Как повествует древнекитайский историк Сыма Цянь, Конфуций был незаконнорожденным. В молодости он поменял много профессий, служил регистратором, приказчиком, скотоводом. Будучи незнатного рода, он не мог рассчитывать на успешную карьеру. Тем не менее Конфуций в течение всей жизни стремился к занятию видной государственной должности. Ему это долго не удавалось. В то же время истинное его призвание очень рано открылось на ином поприще, и у него ещё в молодости стали появляться ученики.
Дожив до пятидесяти лет, Конфуций всё-таки получил должность при княжеском дворе. Он хорошо проявил себя на вверенном ему посту и быстро продвинулся по службе. Была ли в том заслуга Конфуция, который принимал участие в государственных делах, или нет, но в княжестве довольно скоро укрепилась правительственная власть и упрочилась законность. О преуспевании Лу стало известно в княжестве Ци, которое с ним граничило, и там решили на всякий случай заручиться дружбой сильных соседей. Умные головы в княжестве Ци отобрали восемьдесят юных красавиц, обучили их чувственным танцам, посадили в упряжки и направили танцовщиц в подарок правителю Лу — князю по прозвищу Твёрдый.
Этот данайский дар соседей оказался для родины Конфуция пострашней иной войны. Князь Твёрдый попал в сладострастный плен присланных ему красавиц. Государственные дела в Лу не рассматривались три дня. И Конфуций, возмущённый мягкотелостью князя, ушёл не только со службы, но и вовсе покинул родные края.
Так началась долгая, длиной в четырнадцать лет, пора скитаний Конфуция. Он переходил из одного княжества в другое и продолжал наставлять учеников, которые повсюду следовали за ним. При этом Конфуций ещё надеялся применить свои знания и жизненный опыт на высоком государственном посту. «13.10 Когда какой-нибудь князь пригласит меня на службу, то уже в течение года я сделаю нечто значительное, а через три года управление станет безупречным», — утверждал, согласно книге «Лунь юй», Конфуций. Однако в лучшем случае ему поручали управлять домами богатых сановников.
Когда Конфуций возвратился в родную землю, ему было уже семьдесят лет. Ко двору его больше не звали, да и сам он, по свидетельству того же историка Сыма Цяня, к власти уже не стремился. Эти последние три года своей жизни он посвятил собранию и редактированию древнекитайских книг — священного писания китайцев.

Когда Скрижаль получил представление о древней религии Китая, а затем прочитал сборник изречений Конфуция, он понял, что этот мудрец не был ни глашатаем нового вероучения, ни решительным ниспровергателем религиозных традиций, которые существовали до него. Как большинство основателей религий, Конфуций стремился лишь укрепить древнюю веру своего народа за счёт усиления и развития отдельных её положений. Согласно книге «Лунь юй», он сам же и говорил об этом: «7.1 Я не творю, а передаю, храня верность в любви к древности...».
Суть древней религии Китая составляли культ Неба — Верховного владыки, управляющего всем миром, и почитание различных духов: небесных, земных и духов предков. Никакого определённого вероучения эта религия не знала. Не было у китайцев и духовенства, хотя ритуал являлся неотъемлемой частью их семейной и общественной жизни. Круг древних верований включал в себя и убеждение, что каждый правитель получает власть от Неба и повелевает людьми до тех пор, пока остаётся справедливым и милостивым. В случае нарушения нравственных норм, его полномочия передаются другому, более достойному человеку. Иными словами, Небо поощряет и наказывает правителей в зависимости от характера их действий.
Конфуций был убеждён в том, что понять волю Неба должен каждый. «2о.з Не зная повеления Неба, не станешь благородным мужем», — утверждал он. Всё учение Конфуция и являлось по сути его ответом на вопрос, каким надлежит быть достойному человеку, или иначе: о чём повелевает Небо.

