Случилось так, что завоевательные походы древних могущественных держав обходили Аравию стороной. В течение долгих столетий она оставалась также вне сферы влияния известных своими достижениями мировых культур. Лишь на самом юге этого огромного по площади полуострова за много веков до начала христианской эры существовала развитая цивилизация, но и она сама собой пришла в упадок.
Видно, Аравия не очень-то прельщала чужеземцев. В этой бедной стране, где нет ни одной большой реки, где дождя иногда ждут годами, захватчики в самом деле не отыскали бы сокровищ. Здесь обитали немногочисленные арабские племена.
Одни из них кочевали, другие вели оседлую жизнь. Тяжёлый климат имел для обитателей этих пустынь и положительную сторону: никто не посягал на их свободу. После разрушения Иерусалима Титом, в Аравии появились иудеи. Они образовали здесь несколько общин. В Аравии оседали и христиане, которые сначала искали убежище от преследований Рима, а затем — от гонений церкви, за отступление от правоверия.
В Мекке — самом большом городе Аравии — во времена Мухаммеда проживало не более двадцати тысяч человек. Тут находилась древняя святыня арабов: храм Каабы. Разные племена, даже те, которые враждовали между собой, держали в этом храме предметы культа: рукотворные изображения своих богов. Доступ к Каабе контролировали курайшиты. В VI веке это было самое сильное из арабских племён. Здесь, в Мекке, в 570 году в семье курайшитов и родился пророк ислама.

Когда Мухаммед появился на свет, его отца уже не было в живых, а в шесть лет он остался круглым сиротой. Поначалу его воспитывал дед, а после — дядя, Абу Талиб. Мальчик пас коз и овец мекканцев, а также помогал дяде в торговых делах.
В 594 году Мухаммед поступил на службу к своей дальней родственнице, богатой вдове Хадидже. Он выполнял её поручения и водил караван с товарами в Сирию. Уже через год эта сорокалетняя вдова вышла за него замуж. И хотя она была на пятнадцать лет старше Мухаммеда, их брак, судя по всему, оказался счастливым. Хадиджа родила ему семерых детей: четверых дочерей и трёх сыновей, но все мальчики умерли ещё в раннем возрасте.
Благодаря материальному достатку жены Мухаммед не знал хлопот о том, как прокормить семью. Он часто уединялся в окрестностях Мекки и уходил молиться в горы. Это был мечтательный, задумчивый, религиозный человек. Обычно молчаливый, он охотно вступал в разговоры о вере с иудеями и христианами. Их взгляды побудили Мухаммеда по-новому посмотреть на верования бедуинов и переосмыслить своё представление о мире.
Арабы, согласно преданию, тоже происходили от праотца Авраама. Но в отличие от иудеев и христиан, у них не было не только своего пророка, но и самой веры в единого Бога. Лишь немногие — те, кого называли ханифами, — признавали единобожие. Наряду с высшим божеством — Аллахом, соотечественники Мухаммеда чтили и племенных богов. Арабы поклонялись рукотворным идолам, камням, деревьям и даже приносили своим богам человеческие жертвы.

Дожив до сорока лет, Мухаммед даже не догадывался об исторической миссии, которую ему предстояло исполнить. Поворотный момент в его судьбе связан с тем, что однажды в пещере, где он обычно уединялся, ему было видение. Там, в пещере, после вдохновенной молитвы он забылся и уснул. Во сне к нему пришёл некто и властно повелел: «Читай!». Мухаммед попытался воспротивиться; он и читать-то не умел. Однако сила внушения была такова, что возражать он не мог. Призыв, который прозвучал в той пещере, Мухаммед облечёт затем в стихотворные строки: «96.1-3 Читай! Во имя Господа твоего, который сотворил — сотворил человека из сгустка. Читай!». Мухаммед повиновался и прочёл указанный ему свиток. После этого он очнулся, но суть того писания осталась для него скрытой.
Крайне взволнованный, Мухаммед вернулся домой и рассказал о случившемся жене. С этих пор он потерял покой. Мухаммед не знал, взывал ли то к нему глас Божий, или его терзал нечистый дух. И он снова шёл в горы в надежде получить ещё одно, более ясное знамение. В таком мучительном ожидании чуда проходил день за днём, Мухаммед уже был на грани нервного срыва, но ничего необычного с ним не случалось. И вот однажды, возвратясь домой в полном изнеможении, он прилёг в беседке. Его била дрожь. Чтобы как-то унять её, он завернулся в плащ. Озноб стал сильнее. Мухаммеда буквально колотило. Он впал в транс, но тут сознание вернулось — и он ясно услышал обращённый к нему зов. Этот голос зазвучит вскоре в Коране: «74.1-5 О завернувшийся! Встань и увещевай! И Господа твоего возвеличивай! И одежды твои очисть! И скверны беги!».

После второго ниспосланного ему откровения Мухаммед в своём предназначении больше не сомневался. Он только не знал, с чего начать проповедь. В его высокую миссию безоговорочно поверила семья: жена, дочери, отпущенный на волю и усыновлённый им раб Зейд, а также десятилетний мальчик
Али, который проживал у него. Али был сыном дяди Мухаммеда, Абу Талиба.
Чтобы расширить круг приверженцев, Мухаммед решил рассказать о своём призвании всей родне. Он пригласил в дом уважаемых мужей своего большого рода. И когда все собрались, Мухаммед объявил, что он — посланник Божий. Родственники приняли это заявление за нелепую выходку. Кто-то просто посмеялся над ним, кто-то обругал его последними словами, а иные сочли за сумасшедшего и промолчали.
Эта первая неудача крайне огорчила Мухаммеда. Тем не менее он не впал в отчаяние. У него было бесспорное доказательство истинности открывшейся ему веры. Он знал: голос, который прозвучал в его душе стихами, принадлежал самому Богу. Лишённый поддержки родственников, Мухаммед находил выход своим чувствам в стихосложении.
Владеть поэтическим словом арабу полагалось так же умело, как обращаться с оружием. Мухаммед не был в числе первых стихотворцев. Сам он и вовсе не считал себя поэтом. Больше того, он явно недолюбливал сочинителей. И всё же, недостаток его поэтического таланта в значительной степени восполняла страстность речи. Многие строки из самых ранних сур Корана звучат как заклинание:

После нескольких лет проповедей в Мекке Мухаммед сумел обратить в свою веру около сорока человек, большей частью — из бедноты и рабов. А проповедовал он ислам, что по-арабски значит «покорность», — покорность Аллаху. Поскольку его агитация была направлена прежде всего против идолопоклонства, он тем самым задевал интересы местной знати. Благополучие этих наиболее влиятельных в городе людей во многом зависело от сохранения за Меккой статуса столицы идолопоклонства арабов. Поэтому чем больше мекканцев склонял Мухаммед к признанию единобожия, тем больше наживал он врагов.
Самого возмутителя спокойствия курайшиты трогать не решались, потому что входящий в это племя клан хашимитов, к которому Мухаммед принадлежал, хотя и не принял его как Божьего посланника, но от родства с ним не отказался. Однако у приверженцев пророка такой защиты не было — и они стали подвергаться гонениям.
Время шло, а заметного увеличения числа сторонников Мухаммеда не происходило. В какой-то момент он отчаялся в успехе своей миссии и допустил в исламе почитание не только Аллаха, но и трёх наиболее любимых в народе богинь. Он видел, что христианам их единобожие не мешает поклоняться и Иисусу, и деве Марии, и сонму ангелов, и множеству святых. Был ли то взвешенный расчёт самого пророка для привлечения к исламу новых сторонников, или Мухаммед просто уступил пожеланиям соотечественников — осталось неизвестным, но такое расширение пантеона ислама дало ощутимый результат. После первой же его публичной проповеди, в которой он воздал хвалу трём богиням арабов — дочерям Аллаха, — курайшиты в самом деле к нему потянулись. Но вскоре Мухаммед осознал, что поступил против совести. Он объяснил случившееся проделкой дьявола и публично опроверг произнесённое им ранее славословие богиням. После такой громкой пощёчины традиционной вере арабов отношения к нему курайшитов стали ещё более враждебными. Весь род хашимитов оказался в изоляции, а самому Мухаммеду отныне было запрещено проповедовать в Мекке. Его и без того тяжёлое положение усугубило личное горе: в 619 году умерла жена Хадиджа. Тут же, следом за ней, ушёл из жизни его дядя Абу Талиб, который являлся главой хашимитов. Место умершего Абу Талиба занял его брат Абу Лабах. Он убедил хашимитов исключить Мухаммеда из клана. Отвергнутый своим родом араб становился бесправным и абсолютно беззащитным.
Всё выталкивало Мухаммеда из родного города. Он, видно, не раз в досаде вспоминал слова Иисуса о том, что пророку нет места в своём отечестве.

