Портреты поэтов
Зоя МЕЖИРОВА
Поэт, эссеист. Прежде печаталась под литературным псевдонимом Зоя Велихова. Родилась в Москве. Окончила отделение Истории и Теории Изобразительного Искусства Исторического факультета МГУ. Стихи начала писать в 19 лет. Автор трех поэтических сборников: «Качели весны» 1981 г., «Случайный гость» 1991 г. (изданы под упомянутым литературным псевдонимом в издательстве «Советский писатель», Москва), «Часы Замоскворечья» (книга избранных стихотворений издана в «Поэтической серии «Русского Гулливера»/Центр современной литературы, 2011 г. Москва). Стихи и эссе публиковались в центральных московских и американских журналах и газетах — «Новый Мир», «Знамя», «Дружба Народов» «Арион», «Дети Ра», «Юность», «День поэзии», «Литературная газета», «Московский Комсомолец», «Независимая газеиа», «Новый журнал» (НьюЙорк), «Новое русское слово» (НьюЙорк) и других изданиях. Член Союза Писателей с 1985 года. Член Союза Писателей XXI века с 2012 г. Живет в Москве и в штате Вашингтон, США.
Поэт, эссеист. Прежде печаталась под литературным псевдонимом Зоя Велихова. Родилась в Москве. Окончила отделение Истории и Теории Изобразительного Искусства Исторического факультета МГУ. Стихи начала писать в 19 лет. Автор трех поэтических сборников: «Качели весны» 1981 г., «Случайный гость» 1991 г. (изданы под упомянутым литературным псевдонимом в издательстве «Советский писатель», Москва), «Часы Замоскворечья» (книга избранных стихотворений издана в «Поэтической серии «Русского Гулливера»/Центр современной литературы, 2011 г. Москва). Стихи и эссе публиковались в центральных московских и американских журналах и газетах — «Новый Мир», «Знамя», «Дружба Народов» «Арион», «Дети Ра», «Юность», «День поэзии», «Литературная газета», «Московский Комсомолец», «Независимая газеиа», «Новый журнал» (НьюЙорк), «Новое русское слово» (НьюЙорк) и других изданиях. Член Союза Писателей с 1985 года. Член Союза Писателей XXI века с 2012 г. Живет в Москве и в штате Вашингтон, США.
В ПРЕДЕЛАХ СОПРИКОСНОВЕНИЯ
(Об Олеге Хлебникове)
(Об Олеге Хлебникове)
В непридуманном темном пейзаже,
где ветвистая чаща людей
вековым растревожена ветром,
мне себя различить все трудней.
И страшней. И спасение в этом...
где ветвистая чаща людей
вековым растревожена ветром,
мне себя различить все трудней.
И страшней. И спасение в этом...
Вековая «дремучесть» пейзажа бытия с приглушенным, даже «темным» светом, своеобразная фактура этого поэтического пространства — действительно, не что-то придуманное, а — пейзаж-ощущение.
Написавший эти строки поглощен им, растворен в нем без остатка, до крайнего предела. В пространстве этом — плотный воздух, сквозь который не слишком просто идти и самому автору, также как нелегко проходить сквозь события в нем.
Написавший эти строки поглощен им, растворен в нем без остатка, до крайнего предела. В пространстве этом — плотный воздух, сквозь который не слишком просто идти и самому автору, также как нелегко проходить сквозь события в нем.
Ты, душа, никому не родня!
Покрывайся корой без опаски.
Не ищите, не знайте меня
ближе этой пожизненной маски.
Покрывайся корой без опаски.
Не ищите, не знайте меня
ближе этой пожизненной маски.
Сказав так, Олег Хлебников определяет поставленную преграду, заявляя о самоценности, но и неприютности души, совершающей свой путь.
Однако его отдельность — не отстраненность, и жизненные судьбы людей и не просто интересуют поэта, а волнуют, и наблюдения — не обзор, а острое сопереживание с вживанием в образы. Поэтому и названа одна из книг «Наедине с людьми». Наедине — то есть один на один, с глазу на глаз. Говорят — наедине с музыкой, с книгой, а он — с людьми. Он перед ними и они перед ним, а между может быть легкий незаполненнный просвет, щель, расстояние, промежуток, дающий возможность лучше и конкретнее видеть. Вот причина этого легкого отдаления.
Бродить в пространстве стихов с их собственным свойством консистенции вещества этого пространства, почти физически ощутимого, поначалу может быть непривычно — оно обволакивает своим особым воздухом, своим свечением влаги и света, своей шершавостью или скольжением мрака и ветра.
