Александр Сергеич проснулся.
В окно пробивался свет. Сколько же это времени? — возникла первая мысль. В голове было шумно, весело и кюхельбекерно после вчерашнего посещения Пущина — отметили приезд Александра Сергеича в почти заброшенное Болдино. Как это теперь говорят по-русски? Классно отметили. А еще ему нравится словечко: жестко. Емкое. Как-нибудь под настроение напишет про это, когда перо попросится.
Он протянул руку, чтобы отдернуть плотную штору.
В окно заглядывала яркая кисть рябины. Созрела. Первый морозец прибил. Роняет лес багряный свой убор. Самое время ее на наливку. Надо будет сказать, чтобы засыпали бутыль. «Кальвадос» и красное вино, конечно, вне критики. Но рябиновка — это свое, родное, незабываемое.
За дверью послышались мягкие тапочки и голос:
— Сашенька!
Он не отреагировал.
Тапочки потоптались, и голос за дверью почти игриво произнес:
— Уж солнышко в окошко заглянуло
И день давно настал.
Что он, сердешный, нам готовит,
Про то никто не угадал.

Вот, и Арина Родионовна туда же — в поэты. Седьмой год живет за границей. Открыла в себе корни, говорит: я — инкери! И пишет теперь, пишет! Говорит: я теперь — русскоязычная писательница Арина Родионова. Слово-то какое выдумала! Язык сломаешь, пока выговоришь. Говорит: все теперь — русскоязычные писатели, и вы, Александр Сергеич, и друзья ваши — Толстой, Достоевский, Гоголь, все в ряд на полке в библиотеке у нас стоят и написано: Русскоязычная литература. Бог ей судья, без образования ведь. И главное — ее печатают в этих самых русскоязычных газетах, в альманахах, которых теперь видимо-невидимо развелось в зарубежье, дальнем и ближнем. Приглашают на всякие вечера, чтобы почитала свое. Иной раз так расчувствуется во время выступления, что слезинка на щеке появляется. Недавно вот тоже сочинила:

Чуть с руками не оторвали, тут же напечатали, и в рецензии было, что очень удачное словосочетание нашел автор: «вдруг вокруг», отметили необыкновенную лирику.
А за это даже наградили премией:

Написали, что явно чувствуется влияние классики, хотя автор — модернист.
В Болдино приезжает редко: что там делать, говорит, обстановка не та, я теперь привыкла к европейскому комфорту, а не сверчков за печкой слушать. Но к нему приехала. Он послал имейл, что будет осенью, она и собралась с финских берегов: как же ему без Наташи, кто за ее Сашенькой поухаживает? Наташа из Парижа ни ногой, а он по старой привычке каждый год наезжает.
— Александр Сергеич! — послышалось опять, и в дверь легонько стукнули.
Он пробурчал что-то невразумительное, чтобы няня отстала, и снова вернулся к окну. На подоконнике лежал конверт. Ах, да, он забыл совсем. Перед самым отъездом получил, не успел открыть: то прогулки верхом, то вот Пущин, то послепущиниана. Голова гудит, не до конвертов. Однако открыть надо — любопытно, что там ему прислали.
Александр Сергеич спустил ноги на пол, сделал несколько нетвердых шагов, взял конверт и разорвал. Заглянул: внутри были аккуратно скрепленные скрепкой бумаги. Он вытащил их и нетерпеливо пробежал глазами первые строчки. Не понял, про что, хотя по-русски вроде бы. Написано было, что автор работает над диссертацией по литературе и исследует статус писателя и роль языка для обретения писателем профессиональной идентичности. Уфф, еле до конца фразы добрался, это тебе не про капитанскую дочку читать, где русским языком все просто и ясно изложено. И потому данный автор предлагает конкретно ответить на вопросы, которые прилагаются. Александр Сергеич перечитал еще раз пять и опять не понял. Кажется, этого он еще не познал. Много чего нового для него есть, но такого... Ладно, вернется к этому в конце, чтобы въехать в тему, как теперь говорят.
Александр Сергеич перевернул страницу: обычные вопросы анкетных данных. Какое, однако, дело постороннему человеку до его даты и места рождения, с какого года он проживает во Франции и прочего? Странно, ей-Богу! Неприлично как-то. Хотя и извиняется, что это необходимо для исследования. При чем здесь литература и его возраст? Или страна, в которой он жил до переезда? И вообще его историческая родина на Африканском континенте.