После того как Борис, сослуживец Скрижаля, попал под сокращение штатов, он очень быстро нашёл другую работу, к тому же с гораздо большей зарплатой. Когда Скрижаль набирал номер его телефона, чтобы поздравить с праздником, да и просто пообщаться, он каждый раз разговаривал только с его супругой. Борис посещал занятия по иудаизму и вечерами дома не бывал. Он даже не перезванивал: возможно, решил, что Скрижаль, посодействовав ему в поисках работы, тем самым выполнил в его жизни предопределённую свыше задачу. Причина разрыва их отношений могла быть и в другом, подумал Скрижаль: Борис не раз зазывал его на групповые занятия по иудаизму, а он на эти уговоры не поддавался.

Попытки Мухаммеда найти приверженцев вне Мекки — в окрестных селениях — окончились неудачей. А из города Таифа, куда он явился со своей проповедью, ему пришлось даже бежать от побоев. Мухаммед стал думать о переселении в оазис Ясриб, который лежал в трёхстах километрах севернее Мекки.
Мекканцы занимались торговлей, а жители Ясриба были земледельцами. Мекканцы враждовали с ними. И одной из причин переселения Мухаммеда в Ясриб могла послужить именно эта вражда. Он мог рассчитывать на успех своей агитации среди арабов Ясриба ещё и потому, что многие из них исповедовали религию живших здесь иудеев и значит, приняли идею единобожия. Во время своих проповедей в Мекке Мухаммед в самом деле сумел обратить в ислам некоторых паломников из Ясриба, когда те посещали священные места. К тому же в Ясрибе жили родственники Мухаммеда со стороны матери.
В марте 622 года ясрибские мусульмане согласились принять у себя и пророка, и его земляков, которые уверовали в Аллаха. За несколько месяцев из Мекки в Ясриб маленькими группами уехали около ста приверженцев ислама. Сам Мухаммед всё это время оставался в Мекке и лишь затем тайно, ночью, вместе с верным другом Абу Бакром бежал из родного города. День этого бегства, или переселения, — хиджра — стал для последователей ислама началом отсчёта новой эры.

Возглавив образовавшуюся в Ясрибе религиозную общину, Мухаммед стремился установить братские отношения между всеми верующими. Ему удалось обратить в ислам часть жителей этого оазиса. Выстроенная тут мечеть стала первым центром религиозного культа мусульман.
Мухаммед очень надеялся, что иудеи признают его божественную миссию. В Ясрибе их насчитывалось около восьми тысяч человек; они составляли большинство здешнего населения. У Мухаммеда не было сомнений в том, что евреи и христиане с их почитанием Всевышнего исповедуют ту же веру, которая открылась и ему. Он был твёрдо уверен в том, что существовать может лишь одна вера в единого Бога. И Аллах сообщал ему стихами об истинности ниспосланных Моисею и Иисусу откровений. Поэтому Мухаммед не считал себя основателем новой религии. Он видел себя пророком, одним из многих; их ведь немало приходило на землю и прежде. «3.144 Мухаммед — только посланник. До него тоже были посланники», — свидетельствует со страниц Корана Аллах.
Надежды Мухаммеда обратить в ислам евреев не оправдались. Потомки Израиля не могли относиться к притязаниям этого мекканского поэта серьёзно хотя бы потому, что он имел очень слабое представление и о Торе, и о Талмуде. И в стихах Мухаммеда, якобы ниспосланных Богом для укоризны иудеям, начинают звучать ноты гнева, присущего только человеку:

Та пора в жизни Мухаммеда, когда он относился к иудеям по-дружески, прошла; он порывает с ними. Первым его шагом в этом размежевании стало изменение киблы — того направления, куда верующие должны обращаться лицом во время молитвы. Если раньше в качестве киблы служил Иерусалим, то теперь новая кибла повернула молящихся мусульман Ясриба в противоположную сторону: лицом к Мекке — к Иерусалиму задом.

Своим указанием на Мекку как на священный для последователей ислама город Мухаммед невольно, а может быть и намеренно, сделал неизбежным столкновение между Ясрибом, где жили его приверженцы, и Меккой, где находилась святыня Кааба и куда доступ мусульманам был заказан. Поскольку убедить земляков-мекканцев в истинности единобожия силой слова Мухаммеду в своё время не удалось, он решил бороться за торжество ислама и доступ к Каабе силой оружия.
К такому воинственному шагу Мухаммеда понудило ещё одно, вполне прозаическое, обстоятельство. Материальное положение мухаджиров — переселенцев из Мекки — требовало незамедлительных решительных мер. Большинство беженцев испытывали крайнюю нужду. Милостыни мусульман Ясриба им хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду, а имевшие сбережения проживали их день за днём. Своих домов у мухаджиров тоже не было, — их приютили у себя местные члены общины. В перенаселённом Ясрибе мекканцы не могли найти ни работы, ни средств к существованию. Им нужно было подыскать какое-то занятие. И этим делом стала война за веру.
Судя по стихам пророка, датируемых этим временем, неизбежность войны осознал и сам Всевышний. Если прежде Аллах требовал от первых мусульман и терпения, и мира с притеснителями, то теперь Бог устами Мухаммеда впервые, пока ещё осторожно и двусмысленно, дозволяет верующим вступать с обидчиками в сражения.
Когда Скрижаль уловил какой-то серьёзный перелом во взглядах Мухаммеда, он мысленно стал искать встречи с ним.

Мухаммед решил приучать мухаджиров к продолжительным походам и к военной дисциплине. Уже не раз он посылал их в экспедиции, чтобы выслеживать караваны мекканцев. Впрочем, истинную цель каждого такого рейда он сообщал лишь предводителю отряда. Несколькими походами Мухаммед руководил лично. Это были скорее учения и манёвры, чем реальные попытки развязать боевые действия. Пару раз мухаджиры встречали на своём пути вооружённые отряды мекканцев, но держались от них на значительном расстоянии.
Мухаммед не спешил бросать свою гвардию в бой. Он понимал, что нужно выждать, пока мухаджиры почувствуют сплочённость, пока из беззащитных переселенцев они обратятся в самоотверженных, готовых к лишениям воинов. К тому же подобными, заманчивыми для бедуинов, поисками приключений он хотел вовлечь в авантюрные вылазки как можно большее число коренных жителей Ясриба.
Скрижаль уже не один день мысленно следовал за Мухаммедом в надежде застать его одного. Однако в Ясрибе это оказалось непросто, — пророка всё время окружали приверженцы. Скрижаль не отступал, и желанная для него встреча состоялась.