Вот для таких прогулок есть, например, «Персиянкистан».
Я перелистнула страницы — и на неожиданно открывшейся перед глазами появился заголовок цикла «В пределах соприкосновения», как бы подтверждая сказанное.
Однако его отдельность — не отстраненность, и жизненные судьбы людей и не просто интересуют поэта, а волнуют, и наблюдения — не обзор, а острое сопереживание с вживанием в образы. Поэтому и названа одна из книг «Наедине с людьми». Наедине — то есть один на один, с глазу на глаз. Говорят — наедине с музыкой, с книгой, а он — с людьми. Он перед ними и они перед ним, а между может быть легкий незаполненнный просвет, щель, расстояние, промежуток, дающий возможность лучше и конкретнее видеть. Вот причина этого легкого отдаления.
Бродить в пространстве стихов с их собственным свойством консистенции вещества этого пространства, почти физически ощутимого, поначалу может быть непривычно — оно обволакивает своим особым воздухом, своим свечением влаги и света, своей шершавостью или скольжением мрака и ветра.
Вот для таких прогулок есть, например, «Персиянкистан».
Я перелистнула страницы — и на неожиданно открывшейся перед глазами появился заголовок цикла «В пределах соприкосновения», как бы подтверждая сказанное.
«На краю века»... мир часто трагичен и даже страшен.
Все, что было — прекрасно, что было,
Каждый миг настоящего — страшен.
Станет чудным, как только пройдет.
Все, что было — прекрасно, что было,
Каждый миг настоящего — страшен.
Станет чудным, как только пройдет.
В этот пласт души и войдем. Там — стихотворение «Сегодня» с его «предметной постановкой» лагеря пионерских тел, этого ужаса под звуки горна, «где не дано исходов никаких», но —
маячит тыщу лет над головой
там кто-то, дразнит глубью голубой
и от других любого отличает.
Но у подножья снова теснота,
хотя ничьи не заняты места,
и каждый шаг от цели отлучает.
там кто-то, дразнит глубью голубой
и от других любого отличает.
Но у подножья снова теснота,
хотя ничьи не заняты места,
и каждый шаг от цели отлучает.
Это искажение пути и — неприятие этого разлада поэтом, столкновение с этим разладом, противоборство, противостояние ему души — является еще одной особенностью пространства стихотворений, сопротивление, — которое становится энергией «пускового механизма», преображающейся в поэтическую энергию.
А «за душой только эти строки./Со стыдом надежды на них». Надежды на Поэзию, которая — духовное делание и «единственный посох», как было сказано другим автором.
«...Скользя/ вдоль по истории корявой», строки живут в пространстве полуночного
света —
А «за душой только эти строки./Со стыдом надежды на них». Надежды на Поэзию, которая — духовное делание и «единственный посох», как было сказано другим автором.
«...Скользя/ вдоль по истории корявой», строки живут в пространстве полуночного
света —
А с этой тьмою сладить как?
Пред нею и звезда — пустяк.
И наши фонари — забава.
Пред нею и звезда — пустяк.
И наши фонари — забава.
Но есть, правда трудный, выход в том, что — «на лице печать исполненного долга», выход и в благородной опаске — «Не смял бы никого/в гражданской этой битве/ за то, что по усам/ текло и в рот попало...», и в высоконравственном заявлении — «Я встал бы рядом сам... — /цена всегда пугала». Коротко и выразительно — о том, как сладить с этой тьмой. Сдержанная решительная жесткость интонации, в которой открытая сердечность и честь.
«Трудное» пространство преодолевается. Истекающие из него импульсы приводят в движение мышцы души, включая то особое состояние, в котором и пишутся стихи.
И совсем немало, что «за душой только эти строчки», этого и достаточно.
А внимательность к деталям окружающего мира была у Хлебникова с первых его стихотворений, с его первой книги, в которой присутствовала уже неюношеская мудрость взгляда. И строка из стихотворения «Моя родословная» — «я должен был пробиться по крайней мере к буддам...» — воспринимается не как, впрочем, очень звонкая, пластично-эмоциональная строчка Риммы Казаковой из ее замечательного стихотворения — «О, я дойду до самого Генштаба, но ты прощай...», а указанием на предстоящий путь к достижению целительных духовных точек.
«Трудное» пространство преодолевается. Истекающие из него импульсы приводят в движение мышцы души, включая то особое состояние, в котором и пишутся стихи.