Быть благородным, согласно Конфуцию, значит стремиться к справедливости и совершенствовать себя, чтобы тем самым способствовать благополучию других и даже больше — благоденствию всего народа. Такой исполняющий волю Неба человек честен; он с почтительностью относится к стоящим по службе выше него и благосклонен к людям, находящимся ниже по званию и по умственному развитию. Быть благородным, по Конфуцию, означает также следовать правилам ритуала.
Благородного мужа отличает человечность, — качество, которому Конфуций уделяет, пожалуй, самое большое внимание в беседах с учениками. В своих многочисленных определениях этого достоинства он не повторяется, но суть его изречений остаётся неизменной. Однажды он сказал о человечности очень кратко: «12.22 Это любовь ко всем людям». «12.2 Это, — говорит он несколько иначе, — когда не делают другому того, что не хотят себе; не вызывают против себя ропота ни в своей стране, ни в своём семействе». В другой раз на вопрос о том, что значит быть человечным, Конфуций ответил: «13.19 Это значит быть учтивым в частной жизни; занимаясь делами, быть предельно внимательным; в общении с другими быть искренним. От этого нельзя отказываться, даже если отправляешься к грубым неразвитым племенам». В одном из высказываний Конфуций определяет человечность как совокупность пяти положительных качеств и называет их: «17.6Достоинство, великодушие, надёжность, искренность, доброта».
Хотя Конфуций не раз указывал на необходимость самосовершенствоваться, он считал естественным для достойного мужа ставить себя ниже окружающих и не судить других. Так, своему ученику, который любил давать оценку людям, он с ухмылкой заметил: «14.29 Как ты, должно быть, совершенен, Цы».
И всё же человеколюбие, по мнению Конфуция, не может простираться столь далеко, чтобы благоволить к врагам. Когда у него спросили, нужно ли отвечать добром на зло, он возразил: «14.34 А чем же за добро платить?», и добавил: «Плати за зло по справедливости, а за добро — добром». Отношение Конфуция к вопросу о всепрощении не поднималось над мнением большинства. Во время своего пребывания на государственном посту он предал казни сановника Шаочжэна Мао за то, что тот сеял смуту. Настоял он также на казни вовсе безобидных карликов и придворных шутов за то, что преступили, по его мнению, границы дозволенного на встрече князя Твёрдого с князем земли Ци.
Сам Конфуций, по свидетельству одного из наиболее уважаемых его учеников, оставлял нанесённую ему обиду без ответа. Однако он говорил о ненависти как чувстве, которое присуще благородному человеку. Среди тех, по отношению к кому ненависть естественна, Конфуций называл подчинённых, клевещущих на своих начальников; людей, указывающих на недостатки других, а также не соблюдающих ритуалы. Тем самым он противоречил себе, потому что не одобрял критику чьих-либо поступков.

Из многих собранных в книге «Лунь юй» диалогов следует, что Конфуций не считал приверженность ритуалам столь же важной для человека чертой, какой является доброта к людям. Тем не менее он решительно советовал не делать ничего, что входит в противоречие с традициями старины. Сам он, по его же словам, находил в ритуале опору. На замечание своего ученика о том, что хорошо бы отменить древний обычай принесения в жертву барана — а такие жертвоприношения происходили первого числа каждого месяца, — Конфуций возразил: «3.17 Тебе, Цы, жалко барана, а мне жаль этот ритуал».
При столь ревностном отношении к религиозным обрядам и трепетном внимании к воле Неба Конфуций считал доступным и дозволенным для людей познание только подлунного мира. На всякое размышление о божественном он налагал табу. О природе человека Конфуций тоже не высказывался. Он полагал, что всё исходящее свыше нужно принимать без каких-либо попыток понять законы, по которым иная реальность существует и сообщается с видимым миром. Когда Цзи Лу спросил учителя о том, как служить богам и духам умерших, Конфуций возвратил своего любопытного ученика на землю: «11.12 Если ты ещё не можешь служить живым, как сумеешь служить их духам?». Интерес Цзи Лу к сущности смерти Конфуций пресёк столь же уклончивой фразой: «11.12 Если ты не знаешь, что такое жизнь, как познаешь смерть?».

После первых дней работы в одной из самых крупных американских телефонных компаний Скрижаль понял, что с новым коллективом ему повезло. Его окружали милые люди. Он уже вспоминал как страшный сон ежедневное общение с деспотичным начальником и своё тяжкое положение единственного в проекте и заваленного делами тестера. Теперь он работал в группе, состоящей из пяти человек, между которыми обязанности распределялись поровну. И руководила этой группой молодая доброжелательная женщина.

Скрижаль внимательно перечитал книгу «Лунь юй» ещё раз с целью разобраться, почему этот мудрый древнекитайский мыслитель всю свою жизнь стремился к занятию видного государственного поста.
Конфуций был убеждён, что уровень нравственности обывателей зависит от личных качеств стоящего у власти человека. «13.4 Если правитель любит ритуал, никто в народе не посмеет быть неучтивым; если правитель любит справедливость, никто не посмеет быть непокорным; если правитель любит честность, никто не посмеет быть неискренним», — утверждал он. Из высказываний Конфуция следовало, что любой чиновник может в меру своих сил и высоты занимаемой должности содействовать исправлению людских пороков. «12.22 Если поставить честных над бесчестными, то можно бесчестных сделать честными», — считал он. Однако попытка Конфуция повлиять на уровень нравственности своего народа с помощью политической власти оказалась безуспешной.
На службе у князя Конфуций не просто стремился продвинуться в звании. Он заискивал перед своим господином и низкопоклонничал. Всем своим поведением он выказывал желание угодить правителю. Его раболепие и показное усердие засвидетельствовано в той же книге «Лунь юй»:

Конфуций настолько дорожил своим государственным постом, что старался выглядеть находящимся на службе даже в постели: «Ю.19 Когда он был болен, князь пришёл проведать его. Он лежал головой на восток, положив на себя придворную одежду, и поверх неё лежала парадная лента».
Хотя комментаторы текстов «Лунь юй» усматривали в таком, якобы только внешнем, образе действий Конфуция некие тайные причины, здравый смысл указывал Скрижалю на искусственность этих построений. Подобным образом — приписав человеку скрытые возвышенные мотивы — легко оправдать любые, даже самые низкие поступки. Скрижаль не сомневался в том, что Конфуций своим хождением во власть хотел поправить духовное здоровье подвластных ему людей, но не вызывало сомнений и другое: выслуживаясь перед князем, этот китайский мудрец не лицемерил, не скрывал своих намерений. Ведь если бы Конфуций изменял себе — если бы лукавил, — он тем самым преступил бы повеления Неба, перед которым испытывал искренний трепет.