Отряд мусульман устроился на ночлег невдалеке от Красного моря, в горах Хиджаза. Тихо ступая, чтобы не разбудить спящих под открытым небом людей, Скрижаль обошёл лагерь стороной и остановился у края горного плато. Над Аравией сияла дивная звёздная ночь. И горы, и море, и небо были охвачены волнующим феерическим блеском, который случается только в полнолуние. Наслаждаться этим чарующим зрелищем не давало дыхание пекла, распалённого дневным зноем. Хотя огненное светило уже давно спряталось, скалы источали жар, будто находились на снятой с пламени, но ещё горячей сковороде.
Скрижаль постоял в раздумье и решил дождаться рассвета у моря. Он спустился в расщелину и ступил на каменистую, ведущую к берегу тропу.
— Эй! — вдруг услышал он мужской голос и остановился.
«Дозорный», — мелькнуло в его голове. Он и не подумал
бежать. Скрижаль почему-то не чувствовал себя здесь чужим. Он бросил взгляд вверх через плечо — туда, откуда донёсся оклик. На склоне пологой скалы, которая выступала к морю, виден был абрис одинокой фигуры. Голова и плечи человека заметно выделялись на фоне озарённых лунным светом гор.
— Ты знаешь грамоту? — услышал Скрижаль неожиданный, обращённый к нему вопрос.
— Знаю, — откликнулся он.
— Подойди сюда, — позвал мужчина.
Скрижаль поднялся к нему и шагах в пяти остановился. Он видел только спину и полупрофиль араба в чалме, который сидел на коленях и глядел в сторону моря; странная поза ясно свидетельствовала, что это не был караульный. «Он молился здесь», — подумал Скрижаль, и у него дрогнуло в груди. Ему показалось, что нашёл наконец того, кого искал.
Позвавший его человек неуверенными движениями что-то снял с пояса и обернулся. Когда их глаза встретились, Скрижаль поразился тому, что увидел в холодном лунном свете. Араб смотрел на него горящим невидящим отсутствующим взором. Скрижаль уже не сомневался в том, кто перед ним.
— Пиши, — сказал Мухаммед и протянул продолговатый предмет.
Скрижаль подошёл так близко, что почувствовал запах благовоний, шедший от длинных, спадающих на плечи волос пророка.
Продолговатый предмет оказался кожаным футляром. Скрижаль открыл крышку и увидел свиток. Он опустился на камень чуть позади Мухаммеда, достал свиток из футляра, развернул пергамент и положил себе на колени.
— А чем писать? — спросил он.
Мухаммед не отвечал. Он опять смотрел в сторону моря. Собранность всего его тела и мерные покачивания склонённой головы говорили о предельной сосредоточенности. Скрижаль понимал, что мыслями пророк находится далеко отсюда и боялся ему помешать, а потому молчал тоже.
— Калам в футляре, — наконец откликнулся Мухаммед, не обернувшись.
Скрижаль нащупал на дне футляра тростниковую палочку. Пока он крутил её в руках и соображал, как ею пишут, пророк уже начал диктовать.
— Воистину, те из обладателей Писания и многобожников, которые не уверовали, — заговорил Мухаммед речитативом, — будут вечно гореть... вечно гореть в огне геенны. Они — наихудшие из всех созданий.
Хотя на небе сияла огромная полная луна, свет от неё шёл довольно тусклый, и Скрижаль выводил буквы наугад, почти не различая своих каракулей.
Мухаммед тяжело отдышался, будто произнести эти стихи ему стоило больших усилий.
— Воистину, — продолжил он, — те, которые уверовали и творили доброе, они — наилучшие из всех созданий. Воздаянием им у Господа — сады Эдема, омываемые реками, где будут они пребывать вовеки веков...
Скрижаль лишь теперь осознал, что продиктовал ему пророк. Сказанным Мухаммед как бы проводил резкую черту между язычниками, иудеями и христианами с одной стороны и мусульманами — с другой. Причём не просто проводил черту, а возвещал, что по одну сторону этой границы находятся самые лучшие Божьи создания, а по другую — самые худшие.
Скрижаль ждал, когда Мухаммед заговорит опять, но пророк молчал и лишь время от времени почти шёпотом, невнятно произносил отдельные слова.
Где-то невдалеке пронзительно завыл шакал. Скрижаль от неожиданности вздрогнул. «Может, это и есть геенна?» — пронеслось в уме, и он обвёл взглядом лишённые всякой растительности, слабо освещённые луной горные склоны.
— Гореть они будут в огне геенны, вечно пребывая там, — еле слышно произнёс Мухаммед.
— За что? — вырвалось вдруг у Скрижаля.
— За то, что не верят в Аллаха! — неожиданно резко ответил пророк.
Скрижаль вспомнил, что совсем недавно — уже после переселения в Ясриб — Мухаммед передал мусульманам наказ Аллаха: жить с иудеями одной верой.
— Значит, Всевышний изменил свою волю? — решился спросить он. — Аллах ведь повелел новообращённым: «Не препирайтесь с обладателями Книги, а говорите: “Мы уверовали в то, что ниспослано вам. И наш Бог и ваш Бог един"».
— Нет! — раздражённо возразил Мухаммед и повернулся лицом к Скрижалю. — Аллах не меняет свои повеления. Он дозволил бороться с неправедными, а неправедными оказались почти все люди Писания.
— В чём же их вина? — рискуя навлечь на себя гнев пророка, спросил Скрижаль. — За что попадут в геенну евреи?
— За своё упрямство! — в прищуренных глазах Мухаммеда остро сверкнули холодные искорки. — За то, что буква в их Талмуде важней для них воли Аллаха, и за то, что смеются над посланником Аллаха!
Мухаммед провёл ладонью по лицу, словно пытался унять волнение, а затем с какой-то особенной тщательностью поправил аккуратные усы и небольшую ухоженную бородку.
— А христиане? За что им страдать? — спешил задать свои вопросы Скрижаль.
— У христиан больше богов, чем у язычников! — вспыхнул Мухаммед. — Пророка Иисуса они чтут за Аллаха, и Святого
Духа почитают за божество, и деве Марии поклоняются, как богине, и святым молятся, как богам... Этого мало?!
Мухаммед резко перебросил через плечо конец чалмы, который спадал ему на грудь, и добавил:
— Христиан ждёт та же страшная участь, что и язычников, если не образумятся и не обратятся в истинную веру!
— А Иисусу тоже гореть в аду? — осторожно вставил Скрижаль.
— Иисус был истинным посланником Аллаха, но дьявол сбил его с праведного пути, — убеждённо произнёс Мухаммед. — Иисус получил от Милосердного мудрость и дар пророчества, но воспользовался этим даром в корыстных целях; он, человек, заявил: «Я — Аллах, я — Всемогущий, а поэтому будьте рабами мне»...
— А кто ты такой?! — неожиданно спросил Мухаммед. Он как будто лишь теперь разглядел человека, который находился перед с ним.
Скрижаль молчал, раздумывая, что сказать.
— Ты поэт? — насторожился пророк.
— Не знаю, — честно ответил Скрижаль. — Ко мне иногда приходят стихи, —пояснил он.
— Поэты слишком много о себе мнят, — резко отозвался Мухаммед. — Им гордыня мешает повиноваться воле Аллаха. Каждый из них считает себя центром мироздания... Ты тоже из их числа?
— Я верю в единого Бога и в то, что каждый человек — его посланник, — сказал Скрижаль.
— Теперь я точно вижу, что ты поэт, — с укоризной произнёс Мухаммед и покачал головой. — Стихотворцы одержимые люди.
— Но ведь и ты поэт, — парировал Скрижаль.
— Нет! — возразил Мухаммед. — Я посланник. Я только сообщаю людям волю Аллаха.
Мухаммед утратил всякий интерес к разговору. Он повернулся в сторону моря и погрузился в одному ему известные думы.
Скрижаль глядел, как серебрится вдали на воде лунный путь, и пытался осмыслить только что услышанное. Он посидел ещё немного, затем тихо поднялся с колен и направился к спуску, ведущему к морю. Уже у подножия скалы он сообразил, что унёс с собой свиток со стихами пророка. Ему пришлось вернуться. Стараясь не шуршать, Скрижаль поместил пергамент в футляр и осторожно положил его около Мухаммеда.

За какой-то год жизни в Ясрибе Мухаммед очень сильно изменился. В Мекке он в меру своих способностей был занят духовными исканиями и проповедью веры в единого Бога. Теперь же в Ясрибе пророк ислама методично использовал силу и возможности той власти, которая оказалась в его руках. Живое религиозное чувство в его душе, как мог судить Скрижаль по более поздним сурам Корана, подчинилось принципам жёсткого рационализма и стало угасать. А новые стихотворные одежды для той же, но выхолощенной веры служили Мухаммеду только символом, только знаменем, в его борьбе с инакомыслящими.
Скрижаль вполне осознавал, что вероучитель мусульман действовал согласно обычаям своего народа и в духе того времени, когда свою правоту доказывали силой оружия, а не словом. То, что Мухаммед не поднялся над этими жестокими нравами, возможно не делало ему чести с точки зрения этических норм цивилизованного мира, но и не могло быть поставлено ему в вину. Это у иудеев и христиан всеобщее признание и народную славу подвижник мог снискать любовью к людям и личными страданиями за веру, как происходило с древними пророками Израиля, а ещё вернее — ценой собственной жизни, как случилось это с Иисусом. Чтобы добиться всеобщего уважения среди арабов и повести их за собой, такой утверждающий свою правоту вождь должен был сокрушить всех своих врагов.

Когда шёл второй год хиджры — в январе 623 года, Мухаммед отправил небольшой отряд мухаджиров из восьми человек в район Мекки — в долину Нахла. Этот отряд напал на караван гружёных товарами верблюдов. Караван сопровождали четверо курайшитов. Одного из них мусульмане убили, один курайшит бежал, а двоих они взяли в плен. Захваченный караван и пленных мухаджиры привели в Ясриб.
Возвращение отряда Мухаммеда с награбленной добычей вызвало негодование жителей оазиса. Сам по себе подобный разбой не считался у бедуинов позорным делом. Кощунство этого нападения состояло в том, что оно было совершено в священный для всех арабов месяц мира. Решились ли мусульмане на такой вызывающий поступок самочинно, или они выполняли волю пророка — доподлинно неизвестно. О задании Мухаммеда знал лишь командир этого отряда Абдаллах ибн Джахш, который держал полученный им приказ в секрете.
Вместе с большинством жителей Ясриба действиями нарушителей мира возмущён был, казалось, и Мухаммед. Тем не менее ни наказывать своих приверженцев, ни возвращать добычу мекканцам он не торопился. Больше того, случилось так, что спустя лишь несколько дней эти мухаджиры стали почти героями. Причиной тому было откровение, которое Мухаммед очень кстати получил от Аллаха. В новых оглашённых в Ясрибе стихах пророка Аллах не оправдывал нарушение священного мира и убийство, но представлял эти действия как меньшие проступки в сравнении притеснением верующих:

Что именно Аллах назвал худшим, чем убийство, Скрижаль мог только предполагать, потому что в разных переводах Корана на русский и английский языки наряду с вариантом передачи фразы «притеснение хуже, чем убийство» есть и другие, где это сравнение начинается со слов «соблазн», «искушение», «преследование», «смута», «неверие», «многобожие».
Как бы там ни было, Мухаммед не стал перечить Аллаху. Всю захваченную мухаджирами добычу он разделил между беднейшими мусульманами. Так в глазах приверженцев пророка разбой представал и выгодным, и не столь уж противным Богу делом.