И совсем немало, что «за душой только эти строчки», этого и достаточно.
А внимательность к деталям окружающего мира была у Хлебникова с первых его стихотворений, с его первой книги, в которой присутствовала уже неюношеская мудрость взгляда. И строка из стихотворения «Моя родословная» — «я должен был пробиться по крайней мере к буддам...» — воспринимается не как, впрочем, очень звонкая, пластично-эмоциональная строчка Риммы Казаковой из ее замечательного стихотворения — «О, я дойду до самого Генштаба, но ты прощай...», а указанием на предстоящий путь к достижению целительных духовных точек.
Ну, вот и опять проскочили
пустыню и морок зимы.
Все выше и выше качели —
ура! Мы того и хотели,
к тому и готовились мы,
чтоб нам воздавалось сторицей
за холод вселенский сквозной,
чтоб стали приветливей лица,
как день над макушкой, чтоб длиться
короткой прогулке земной.
пустыню и морок зимы.
Все выше и выше качели —
ура! Мы того и хотели,
к тому и готовились мы,
чтоб нам воздавалось сторицей
за холод вселенский сквозной,
чтоб стали приветливей лица,
как день над макушкой, чтоб длиться
короткой прогулке земной.
Подспудное внутреннее желание высокого взлета качелей, желание, к воплощению и осуществлению которого, как произнесено, и «готовились». На любом «краю» — века или зимы... И вот одним из преодолений Олега Хлебникова становится еще и психологически-художественное одоление «пустыни и морока» сумеречных пространств «короткой прогулкой земной», где в появляющемся свете дня — противостояние вселенскому холоду и земному мраку.
К счастью, это противостояние, — независимо от исторических и социальных особенностей отрезка времени, — живет в человеческой душе и звучит в поэзии, даже если порой обманно кажется, что и само оно бесполезно.
«В пределах соприкосновения» и любовь и бегство от нее —
К счастью, это противостояние, — независимо от исторических и социальных особенностей отрезка времени, — живет в человеческой душе и звучит в поэзии, даже если порой обманно кажется, что и само оно бесполезно.
«В пределах соприкосновения» и любовь и бегство от нее —
Я тебя не люблю, не люблю
не люблю тебя — знать не желаю.
Позабуду лицо к сентябрю,
тело — к маю.
Проблююсь в привокзальной пивной,
простучу позвонки электричкой,
чтобы ты не осталась со мной —
ни надеждой, ни сном, ни привычкой.
не люблю тебя — знать не желаю.
Позабуду лицо к сентябрю,
тело — к маю.
Проблююсь в привокзальной пивной,
простучу позвонки электричкой,
чтобы ты не осталась со мной —
ни надеждой, ни сном, ни привычкой.
«Простучу позвонки электричкой, /чтобы ты не осталась со мной...» Неспроста это стихотворение названо «Заклинание». Поэзия — это страсть, — писал Розанов. И, конечно же, в любом заклинании присутствует страстность — крайнее увлечение, напряжение, чувственность. Заклинание всегда твердит и принуждает к чему-то своими повторами и энергетическими наплывами. Но скорее, это стихотворение даже — заговор. Надо заколдовать себя, принудить не помнить, чтобы обрести свободу. Так и слышишь непроизнесенные слова автора, которыми заканчивались многие заговоры: «будте слова мои крепки». Найден, точнее, уловлен, услышан ритм, передающий состояние, — активный, действенный — воздействующий звуковой вибрацией слов. Наверное, любой настоящий стих, настоящие поэтические удачи — из области звучания молитв или заклинаний, потому что соприкасаются с глубинными, потаенными токами души читателя, которые отвечают на призыв строк. Ведь поэзия тоже «в пределах соприкосновения», а значит — в пределах объединения.
Олег Хлебников, заявивший в ряде стихотворений ощущаемую им преграду между собой и миром, сам, может быть, того не предполагая, преодолевает в своей душе эту отдельность, разрушая ее, так как «в пределах соприкосновения» — только слитность и общность:
Олег Хлебников, заявивший в ряде стихотворений ощущаемую им преграду между собой и миром, сам, может быть, того не предполагая, преодолевает в своей душе эту отдельность, разрушая ее, так как «в пределах соприкосновения» — только слитность и общность:
А сеть раскинута одна
На всех. И по ночам видна.
На всех. И по ночам видна.
И есть ли что плотней этой невидимой, глобальной, объединяющей, соединительной связи?