А вот дальше — да, это, пожалуй, уже кое-что. Александр Сергеич хмыкнул: «Писательская работа». Это уже новый тренд. Он всегда считал, что это не работа, а вдохновение. За работу получают зарплату. А его гонорара, если платят, едва хватает на новое платье для Натали, каждый раз приходится торговаться с издателем. Хотя... про щелкоперов что-то где-то кто-то написал, кажется. Это, наверное, и есть работа. Или, может, автор не совсем хорошо владеет русским языком, иностранец все-таки. А может, детективщики имеются в виду? Наверное. И работают по заказу, и получают хорошо. Да, еще просит дать список опубликованных работ и распределить по жанрам. Ну, на то есть критики, пусть они этим занимаются. Все его произведения давно «распределены», зайди в Интеренет и посмотри, если исследуешь. Да еще просит и Интернет-публикации, публикации в антологиях, газетах и журналах. Да несть им числа!
А вот самое интересное, кажется, интимное: «Как вы начинаете создание нового текста? Откуда берете темы? Какие этапы включает процесс письма?» Александр Сергеич даже присвистнул: это ж надо! От такого весь творческий процесс заглохнет. И еще резануло: текст. Как о вещи какой-то. Тьфу! Это — восторг, это — бумага просится к перу... А тут — как нафталином из шкафа, который в углу, потянуло.
Глаза скользили по строчкам вниз: ассоциативная карта... техника... этнические меньшинства... ха-ха-ха!.. роль языка в художественных текстах... перевод на другой язык... роль родного языка... Кстати, какой у него родной, французский или русский?.. В юности называли французом. А пишет по-русски.
Вот еще забавное: «По каким признакам вы определяете, что произведение завершено, текст готов?» Графоманы, видимо, имеются в виду.
А вот ниже: «Показываете ли вы свои тексты кому-либо в процессе работы?» Александр Сергеич развеселился. Покажи — Наташа сразу: «Ой, Пушкин, как ты мне надоел своими стихами!» Уткнется тут же в комп — и разбирает очередную шахматную партию. Уж лучше самому читать вслух и потом воскликнуть: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»
Александр Сергеич перешел к следующей части послания. «Как интерес к изучению поэтических свойств языка повлиял на то, что вы выбрали профессию писателя?» Есть такая профессия? А если врач, как его коллега Чехов, например, и пишет? Или Вересаев? Или, кстати, английский писатель Кронин?
Ладно, дальше — Александр Сергеич перевернул еще две страницы, где автор упорствовал в том, на каких языках исследуемый им индивидуум творит: «На каком основании вы выбираете язык для той или иной работы?» Бред просто какой-то. Бедный автор.
Пролистав еще несколько страниц, Александр Сергеич добрался, наконец, до последней. «Как вы ощущаете свое положение в литературе той страны, на языке которой вы пишете?»
Уж точно исследователь никогда не читал его произведений — там все есть обо всем. Поэтому он — «это наше все», как сказано о нем, потому до сих пор и называет его «всяк сущий в ней язык».

Александр Сергеич аккуратно сложил послание и засунул обратно в конверт. Нужно будет показать, когда соберутся у него, озвучить эту ахинею.
Молодец Арина Родионовна! Верно подметила про день грядущий, дай Бог ей здоровья и творческих успехов среди русскоязычных. Чуть не поперхнулся опять при этом слове. Пусть публикуют ее лирику.
Александр Сергеич потянулся и почесал грудь. Вставать надо. Содержимое конверта взбодрило. Сейчас ответит эпиграммой, чтобы знал отправитель, как происходит «процесс письма» и откуда «берут темы».
За дверью послышалось:
— Сашенька! Александр Сергеич!

 — Что вы вспоминаете, когда произносят: «Манон Леско»?
— Ничего.
— Роман 18-го века.
— Дурацкий полицейский сериал.