Не прошло и месяца после того нападения на мекканцев в долине Нахла, как Мухаммеду донесли, что из Сирии домой в Мекку возвращается большой, гружёный дорогим товаром караван под начальством знатного курайшита Абу Суфьяна. Мухаммед собрал отряд из трёхсот мусульман и повёл их на захват каравана. Абу Суфьян проведал о готовящемся нападении. Он послал в Мекку за подмогой, и помощь к нему подоспела как раз вовремя. Свой караван мекканцы сумели спасти, но сражение всё же состоялось.
Битва в долине Бадр длилась несколько часов. Сам Мухаммед в схватке не участвовал. Он находился поодаль и всё время молился за успех дела. Хотя численное превосходство было более чем вдвое на стороне курайшитов, победа досталась бойцам пророка. Мекканцы бежали, потеряв около пятидесяти человек убитыми и столько же пленными. В рядах мусульман пали четырнадцать человек. Двух своих личных врагов из числа пленных курайшитов Мухаммед приказал убить. Одним из казнённых был поэт Надр ибн Харис, который некогда посмеивался над его стихами.
В этом сражении при Бадре воины Мухаммеда впервые захватили столь богатую добычу: более ста верблюдов, более десятка лошадей, вооружение, съестные припасы, ткани. Между мухаджирами не было согласия в том, каким образом нужно поделить добро. И Аллах как нельзя вовремя дал соответствующее указание пророку: «8.1 Они спрашивают тебя о добыче. Ответь: “Добыча принадлежит Аллаху и посланнику"». Должно быть, не всем бойцам пришёлся по душе этот боговдохновенный стих Мухаммеда. И вскоре Аллах высказался более пространно: «8.41 И знайте, что если вы взяли что-либо в добычу, то пятая часть — Аллаху, и посланнику, и родственникам, и сиротам, и бедным, и путникам...».
Это второе откровение о порядке делёжа добычи не только не прояснило волю Бога, но скорее затушевало её. Поскольку в этом стихе упомянута пятая часть трофеев, а получателей названо шесть, то похоже, о равном дележе речь в нём не идёт. Это наставление можно было понять так, что оно абсолютно точно — пятой частью — определяло только долю, причитающуюся самому Аллаху, а порядок распределения четырёх пятых захваченного добра между Мухаммедом и остальными получателями трофеев не указывало; возможно, Аллах просто умолчал о том, что доверил делёж самому посланнику. Это откровение давало повод к иному истолкованию: все шесть получателей добычи, включая Аллаха, делят между собой только её пятую часть, а распределение четырёх пятых всего добра здесь вообще не оговаривается. Неясно было и то, чьих родственников имел в виду Аллах в этом аяте.
Все переводы Корана на русский и английский языки, которыми Скрижаль пользовался для сверки интересующих его фрагментов текста, в передаче этого стиха совпадали между собой, — были одинаково туманны. Из этого следовало, что именно таким, неясным, стих звучит и в оригинале. Такая неопределённость в порядке распределения добычи показалась Скрижалю неслучайной.

Видимо, некоторых мусульман мучила совесть после братоубийства при Бадре. Но Мухаммеду очень кстати было ещё одно откровение, которое, надо полагать, успокоило совесть этих людей. «8.17 Не вы их убивали, но Аллах убивал их», — уверил он сомневавшихся после сражения при Бадре. Стихи Мухаммеда, изречённые после этой победы, призывали его приверженцев не размышлять о загубленных ими жизнях, а продолжать борьбу с теми, кто не разделяет их веру. Пророк повелел своим бойцам воевать до победного конца: «839 Сражайтесь с ними, пока они не перестанут совращать и пока вся религия не будет только для Аллаха».
После того как Мухаммед пошёл по пути насилия, он уже не останавливался. Силой своей власти — а военная победа при Бадре упрочила его авторитет, — он велел казнить в Ясрибе ещё двух стихотворцев, которые насмехались над ним: сначала казнили старого еврея Абу Афака, а затем убили поэтессу Асму — за то, что посмела осудить расправу над этим стариком. Под угрозой уничтожения Мухаммед вынудил выселиться из Ясриба всю еврейскую общину Кайнука — одну из трёх местных еврейских общин. Он подарил изгнанникам только жизнь, а всё их имущество досталось мусульманам. «8.65 О Пророк! — слышится теперь ему воинственный призыв Аллаха, — Побуждай верующих к сражению. Если будет среди вас двадцать стойких, они победят две сотни; а если вас будет сотня, они победят тысячу неверующих, потому что они люди неразумеющие». Мухаммед пояснил своим бойцам, каким образом необходимо вразумлять неразумеющих: «47.4 Когда вы встретитесь с теми, которые не уверовали, рубите по шеям. Когда же разобьёте их, берите в оковы [пленных]».

Мекканцы решили отомстить дерзкому пророку за поражение при Бадре. Спустя год после проигранной битвы они собрали войско в три тысячи человек и пошли на Мухаммеда войной. Вёл эту рать тот же Абу Суфьян. Именно он годом раньше руководил торговым караваном курайшитов, на который позарились мусульмане.
Когда мекканцы подошли к Ясрибу, они стали опустошать окрестные поля и финиковые рощи. Мухаммед выступил навстречу врагу. В его распоряжении находилось около тысячи бойцов. Впрочем, часть из них при виде превосходящих сил противника поспешила вернуться домой. Сражение произошло невдалеке от горы Ухуд и закончилось полным поражением мусульман. Они потеряли убитыми семьдесят человек. В рядах курайшитов и их союзников пало втрое меньше. Абу Суфьян остался доволен взятым реваншем и вернулся со своим войском в Мекку. Мухаммед, облачённый в панцирь и шлем, в этот раз участвовал в схватке лично и был ранен: камень, пущенный из пращи, попал ему в лицо и выбил передний зуб.
Чтобы искоренить трусость и поднять воинственный дух бойцов, Мухаммед стал приучать их к мысли о смерти на поле боя как наилучшем из того, что человек может найти в этой жизни: «3.157-158 Поистине, если вы будете убиты или же умрёте на пути Аллаха, то прощение от Аллаха и милосердие лучше того, что накапливают. И умрёте ли вы или будете убиты — к Аллаху вы будете собраны».
Восстановить свой пошатнувшийся авторитет Мухаммед решил разгромом ещё одной еврейской общины — Надир. Когда евреи оказались в осаде, они вынуждены были согласиться на предъявленный пророком ультиматум: им надлежало оставить свои дома и земельные участки и навсегда покинуть Ясриб. Таким образом Мухаммед не только выместил на иудеях злобу за своё поражение мекканцам, но наделил также своих неимущих приверженцев жильём и землёй. Мухаммед фактически оказался хозяином Ясриба. Этот город стали теперь называть Мединой ан Наби, — городом пророка.

Так как мусульмане представляли собой грозную военную силу, курайшиты не были больше уверены в безопасности своих торговых караванов. И в начале 627 года Абу Суфьян повёл на Медину войско уже из десяти тысяч человек. Эта армия состояла из объединённых сил антиисламского союза. Кроме мекканцев, в этот союз вошли кочевые племена Аравии и еврейская община Надир, выселенная из города пророка.
Мухаммед узнал о планах неприятеля. Он прислушался к совету одного бывалого перса и приказал окружить доступный подход к Медине широким рвом. На рытье этой огромной траншеи все жители оазиса трудились с утра до ночи.
Столь неожиданное, непреодолимое для верблюдов и лошадей препятствие остудило наступательный пыл войска Абу Суфьяна. Союзники пытались взять ров штурмом, но одолеть его не смогли. Они начали осаду Медины и вступили в тайные переговоры с евреями общины Курайза — последнего остававшегося в этом оазисе еврейского поселения. Однако Мухаммед подослал в стан врага агентов и тем самым не только сорвал заговор, который готовился против него, но и сумел посеять в лагере противника раздоры между различными племенами. Воины Абу Суфьяна так и не пришли к согласию. Они к тому же испытывали нужду в продовольствии. И после нескольких недель безуспешной осады Медины союзники разбрелись по домам.
Когда угроза со стороны неприятеля миновала, Мухаммед рассчитался с евреями Курайза за то, что дерзнули вступить в переговоры с врагами мусульман. Евреи заперлись в своём квартале, но в конце концов вынуждены были сдаться. Их судьбу Мухаммед предоставил решить Сааду ибн Муаду — вождю местного арабского племени, которое приняло ислам и которое прежде поддерживало дружественные отношения с этой еврейской общиной. Саад был тяжело ранен при отражении штурма союзников и находился при смерти. Он приговорил всех взрослых мужчин Курайза к смерти, а женщин и детей — к продаже в рабство. Мухаммед одобрил приговор Саада — и около шестисот евреев были казнены. В своих стихах пророк заверил мусульман, что никто другой как сам Бог отобрал всё движимое и недвижимое имущество у иудеев общины Курайза и передал эту добычу в правильные руки: «33.26-27 И Он изгнал из укреплений тех людей Писания, которые помогали им, и вселил в их сердца страх. Часть из них вы убили, часть взяли в плен. И дал Он вам в наследие их землю, их дома, их имущество и те земли, на которые вы не ступали».
Среди пленниц Мухаммеду приглянулась вдова Райхана, чей муж был казнён мусульманами. К этому времени у пророка был уже целый гарем, и он решил взять эту еврейку в качестве ещё одной жены. Райхана категорично отказала ему, и тогда он сделал её наложницей.

