали о лично пережитом. Вероятно, они считали такие подробности мало относящимися к их дару провидения. Судя по всему, личной жизнью в её общепринятом смысле пророки жертвовали как чем-то второстепенным, хотя некоторые из них были женаты, имели детей.
Речь Иеремии носит местами глубоко исповедальный характер. Его пророчества оказались неразрывно связанными с выстраданным, с судьбой. Поэтому известно, что его сажали в колоду и в темницу, били и морили голодом. При царе Иоакиме смертного приговора для него — за пророчества против иудейского народа — добивались священники. А при царе Седекии расправы над ним — за предсказание падения Иерусалима и гибели защитников города — требовали князья.
Натерпевшись от издевательств и побоев, устав бороться в одиночку со всем миром, Иеремия решил искоренить причину своих страданий: он попытался умолкнуть, заглушить голос, который звучал в груди. «20.9 И подумал я: "Не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его"», — откровенно сообщает Иеремия о своём намерении. Однако подавить в себе эту властную силу не получилось. «Но был в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог», — признаётся он.

Рано утром, как только Скрижаль пришёл на службу, ему позвонила начальница отдела кадров и сообщила, что компания рассматривает возможность предложить ему постоянную работу, но для этого нужно пройти тест. Говоря об условиях теста, она упомянула наиболее популярный язык программирования — именно тот, который Скрижаль изучал на курсах Наяны. Он принял условия и спросил: «Когда это будет?». «Сегодня, — прозвучало в телефонной трубке. — Если можно, то прямо сейчас». Он согласился.
Предложение о проверке знаний не было для него совсем неожиданным. Скрижаль знал, что подобный тест в компании проходят на интервью все программисты. И ещё месяц назад он на всякий случай расспросил коллег, с которыми ездил на работу, о содержании решённых ими в своё время задач. И тогда же, месяц назад, он потратил вечер на восстановление в памяти того, уже подзабытого им, языка программирования.
Начальница проводила его к свободному рабочему месту, вручила листок бумаги с заданием и сказала, что вернётся за результатом через полчаса. Предложенная для написания программа оказалась одной из тех, которую Скрижаль для тренировки составил месяц назад дома.

Иеремия сидел на Елеонской горе прислонившись к стволу маслины. Страдальческим, опустошённым взглядом он озирал с высоты развалины Иерусалима, которые чернели вдали и ещё дымились. Величественные черты его истощённого, охваченного глубокой скорбью старческого лица свидетельствовали о том, что душой он давно уже пересёк границу между жизнью и смертью и пребывал теперь где-то далеко от своей, порядком изношенной, телесной оболочки.
«Зря, всё зря, — думал он. — Вся жизнь моя была лишь проповедью к глухим и затыкающим уши... Сорок лет... Сорок лет, изо дня в день, я твердил им о грозящем возмездии. Ну и что?.. Ну и что?! Чего я этим добился?.. Для чего нужны были мои стенания? Кому они помогли?».
— Господи! — вырвалось у него, и он поднял лицо к небу. — Ну зачем, зачем я ещё живу?! Почему не умер?
Иеремия смотрел ввысь, в запредельную, одному ему открытую реальность и продолжал говорить вслух.
— Господи! — произнёс он чуть слышно. — Почему ослеплён царь иудейский, а я, раб Твой, всё ещё зряч?.. Пусть высохнут глаза мои. Пусть отсохнет язык мой. Я не хочу больше быть. Просто незачем. Этому пепелищу не нужен сторож... Лучше бы я задохся в той зловонной яме... Зачем я цеплялся тогда за жизнь? Чтобы увидеть то, что Ты давно уже открыл моей душе? Чтобы удостовериться в наказании беспутного народа моего? Чтобы своими глазами узреть разрушенным этот священный город?
Иеремия обхватил лицо руками и долго сидел неподвижно, пока его не вывел из оцепенения хруст ветки.
— Кто здесь? — вздрогнул он.
— Это я, мой учитель, — ответил прилёгший чуть поодаль, в тени той же маслины, уже немолодой человек.
«Барух... Кажется, это единственная душа, для которой я что-нибудь значу, — подумал Иеремия. — Для остальных я только обуза... И в самом деле, ну какая польза от меня? Я лишь отравляю всем жизнь... Даже приходящие ко мне за советом: “Как поступить согласно воле Божьей?” — бессовестно лицемерят. Они просто хотят знать, совпадёт ли слово пророка с их замыслами. А нет — и не надо; всё равно действуют по-своему... Так зачем я живу?! Чтобы лишь огорчать безумцев?».
Иеремия закрыл глаза и попытался справиться с нахлынувшим отчаянием. Но боль, которая переполняла его, вновь прорвалась наружу.
— Господи! — воскликнул он. — Иссуши этот источник горечи! Истощи меня, вызволи душу мою из дряхлого тела: возьми к себе. Я устал, я устал быть врагом народа моего! Зачем Ты сделал ясновидящими глаза мои, Господи?! Как Масличную гору возвысил Ты над Иерусалимом, так воздвиг Ты меня. Ты поставил меня башней дозорной среди народа Израиля. Для чего Ты открыл мне его пути?
Иеремия опять взглянул туда, где ещё недавно стоял город Давида и возвышался Храм, а теперь догорали пожарища и вздымались груды развалин. Залитый людской кровью и выжженный Иерусалим походил на посыпанную пеплом рану. И прикосновение к нему — одним только взглядом — причиняло Иеремии такую боль, словно поражено было его собственное тело. Когда же он закрывал от ноющей боли глаза, его преследовали ещё более жуткие картины виденных им человеческих смертей, одна страшней другой.
— Господи! — простонал он. — Я не спрашиваю у Тебя: «За что?!»; я знаю, за что. Я спрашиваю: «Почему так жестоко, Господи?!». Накажи, народ мой, но не губи его, не истребляй!..
Иеремия понемногу укротил дыхание и затих.
— Что ты делаешь, Барух?! — вдруг встрепенулся он.
— Я пишу твои слова в книгу, — ответил тот.
— Постой. Покажи, — попросил Иеремия. Он уже вполне возвратился на землю из своего далека.
Иеремия взял протянутый ему свиток. Читая, он отрицательно качал головой.
— Господи, прости меня, — вымолвил он и попытался порвать пергамент, но у него совершенно не было сил.
— Порви это, прошу тебя, — обратился он к Баруху.
После долгого молчания Иеремия повернул голову к своему
верному другу и спросил:
— У тебя есть чистый свиток?
— Есть, — ответил Барух.
— Тогда пиши, — сказал Иеремия.
Он перевёл взгляд от развалин города куда-то за край горизонта и заговорил:
— Братья и сёстры мои, уведённые в плен и живущие в земле Бавилонской! Беликое горе постигло нас...