Из разговора с французами

Великолепная Луара, долина которой занесена в список всемирного наследия ЮНЕСКО, величественная и прекрасная — по-другому о ней сказать нельзя, — несет свои воды от одного королевского замка к другому, то выныривая из-под средневековых мостов, то снова прячась за ними. Мимо маленькой часовни, в которой находится могила Леонардо, — вон там, на высоком берегу, в замке Амбуаз, и вперед, вперед — к океану. Когда-то, да, когда-то, в те исторические времена, когда по ней шли баржи со знаменитым французским вином, она была, наверное, живой и веселой — как улица, по которой движется поток машин. Сейчас же, лишенная судоходства, она кажется одинокой. Но все равно прекрасной — широкой, полноводной, стремительной. От проливных дождей она разлилась по всей долине провинции Турень, затопив до половины прибрежные деревья. Бобер отчаянно барахтается, пытается развернуть мордочку против течения, зацепиться за сук, чтобы выбраться из водоворота, но тщетно: волна относит его дальше и дальше, увлекает до середины. И вот зверек уже почти теряется среди коряг, еще раз мелькнула спинка — и через минуту его уже не видно. Ничего, выдержит и где-нибудь пристанет — бобры плавать умеют. А может, вода домчит его до Нанта? А оттуда — и до Атлантики?..
Завтра мы покидаем Тур. Город, где хоронили французских королей, город, где в добром согласии соседствуют века, где покоятся мощи святого Мартина Турского, где новое органично вписывается в историю, нисколько не испортив ее, а каким-то удивительным образом дополнив. Но главное — как его покинуть, потому что объявлена всеобщая забастовка железнодорожников и ни один поезд никуда не идет. А ж/д билеты куплены по Интернету давно. И тут вдруг выясняется, что не все так катастрофично, что утром, рано-рано, когда трамваи только-только просыпаются, все-таки будет один поезд, который куда-то довезет, во всяком случае из Тура мы выедем.
Кассир на вокзале. Рассматривает протянутые билеты второго класса на обычный пассажирский поезд, добредающий до пункта назначения за 5 часов. Наконец кивает головой и на приблизительном английском, изобретая поток речи на обоих языках, путаясь и стараясь произнести исконно французские слова на английский лад, подтверждает, что завтра до Лиона, в принципе, добраться можно. Он углубляется в компьютер, делает распечатку, что-то исправляет в наших билетах, машет в сторону очереди рукой и просит кого-нибудь помочь объясниться с иностранцами по-английски и все правильно растолковать.
Француженка. Вам, конечно, известно, что значит это понятие. Об этом так много написано. Но каждый раз вы обязательно открываете в нем для себя очаровывающе новое. Стройная, изящная, одетая во что-то полувоздушно облегающее тело; матово-белая безупречная кожа, чуть вьющиеся темно-каштановые волосы, нежная улыбка, огромные темно-серые глаза и взгляд, который проникает внутрь, смотрит в тебя, и кажется, что в этот момент он принадлежит только тебе. На безупречном английском говорит, что завтра мы доедем до Лиона на двух разных поездах: на местной электричке — это займет всего десять минут, а потом с той же платформы отправится скоростной ТЖВ на Лион; что в виде компенсации за доставленное неудобство билеты поменяли на первый класс. На наш немой вопрос по поводу разницы в цене успокаивает, что обмен без доплаты, что все отмечено в нашем старом билете, который нужно будет предъявить контролеру.
Ура! Утро туманное, трамвай — то ли будет, то ли — как поезда... Поэтому топаем по безмолвному, спящему городу до вокзала пешком, оставляя позади Луару и нагло грохоча колесиками чемоданов по асфальту на всю центральную Rue Nationale. А трамвай все-таки обгоняет. Если бы не забастовка, расписанию можно было бы верить и подождать его. Но ведь забастовка же, кто ж их знает и про трамваи...
На платформе народу не так много. Пока поезд не появился, разглядываем прибывающих пассажиров. И тут... Не может быть! Она! Да, та самая тонко-изящная девушка, которая так хорошо владеет английским, неожиданно появляется прямо напротив того места, где стоим мы! Бонжур, мадемуазель! Вы тоже на этом же поезде? Ах, тоже до Лиона? Тогда нам по пути.
И вот мы уже едем.
— Я приезжала в Тур, чтобы поступать в университет, — говорит она.
— А чем вы хотите заниматься?