Наставления в стихах, которые Мухаммед сообщал своим приверженцам от имени Аллаха, не только оправдывали убийства евреев, но и защищали интересы самого посланника в его личных внутрисемейных делах. В качестве исключения из общих правил всё тот же, якобы божественный, голос позволил Мухаммеду и многожёнство, и насилие над теми пленёнными женщинами, которые не хотели пополнять его гарем:

Мухаммед больше не томился изо дня в день в ожидании чуда — всегда внезапного прихода поэтических строк, как происходило это с ним в Мекке в молодые годы. Теперь, в Медине, стихи являлись, казалось, по первому его требованию. При этом Бог стал удивительно сговорчив. Он одобрял все поступки пророка. То были уже не вдохновенные строки, а высказанные по случаю, порой — жестокие, порой — приземлённые и мелочные предписания. Скрижаль видел, что былые, вполне заурядные поэтические способности Мухаммед во времена своих военных походов утратил.

Хотя вокруг Мухаммеда собиралось всё больше и больше приверженцев, Мекка по-прежнему оставалась для него закрытым городом. Как ни высоко поднялся его авторитет среди окрестных племён, религиозные чувства арабов всё же устремлялись к Мекке. Мухаммед и сам указал храм Каабы в качестве киблы. Поэтому мысль о том, чтобы сделать центром новой веры Медину, он отбросил. Ему нужно было подчинить исламу Мекку с её священной для бедуинов Каабой, где всё ещё стояли идолы. Он хотел покорить свой родной город, чтобы сыны Аравии продолжали тянуться к этому храму с тем же религиозным трепетом, но уже как к святыне новой веры — веры в единого Бога. Впрочем, по словам Мухаммеда, им руководило не его собственное желание, — на то была воля Аллаха, которая открылась ему в ночном видении.
В 628 году в священный весенний месяц зулькааде — месяц перемирия — Мухаммед в сопровождении полутора тысяч своих приверженцев выступил из Медины, чтобы совершить хадж, — поклониться Каабе. Курайшиты не позволили мусульманам войти в Мекку, но заинтригованные посулом пророка не препятствовать движению их караванов, вступили с ним в переговоры. В долине Худейбии, на подступах к мекканской земле, Мухаммед и уполномоченный курайшитов подписали соглашение о мире на ближайшие десять лет. Мекканцы в обмен на обещанную им гарантию безопасности торговли соглашались допустить мусульман к священной мечети в следующем году. В этот раз Мухаммед совершил молитву и обряды хаджа вдали от Каабы. Дружина последовала его примеру, и отряд возвратился в Медину.
Религиозный запал своих приверженцев, который был несколько остужен этим неудачным паломничеством, а также собственные уязвлённые амбиции Мухаммед в очередной раз подогрел походом против неверных. В Медине евреев уже не было, и он отправился с войском за сто километров на север, в плодородный оазис Хайбар. Здесь он конфисковал имущество местных еврейских общин и обложил их налогом. Всю добычу Мухаммед разделил поровну между участниками похода. Сам же он увёз с собой в Медину в качестве трофея семнадцатилетнюю еврейку Сафию. К тому времени она уже потеряла мужа и отца, которые были казнены по приказу пророка.
В следующем году Мухаммед в сопровождении двух тысяч мусульман совершил обусловленный Худейбийским договором хадж и оставался в Мекке в течение трёх предусмотренных тем же соглашением дней. За это время он со своей дружиной исполнил все священные обряды, приобрёл среди мекканцев новых приверженцев и нашёл себе ещё одну жену — курайшитку Маймуну.

Скрижаля устраивало в новой работе абсолютно всё, кроме дежурства по графику на телефоне. Необходимость отвечать на звонки клиентов не была для него неожиданностью. Об этих обязанностях его предупреждали на интервью. Тогда, чтобы вырваться из интеллектуального плена, он согласен был даже на телефонные разговоры. И теперь подходило время расплаты за свои слова. Скрижаль не сомневался в том, что с логикой работы этой компьютерной системы вскоре разберётся, но хорошо понимал и другое: с разговорами по телефону у него будут большие проблемы. Четверо его коллег дежурили на горячей линии поочерёдно, по неделе каждый. В графике дежурства на следующий месяц он увидел своё имя.

Мухаммед продолжал подчинять себе и обращать в ислам аравийские племена. Он чувствовал уже такую силу, что послал трёхтысячное войско даже в Сирию против одного из небольших арабских княжеств. Там, вблизи Мёртвого моря, мусульмане, правда, были разбиты подоспевшим на выручку этому княжеству византийским войском. Но Мухаммед поспешил поднять свою репутацию, как делал он это и прежде, покорением тех неверных, которые жили в пределах аравийского полуострова.
Ускорить победу ислама в Мекке Мухаммеду помогло нарушение условий Худейбийского мирного договора со стороны одного малого, союзного курайшитам племени Бакр. Узнав о нападении этого племени на дружественный мусульманам бедуинский клан, Мухаммед быстро собрал армию в десять тысяч человек и пошёл на Мекку. Не готовые к борьбе с таким войском курайшиты выслали ему навстречу для переговоров Абу Суфьяна — некогда злейшего врага мусульман. Теперь Абу Суфьян видел, что мекканцам уже не одолеть их заклятого врага. Он решил принять ислам и способствовал бескровной сдаче Мекки.
Мухаммед уничтожил в Каабе всех идолов, но при этом нисколько не умалил святость самого храма. Мекканцы признали верховную власть пророка и поспешили обратиться в ислам.
К жителям родного города Мухаммед отнёсся милостиво. И всё же пятерых человек он приказал казнить. Среди них была певица Сара, — она сочиняла стихи, в которых высмеивала пророка. Шло ли это от бессилия Мухаммеда ответить соперникам тем же поэтическим оружием, или же он хотел оставаться единственным стихотворцем при едином Боге, но он явно питал особую ненависть к поэтам. Впрочем, если верить в богооткровенность Корана, такая неприязнь шла от самого Всевышнего, — Аллах поставил поэтов в один ряд с грешниками и лжецами: «26.221-224 Не сообщить ли Мне вам, на кого нисходят дьяволы? Нисходят они на всякого лжеца, грешника — они передают подслушанное, но большинство из них лжецы. И поэты; за ними следуют заблудшие».
Из этих аятов двадцать шестой суры Корана следовало, что Мухаммед и не считал себя поэтом. Он видел себя посланцем — передатчиком повелений Бога. Причём суть своей миссии он понимал не только в том, чтобы пассивно сообщать людям волю Творца, но и в том, чтобы активно действовать в соответствии с этими указаниями и тем самым вывести человечество на путь истинный. А если непокорные люди отказывались подчиняться требованиям Бога, пророк считал своим долгом принудить их к тому силой, а упрямцев — уничтожить.

Прослеживая жизненный путь Мухаммеда, Скрижаль, пытался понять роль этого человека в контексте мировых событий. Он видел, что вероучитель мусульман сумел подняться над бытовавшим среди арабов поклонением племенным божкам и пришёл к пониманию тождественности всех монотеистических религий. Мухаммед наивно надеялся, что ему удастся убедить в этом и других. По простоте души он отправил даже гонцов и к византийскому императору, и к правителю Сирии, и к персидскому царю с посланиями, в которых призывал монархов принять ислам, — принять не в качестве нового верования, а как единую мировую религию. До Мухаммеда ни один из религиозных вождей не пытался раздвинуть границы своего учения за пределы территории родной земли. Если Иисус и призадумался о проповеди иноверцам, то это случилось лишь в последние дни его жизни, когда он отчаялся найти понимание у соотечественников.
Придя к власти — возглавив общину мусульман, Мухаммед очень быстро стал руководствоваться исключительно практическими соображениями. От прежних духовных поисков, от стремления свести на нет религиозные разногласия между потомками Авраама он после бегства из Мекки переключился на решение военных и политических задач. Пророк ислама опустился до мести иудеям, которые его не приняли; он начал расправляться с личными врагами и бороться с интригами своих многочисленных жён.
Хотя некогда Мухаммед провозгласил единство веры арабов ханифов, иудеев и христиан, он основал ещё один массовый культ с жёстким разделением людей на своих и чужих, на верных и неверных. Тем самым пророк ислама существенно усилил вражду и неприязнь между приверженцами различных вероучений.