Положение в обществе, слава и почёт не были безразличны Конфуцию. Об этом свидетельствуют его собственные, довольно противоречивые, высказывания. «9.23 Не достоин уважения тот, кто не обрёл известности, дожив до сорока — пятидесяти лет», — категорично заявил он. Между тем в книге «Лунь юй» есть и другого рода поучения: «14.30 Не надо печалиться, что тебя никто не знает; пусть тебя заботит то, что ты ещё неспособен сделать»; «15.19 Благородного мужа печалит недостаток его способностей; его не огорчает то, что он неизвестен людям». И всё же у Конфуция прорывается: «14.35 Увы! Никто меня не знает».
Поскольку бразды правления, как считали китайцы, человеку вручают небесные силы, Конфуция, возможно, посещали мысли о неблагосклонности к нему Неба. Во всяком случае, его, лишённого какой-либо законной власти, безусловно огорчало, что карьера не удалась. Видимо, и этим, а не только скромностью, объясняется его признание: «7.33 В словесности я, может быть, не уступлю другим, но в том, чтоб стать на деле благородным мужем, я не достиг ещё успеха».
Если Конфуций и в самом деле был озабочен своей недостаточной известностью, то эти переживания оказались напрасными. Его культ после смерти был поднят на такую высоту, о которой сам законоучитель явно не помышлял. Религиозное почитание Конфуция началось уже во II столетии античной эры. И далее, из века в век, эти почести только усиливались. Ему, государю, владыке без трона, как величали Конфуция, было возведено множество храмов, где стали совершать жертвоприношения, читать молитвы и поклоняться ему как Богу.

Высшим достоинством человека Конфуций называл умение придерживаться середины в своих влечениях. «6.29 (28) Неизменная середина в поведении — наивысшая из всех добродетелей. Она давно стала редкой среди людей», — говорил он. Этот китайский философ и сам жил в соответствии с таким пониманием нравственности: он в меру любил и в меру ненавидел, не выходил за рамки ритуала и ограничивался только земными контактами. Оказалось, что для многих и многих поколений Поднебесной такой срединный образ жизни в самом деле представлялся пределом человеческих возможностей. Иначе трудно объяснить, почему Конфуций стал для своих соотечественников идеалом совершенства. Впрочем, он преуспел также в изучении древних традиций и дополнил правила морали.
Учение и судьба Конфуция не только открыли Скрижалю мировую значимость этого мыслителя, безусловно достойного уважения и признания потомков. Метаморфозу, которая произошла с Конфуцием после смерти, Скрижаль увидел стоящей в одном ряду с подобным развитием верований в Мидии и в Древней Персии, где зороастрийцы наделили Заратустру божественной силой. Ту же мифологизацию реальных событий он наблюдал и в Индии, где был обожествлён Будда. Похожим образом и народы Средиземноморья вознесли до небес и признали Богом законоучителя иудеев — Иисуса.
Другое, более важное обобщение, которое Скрижаль сделал после знакомства с мировоззрением Конфуция, касалось закономерностей, существующих в области духа. Сопоставление нравственных заповедей Заратустры, Будды, прозорливых мужей Иудеи, Конфуция, Иисуса говорило ему о том, что в главном эти назидания совпадали. Отечества Заратустры, Будды, Конфуция и библейских пророков представляли собой в древности не сообщающиеся между собой миры. Но убеждённость Заратустры в необходимости всегда поступать в согласии с духом справедливости и быть добрым к людям звучит в унисон с призывом Будды избавляться от эгоизма и вести добродетельную жизнь. Совет Конфуция, в точности совпадающий с поучениями толкователей Моисеева закона, — не делать ближнему того, что не хочешь, чтобы делали тебе, — являлся только более лаконичной формулировкой совокупности тех же требований нравственности, к исполнению которых призывали соотечественников и Заратустра, и Будда. Заповедь Торы о долженствовании любить ближнего как самого себя и назидание Иисуса любить врагов лишь усиливали это, кратко сформулированное Конфуцием и учителями Иудеи, минимальное требование морали. Неслучайность этих совпадений на заре духовного становления землян была очевидной. Она подтверждалась и тем, что спустя тысячелетия необходимость соблюдать правила нравственности признали все цивилизованные общества.
Скрижаль вполне теперь отдавал себе отчёт в том, что эти нормы не являются надуманными и не возникли в результате соглашения между народами: законы духа действительно существуют, существуют объективно, и они едины для всех людей.