Скрижаль настолько остро почувствовал боль пророка Иеремии, пред ним столь зримо открылся вид разрушенного Иерусалима, как будто он сам в тот горький час находился на Елеонской горе. Он лишь не мог точно определить, в качестве кого или чего оказался свидетелем того обращения Иеремии к небу. Раскидистой ли маслиной переживал он тот полдень, или же в человеческом облике — Барухом, который неотступно следовал за своим учителем, или же созерцал развалины Иерусалима не кем иным, как самим пророком Иеремией, а быть может, незримо, и самим небом...
«Ну ты и фантазёр, — говорил себе Скрижаль. — Так не бывает». Но он определённо понимал и другое: изъять из памяти тот прожитый вместе с пророком Иеремией день — означало отобрать часть увиденного, услышанного, прочувствованного им лично, а этого, он уж точно знал, сделать было никак нельзя, разве только отнять у него пережитое вместе с самой жизнью. Получалось даже ещё сложнее: в тот полдень, когда он незримо находился с Иеремией и Барухом на Елеонской горе, он, разделяя участь большинства соотечественников, шёл со своей семьёй пленником в Бавилонию, — ведь пережил и это. Б то же самое время он всё ещё медитировал вместе с Буддой на берегу Нераньджары, и встречал восход с фараоном Эхнатоном, и продолжал идти к Бабьему Яру в колонне обречённых на смерть киевлян... Хотя объяснить себе такое рассредоточение собственного Эго Скрижаль затруднялся, противоречия здесь всё же не видел.
Жизнь, его жизнь, оказывалась куда больше одной отдельно взятой человеческой судьбы.

Скрижалю позвонил Джим и попросил зайти к нему в кабинет. Скрижаль понимал, что сейчас станет ясно, будет он работать здесь дальше или нет.
Дружеским жестом Джим указал ему в сторону кресла и после нескольких общих фраз заметил, что тест Скрижаль написал удовлетворительно, хотя с кое-какими огрехами. Джим предложил ему остаться в компании и совмещать работу библиотекаря с участием в проектах фирмы. Затем он назвал сумму предлагаемой зарплаты. Скрижаль знал, что на такое жалованье берут молодых ребят после окончания колледжа, но для него это были бешеные деньги. Он принял предложение, и они пожали друг другу руки