За пять дней первого дежурства на телефоне Скрижаль пережил много таких минут, когда ему хотелось провалиться сквозь землю. Порой он абсолютно ничего не понимал из того, что звучало в телефонной трубке. Его бросало в жар, он потел; иногда у него холодело в груди от бессилия уловить смысл обращённых к нему слов. Он неоднократно просил звонивших повторить сказанное, а затем по нескольку раз переспрашивал номера их телефонов. После того как ему удавалось понять или хотя бы записать на бумаге суть проблемы или просьбы, было уже легче. Если Скрижаль не мог решить вопрос сам, он обращался за советом к коллегам — и те подсказывали, что делать. Он по минутам отсчитывал время до конца рабочего дня и постоянно косился на телефон, мысленно заклиная: «Ну пожалуйста, не звони!».
Теперь, когда неделя первого дежурства осталась позади, его успокаивало то, что очередное подобное испытание предстояло пережить только через месяц.

В стихах, которые впервые пришли к уже сорокалетнему Мухаммеду, просвечивала и юношеская чистота, и незащищённость. При этом в них остался запечатлённым сильный искренний порыв чувств. Новым в его поэзии было то, что речь в стихах велась от имени Творца. И как бы удостоверяя истинность Мухаммедова посланничества, сам Бог не раз даёт аятам Корана наивысшую оценку. Этим откровениям нет и не может быть ничего равного, внушает Мухаммеду Аллах. Даже если бы земной и небесный мир смогли соединить все свои силы, им не удалось бы подняться до таких поэтических вершин: «17.88 Скажи: "Если бы люди и джинны объединились для того, чтоб создать подобное Корану, они б не создали подобного ему, даже если бы помогали друг другу"».
Когда Мухаммед перешёл от религиозных исканий к практическим делам, — когда стал руководить обращёнными в новую веру бедуинами, — он продолжал говорить в стихах от имени Бога. Однако источник вдохновения его поэтических речей явно мельчает и иссякает вовсе. Причину приземлённости более поздних сур Корана Скрижаль связывал с состоянием души автора, — с утраченной или невостребованной пророком способностью прислушиваться к внутреннему голосу. Таким, как Скрижаль, — не считавшим поэтические высказывания Мухаммеда откровениями, продиктованными самим Богом, — посланник, опять же от имени Всевышнего, привёл бесспорный с его точки зрения аргумент: «4.82 Почему же они не поразмыслят над Кораном? Ведь если б он был не от Аллаха, они нашли бы в нём много противоречий».
Скрижаль нисколько не сомневался в том, что значимость поэтических строк оценивается не по наличию или отсутствию в них противоречий. О талантливых стихах как ниспосланных высшими силами заставляет думать иное: нечто запредельное в них, необъяснимая загадка и прелесть. Скрижаль не занимался выискиванием противоречий в Коране, но видел их. Самые невинные из неувязок встречались в речах Бога. Так, перечисляя пророков — Авраама, Исмаила, Исаака, Иакова, Моисея и Иисуса, — Аллах вроде бы утверждает: «2.136 Мы не делаем между ними никакого различия». В другой же раз, по словам Мухаммеда, Всевышний сообщил ему: «2.253 Одним посланникам Мы дали преимущество перед другими». Когда Мухаммед ещё надеялся, что иудеи и христиане разделят с ним веру в единого Бога, он пророчил им беспечальную жизнь на том свете: «2.62 Воистину, тем, которые уверовали, и иудеям, христианам, и сабеям — всем тем, которые уверовали в Аллаха и в Последний день и творили добро, — уготовано воздаяние от их Господа; им нечего страшиться, и не будут они печальны». Между тем в последних стихах Мухаммеда иудеи и христиане уже предстают в качестве его врагов; в беспечальной жизни пророк им отказывает. «9.30 Пусть поразит их Аллах!» — восклицает он.
Скрижаль меньше всего склонен был придираться к словам. Главное противоречие за чтением Корана он увидел в том, что поступки Мухаммеда в корне расходились с теми наставлениями, которые Бог внушал своему пророку. Хотя Аллах объявил через посланника свободу выбора веры, Мухаммед поднял мусульман на войну с приверженцами иных религий, — на войну за торжество ислама. Всевышний ясно повелел Мухаммеду передать людям своё увещевание — любить родственников и делать добро окружающим, не состоящим в родстве. Тем не менее оказалось, что если даже самые близкие отступают от веры пророка, то с ними надлежит бороться и не щадить их в этой борьбе.

Скрижаль вполне осознавал, что такую непоследовательность можно было при желании вполне приписать самому Творцу: сначала Бог предписал Мухаммеду одно, а затем отменил прежний наказ и дал другой. Да и в Коране несколько раз повторена фраза: «Аллах вершит то, что пожелает». Со страниц Корана Бог действительно представал перед Скрижалем то любящим отцом всех верующих людей, то грозной и карающей силой, то покладистым и до беспринципности угодливым собеседником пророка. В нескольких стихах, пришедших к Мухаммеду в ранний, мекканский, период его жизни, Бог сообщил ему о благоденствии, уготованном людям в раю, где они смогут иметь всё, что захотят. Чтобы попасть в рай, от них требуется совсем немного, и Мухаммед передал это условие Бога своим приверженцам: «42.23 Вот что возвещает Аллах Своим рабам, которые уверовали и творили благое. Скажи: "Я не прошу у вас за это награды, а только любви к родственникам. Кто совершит доброе, тому Мы прибавим ещё лучшее"». Когда же Мухаммед стал вождём многотысячной религиозной общины, вроде бы тот же горний его советчик оказался почему-то крайне расчётливым и скупым на слова о любви. Голос, который звучит в Коране от имени Аллаха в поздних, мединских, сурах Мухаммеда, принадлежит некоему карманному богу, который всегда под рукой. Этот джинн вещает из-под полы тогда, когда его, как говорящую куклу, побуждают подавать голос: невидимый, он стращает простаков грозными речами или оправдывает очередной поступок обладателя потайного кармана.

Хотя в ранних стихах Мухаммед назвал Бога прощающим и любящим, любовь Бога, как следует из Корана, простирается лишь на уверовавших в него, но тоже не на всех. Пророк утверждает, что Аллах любит богобоязненных, добродетельных, терпеливых, уповающих, справедливых и очищающихся от грехов. Скрижаль выписал из Корана ещё одно уверение в любви Бога к верующим, но истолковать эту фразу в гуманном смысле он затруднялся. «61.4 Поистине, Аллах любит тех, которые сражаются на Его пути рядами, будто они — прочно сложенное здание», — гласил этот аят Мухаммеда.
Гораздо больше пророк говорит о нелюбви Творца. В Коране многократно повторено, что Аллах не любит нечестивцев и неверующих в него. Аллах не любит также грешников, изменников, гордецов, спесивцев и хвастунов; он не любит излишествующих, вероломных, неблагодарных, бесчинствующих и кичливых людей; он не любит творящих притеснения, преступающих меру, не верующих в Судный день, а также дружащих с шайтаном. Скрижаль как-то мог ещё понять нелюбовь Бога к преступающим законы нравственности, хотя если признавать Бога отцом всего живого, то нужно согласиться и с тем, что отцу естественно любить всех своих детей, даже самых непутёвых. Но по уверению Мухаммеда, Всевышнему не чужды многие сомнительного рода качества, за которые сам Всевышний не любит людей. Причём из Корана следует, что эти предосудительные черты присущи Богу в такой высокой степени, как никому другому. Хотя Аллах вроде бы не любит вероломных, сам он никому не уступит в коварстве: «3.54 Они [иудеи] хитрили, и Аллах хитрил, ведь Аллах — лучший из хитрецов»; «10.21 Скажи: “Аллах быстрее хитростью, ведь Наши
посланники записывают ваши хитрости"». Если верить Мухаммеду, то и среди обманщиков Аллаху нет равных: «4.142 Воистину, лицемеры пытаются обмануть Аллаха, а между тем это Аллах обманывает их». Хотя Бог не любит притеснителей, нет никого, кто превзошёл бы его самого в своеволии: ««10.107 Если Аллах причинит тебе вред, то никто, кроме Него, не избавит тебя от этого». Бог может даже ненавидеть, уверен Мухаммед: ««61.3 Велика ненависть Аллаха за то, что вы говорите то, чего не делаете».
В облике всемогущего властелина, от лица которого ведётся речь на страницах Корана, Скрижаль угадывал знакомые черты, — черты того человека, с кем он встретился звёздной ночью при полной луне в горах Хиджаза.

Бог Мухаммеда, способный хитрить, испытывать злобу и ненависть, не только готовит для грешников изощрённые пытки, но и говорит о вечных муках с каким-то патологическим наслаждением: «4.56 Воистину, тех, которые не веровали в Наши откровения, Мы будем жечь в огне. И каждый раз, когда их кожа обгорит, Мы заменим её другой кожей, чтобы они вкусили мучения. Воистину, Аллах — всемогущий, мудрый!». Получалось, что суровая кара ждёт тех, чья единственная вина заключается в неверии в откровения Бога; таким людям предстоит наказание даже в том случае, если каждый из них совершает справедливые и добрые дела. Жестокость такой расправы находилась в явном противоречии с заявленной в Коране любовью Аллаха к добродетельным. Судя по контексту предыдущих и последующих этой угрозе аятов, таким знамением, принятие или непринятие которого определяло безгрешность или вину человека, являлась миссия Мухаммеда, его роль посланника Бога. В некоторый переводах Корана вместо слов «...тех, которые не веровали в Наши откровения» в этом грозном предупреждении действительно сказано: «...тех, которые не веровали в Наши аяты», «...тех, которые не веровали в Наши стихи».
Этот пугающий огнём стих пророка ислама перекликался с таким же категоричным устрашением Иисуса, звучащим в Евангелие от Иоанна. Если признать грозное предостережение христианского законоучителя исторически достоверным, он также заявлял, что решающим судьбу каждого человека обстоятельством является отношение к его, Иисуса, миссии. Иисус, как свидетельствует Иоанн, предпочёл сказать об этом прямо и от своего имени: «15.6 Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают». Похожесть этих двух высказываний — и по форме, и по явленной в них степени нетерпимости, и по кричащему в них эгоцентризму — лишь подчёркивала крайнюю ультимативность суждений о вере и основателя христианства, и пророка ислама.

Скрижаль мысленно окинул взором историю всех мировых религий — и он увидел, что появление каждого из массовых культов принесло народам земли гораздо больше несчастий и горя, нежели способствовало их духовному росту и укреплению нравственных основ жизни. В Библии запечатлены многочисленные факты истребления евреями своих братьев и сестёр, тысяч и тысяч людей, — и по приказу Моисея, и по велению последующих вождей народа Израиля. Целью этих безжалостных расправ над невинными людьми было явно недостижимое, как понимал теперь Скрижаль, единство веры, пусть даже это вера в единого Бога. Жестокие бойни, проявления ненависти и непримиримой вражды к приверженцам древних культов и к понимающим вероучение Иисуса по-своему отразила также история христианства. Тотальное обращение в эту новую веру всех народов Средиземноморья повлекло за собой не только физическое насилие над инакомыслящими. Эллины и римляне — наиболее просвещённые и талантливые народы Древнего мира, — народы, которых отличало свободолюбие и уважение к взглядам оппонентов, быстро деградировали, обезличились и выродились после того как приняли крещение и оказались под жёстким надзором церкви. Не менее ужасающий список кровавых преступлений против человечества и на счету ревнителей ислама.
Скрижаль пришёл к выводу, что появление каждой из массовых религий было лишь очередным несчастьем для землян. Теперь он понимал, что именно побуждало к объединению тех увлечённых людей, которые следовали за древними вероучителями. В существовании универсальных нравственных норм поведения для всех высокоорганизованных носителей разума, а также в причастности каждого человека к той высшей мировой силе, которую принято называть Богом, религиозные натуры из века в век видели необходимость исповедовать одну для всех людей веру.
Скрижаль отдавал себе отчёт в том, что появление массовых религий на пути духовного становления народов планеты было неизбежным, как неизбежны ошибки в действиях каждого приходящего в мир человека. Но он верил, что осознание заблуждений, связанных со стремлением унифицировать порядок богопочитания, поможет землянам сделать правильные выводы. А то, что миллионы его современников, считающих себя приверженцами одного из массовых культов, по-прежнему обретают чувство единения с Богом и душевное равновесие при помощи молитв и соблюдения ритуалов, Скрижаль объяснял не заслугами вероучителей и не радением священнослужителей, а уже очевидным для него фактом существования божественного начала в душе каждого человека.

Скрижаль встретил в Коране краткий свод назиданий, в чём-то подобный десяти заповедям Моисея и манифесту Иисуса в Нагорной проповеди. Мухаммед прочёл эти стихи своим приверженцам незадолго до бегства из Мекки в Медину. В этих идущих от самого Бога повелениях звучит наказ по-доброму относиться к родителям, заботиться о сиротах и не убивать новорожденных детей из-за нищеты:

За чтением Корана Скрижаль выписывал также все аяты, которые представляют собой нравственные предписания. В числе таких положительных наставлений, ниспосланных пророку, он занёс в картотеку призывы к доброму и справедливому отношению к ближним. «2.148 Старайтесь опередить друг друга в добрых делах», — передаёт Мухаммед волю Бога; и ещё: «2.279 Не причиняйте несправедливость — и не потерпите несправедливость». Священная книга мусульман побуждает верующих помогать и бедным, и путникам, и просящим. В стихах четвёртой суры Корана, которые Мухаммед прочитал уже после поселения в Медине, Скрижаль увидел краткий свод главных положительных назиданий пророка ислама: «4.36 Поклоняйтесь Аллаху и не присоединяйте к Нему ничего, и делайте добро родителям, и родственникам, и сиротам, и беднякам, и соседям из родственников, и соседям не из родственников, и товарищу, и путнику и тем, кем вы владеете».
Хотя Мухаммед учил своих приверженцев доброму отношению к родителям и членам семьи, однако в конце концов, он заговорил о том, что родные для верующего человека не заслуживают расположения, если не следуют повелениям Аллаха: «58.22 Среди тех, которые веруют в Аллаха и в Последний день, ты не найдешь людей, которые любили бы противящихся Аллаху и Его посланнику, даже если это их отцы, или их сыновья, или их братья, или их родственники». Этот аят из пятьдесят восьмой суры Корана поставил сердечной привязанности к людям жёсткое условие, которое подразумевает непозволительность любви даже к своим домашним, если они не исполняют наказы пророка. Это откровение Мухаммед обнародовал всего три года спустя после оглашения тех стихов из четвёртой суры, где звучит безусловное повеление Аллаха быть добродетельным по отношению ко всем окружающим, начиная с родителей и кончая рабами.

Несмотря на всю категоричность пророка ислама в отстаивании своей исключительной роли посредника между всеми верующими людьми и Богом, его самооценка казалась Скрижалю не столь амбициозной, как самомнение Иисуса, который, по Иоанну, сказал: «14.6 Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Мухаммед не признавал Иисуса Богом и отрицал его богосыновство. «19.92-93 Не подобает Милосердному брать себе сына, — убеждает он. — Всякий, кто в небесах и на земле, приходит к Милосердному как раб». Себя он тоже считал всего лишь смертным. Мухаммед не пытался удивить неверующих сотворением чудес. На требования доказать своё богоизбранничество демонстрацией сверхъестественных способностей он по указанию Аллаха отвечал, что является только человеком, посланником, не более.
Мухаммед видел себя настолько чуждым всякой заносчивости, что даже упрекнул Иисуса в высокомерии: «3.79 Не годится человеку, чтобы ему Аллах даровал Писание, и мудрость, и пророчество, а потом он сказал бы людям: ".Будьте рабами мне, вместо Аллаха..."». Тем не менее и пророк ислама недвусмысленно заявил, что истинность веры определяется признанием или непризнанием его, Мухаммеда, высокой миссии: ««24.62 Верующие — только те, которые уверовали в Аллаха и Его посланника». При этом в отличие от Иисуса, вероучитель мусульман всецело поддался искушению мирской властью. ««4.80 Кто повинуется посланнику, тот повинуется Аллаху», — утверждал он не только словом, но и мечом.

Из сказанного Мухаммедом следует, что земную жизнь людей он почти ни во что не ставил. Во всяком случае, смысла в земном существовании он видел не больше, чем в любом баловстве: ««57.20 Знайте же, что жизнь мира сего — лишь игра, и забава, и красование, и похвальба между вами, и состязание в увеличении богатства и детей...». «9.38 Наслаждение этой жизнью в сравнении с будущей ничтожно», — утверждает он в последних стихах, вошедших в девятую суру Корана. Здесь же Мухаммед привёл довольно неуклюжее сравнение, из которого следует, что верующий человек даже не вправе распоряжаться своей судьбой, так как он продал свою душу Богу и значит, она ему уже не принадлежит. А поскольку земная, жизнь людей ничего не стоит, то эта сделка представляется пророку необычайно выгодной:

Учение Мухаммеда, как видел Скрижаль, не отражало различий в характерах, наклонностях, в нравственном уровне людей. Пророк ислама разделял всех смертных лишь на верующих — в том понимании веры, которое он провозгласил, — и неверующих. Причём он был убеждён, что абсолютно каждый человек является не более чем рабом Бога и по сути остаётся рабом в загробном мире. За чтением Корана Скрижаль увидел удручающую картину: толпы безликих серых людей расходятся двумя колоннами в отведённые им небесные резервации: «39.71 И поведут тех, которые не веровали, в геенну толпами... 39.73 А тех, которые боялись Господа своего, толпой поведут в рай...».
Райская жизнь, которую Мухаммед восхвалял в стихах и ради которой он побуждал своих бойцов презреть земные блага, представала перед Скрижалем тоже довольно примитивной. Из Корана следует, что на том свете Бог дарует верующим свою любовь, обладание полногрудыми женщинами и наполненные до краёв чаши. Иначе говоря, исполняющие предписания пророка получают в загробном мире те же дары и удостаиваются тех же милостей, которыми они вполне могли насладиться в земной жизни. «78.31-34 Воистину, для богобоязненных есть место спасения — сады и виноградники, и полногрудые девы-сверстницы, и полные чаши», — уверял своих приверженцев Мухаммед. Разница между земными и небесными благами в его представлении заключалась лишь в том, что небесные удовольствия длятся вечно и не обременены заботами о пропитании.
Стихотворные посулы Мухаммеда верующим о прелестях загробной жизни безусловно отражали предел его собственных мечтаний. Впрочем, Скрижаль не исключал и того, что пророк ислама верил в исключительность своего положения не только на земле, но и в раю. Возможно, Мухаммед предполагал найти в тех садах уготованный лично для него большой гарем, состоящий исключительно из полногрудых красавиц.

В стихах Мухаммеда, датируемых последними годами его жизни, Скрижаль опять почувствовал силу, но это была уже не сила вдохновения, а сила злобы — злобы на людей, которые не хотели принимать провозглашённую им веру.
Вскоре после поражения мусульман от мекканцев в окрестностях Медины, невдалеке от горы Ухуд, Мухаммед указал поборникам ислама на неприятеля: «4.101 Воистину, неверующие — ваши явные враги». Как следовало из предшествующих этой фразе и последующих стихов, Мухаммед имел здесь в виду только многобожников. Несколько лет спустя он запретил мусульманам дружить с иудеями и христианами: «5.51 О вы, которые уверовали! Не дружите с иудеями и христианами: они дружат между собой. Если же кто-либо из вас дружит с ними, то он сам из них». Вместе с тем пророк ислама указал на заблуждения христиан: «5.73 Не веруют те, которые утверждают: "Аллах — третий из Троицы", — нет бога, кроме Единого Бога!».
В последние годы жизни, эти выпады против иноверцев Мухаммед значительно усилил. Он призвал мусульман к войне со всеми многобожниками:

В других стихах, также продиктованных незадолго перед смертью, Мухаммед наказал мусульманам сражаться с теми иудеями и христианами, которые не признают истинными его боговдохновенные повеления:

Аяты этой девятой суры Корана перемежаются призывами к тому, чтобы борьба за победу ислама была жестокой и непримиримой. «9.73 О Пророк! Борись с неверующими и лицемерами и будь суровым с ними, — поучает Мухаммеда Аллах. — Их обитель — ад, худшее из мест, куда отбывают». «9.123 О вы, которые уверовали! Сражайтесь с теми неверующими, которые находятся вблизи вас. И пусть они найдут в вас суровость», — вторит тому же богу Мухаммед.

Скрижаль задумался над тем, может ли вера в принципе быть истинной, и если может, то что она собой представляет.
Каждая из монотеистических религий, как знал уже он, возникла путём обобщения личного религиозного опыта до веры универсальной. То, что открывалось одному сердцу, сам субъект откровения или его последователи объявляли единственно истинными отношениями людей с Богом, а затем передавали свои убеждения последующим поколениям как нечто непреложное. Но Скрижаль ясно понимал, что одной, универсальной, обезличенной веры в этом утверждающем разнообразие мире быть просто не может. Тем же обобщением верований, но только ещё более обезличенным, отражающим усреднённое миропонимание людских масс, являлся и каждый из народных, политеистических культов. И независимо от характера богопочитания, блюстители религиозных традиций на протяжении всей истории человечества безжалостно преследовали вольнодумцев, которые осмеливались высказывать личные суждения, не совпадающие с общепринятыми религиозными взглядами.
Если у отца пятеро детей и каждый любит родителя по-своему, то правомерно ли говорить, что правильно любит отца только один ребёнок? — рассуждал Скрижаль. История землян убеждала его в том, что подавляющее большинство людей именно так и думают. То, что некогда было присуще одному глубоко чувствующему и самостоятельно мыслящему человеку, миропонимание которого послужило началом нового религиозного движения, сам этот учитель или же созданные для пропаганды его воззрений религиозные институты пытались вылить в некую стандартную форму веры для её последующего тиражирования в душах и в сознании людей. Однако передача неповторимого сочетания духовных и умственных качеств одного индивидуума другому без искажений просто невозможна, понимал Скрижаль. Веру, так же как любовь, влияние извне способно лишь пробудить. Причиной такого внутреннего озарения может послужить, к примеру, красота и величие звёздного неба, или любовь другого сердца, или точно сформулированная кем-то фраза. Но уже пробуждённая, живущая в чуткой душе вера выше всяких мер и правил.
Природа устроила так, что каждый из приходящих в мир носителей высшего разума есть явление, которое не знает себе подобных. Поэтому заставить одного человека верить в Бога точно таким же образом, как присуще другому, — значит, не хотеть видеть эту непохожесть людей.
Насаждение чьего бы то ни было религиозного опыта есть своего рода насилие, понимал Скрижаль, — насилие над личностью, которой внушается такая вера. И если соглашаться с тем, что столь сложный и разнообразный мир возник не случайно, как постулируют это все религиозные системы, то подобная попытка ревнителей культа нивелировать интимные переживания людей является также и покушением на замысел Творца. Размышления наводили Скрижаля на мысль о несуразности, мертворождённости любой массовой веры. К тому же выводу склоняла его история религий. Из накопленного человечеством религиозного опыта следовало, что надмирная реальность, Бог, открывается лишь той душе, которая способна на искреннее, а значит, личное переживание.
Скрижаль окончательно осознал, что никакая массовая вера не может быть истинной. Если верой называть присущий людям образ мыслей и действий, связанный с убеждением, что Бог существует, то у каждого человека, ощутившего присутствие в мире этой высшей силы, может быть только своя, неповторимая, вера.

Сын Скрижаля закончил двенадцатый класс первым учеником из семисот выпускников школы. Десять лучших, как знал уже Скрижаль, обычно награждают медалями, каждая из которых имеет своё название и достоинство. Его сын получил медаль с цифрой один и длинным названием, написанным по-латыни. Награждение выпускников прошло торжественно и трогательно. Сына Скрижаля много раз вызывали к трибуне — получать награды и грамоты за лучшую успеваемость по отдельным предметам. Среди наград была и медаль по английскому языку, — он и по этому предмету оказался лучшим в школе. За четыре года он каким-то образом сумел обойти ребят, для которых английский язык являлся родным. Скрижаль знал, каким большим трудом и упорством его сын добился такого результата. Очень часто, когда другие школьники гуляли, он шёл заниматься в библиотеку; нередко просиживал за книгами и в выходные дни. При этом ни Скрижаль, ни его жена совершенно не вмешивались в учебные дела сына.
Согласно принятой традиции, первый и второй ученики школы выступали в этот торжественный для них день с десятиминутной речью. Второй по успеваемости была девочка, родители которой приехали в США двадцать лет назад из Югославии. Она читала свою речь по бумажке и очень волновалась, — в зале сидело несколько тысяч человек. Затем дали слово сыну Скрижаля. Он говорил очень уверенно и обошёлся без шпаргалки. Когда вся церемония закончилась, Скрижаль сказал ему: «Я мало что разобрал в твоей речи, но точно понял одно: теперь, после выступления перед такой огромной аудиторией, тебе уже ничто не страшно».
Успех сына был для Скрижаля одним из многих примеров, доказывающих, что трудом и настойчивостью человек добивается поставленной цели. Мальчик хотел учиться в одном из самых престижных университетов, Стэнфордском, — и поступил туда. Среди его сокурсников будет и дочка президента США.