— Хотела бы на социально-политические науки. Но поняла, что уровень для меня высокий, не пройду. Придется снова решать, куда можно подавать документы. Теперь еду домой, в Марсель, в Лионе у меня еще одна пересадка, прямого сообщения нет.
— А будет поезд?
— Говорят, что должен быть, но точно никто не знает.
— Да, когда забастовка — это ужасно...
— У нас всегда забастовка. Если люди чем-нибудь недовольны, сразу — забастовка.
— И помогает?
— Может быть, не всегда. Но люди должны выразить свое отношение. Правительство должно знать, что общество несогласно. Это обязательно, у нас никто не будет сидеть и молчать, если что-то не нравится. Если, например, к вечеру в булочной нет свежего хлеба, а в супермаркетах к концу дня с прилавков убирают продукты и купить практически нечего, тоже будет забастовка... Может быть, где-то такое терпят, но — не у нас.
— Да-да, французы всегда бастуют, Франция — страна революций. Мы знаем, мы когда-то переняли ваш опыт. У нас с вами давние связи, особенно со времен Наполеона.
— О, это было двести лет назад. Сейчас совсем другое.
— А что же сейчас?
— В газетах много пишут о вашей стране. Каждый день что-то.
— И что же пишут?
— Ну, в последнее время об оккупации Крыма... Никто не понимает, почему Россия оккупировала Крым.
— Гм. А что делали когда-то французы в Крыму, не пишут?
— Французы? В Крыму?
— Ну, да, французская армия в начале прошлого века.
— Наша армия была в Крыму?
— Конечно. Крым привлекал многих. Место, богатое событиями.
— Я как-то никогда не слышала об этом... Я вообще о Крыме мало что знаю, никогда не интересовалась. Все говорят: Крым, Крым, в газетах и по ТВ: Крым, Крым. А я не представляю, что такое Крым.
— Но по крайней мере знаете, где находится?
— Ну, да, конечно, по карте. Но я никогда там не была, это всегда было где-то слишком далеко от Франции, какой-то другой мир... незнакомый.
— Ничего, все можно наверстать. И побывать там тоже стоит. Не так уж это далеко.
— Вы подали мне неплохую идею. Может быть, когда-нибудь... потом когда-нибудь... Сейчас самое главное для меня — найти университет, куда я могла бы подать документы.
— А почему не в Марселе?
— О, нет, я даже пробовать не решаюсь, это совсем нереально, очень большой конкурс и очень высокие требования. Поэтому я и поехала в Тур — надеялась, что тут будет легче. Во Франции поступить в университет и получить высшее образование непросто, хотя вступительных экзаменов, как в некоторых других странах, нет.
— А что же вместо этого?
— Конкурс дипломов.
Десять минут кончаются. Поезд замедляет ход.
— Кажется, приехали? Нужно выходить и пересаживаться?
Мы выгружаемся и переходим на другую сторону платформы, где уже стоит ТЖВ.
— Ваш вагон здесь, а мой впереди.
— Вы разве едете не в том же вагоне? Мы ведь покупали билеты в одно время.
— Да, но у меня второй класс.
— Жаль, приятно было познакомиться.
— Мне тоже. Такой неожиданный разговор получился.
— Вот и отлично. Ну, что ж, тогда попрощаемся. Успехов вам!
Я не решаюсь на французский поцелуй: чмок в воздух с одной стороны — чмок с другой, и протягиваю руку.
Она подает тонкую прохладную ладонь, и ее глаза в последний раз смотрят своим загадочным французским взглядом. Shake hands.
Она делает шаг в сторону.
— Постойте, подождите! Ваше имя? Как вас зовут? Это просто для памяти.
— Манон.
— Манон? О, мы знаем это имя. Манон Леско.
— Леско? Вы смотрели этот полицейский сериал? Только там ее звали Жюли — Жюли Леско.
— Нет-нет, конечно нет, мы читали роман Аббата Прево — «Манон Леско».
Она еще машет рукой и исчезает среди людей и чемоданов.
Купе первого класса. Обшитые бархатом старомодные диваны с высокими спинками. Эти вагоны, наверное, вечны. Невзирая на время, несмотря ни на какую моду, в них удивительно уютно, спокойно и хочется забраться на сиденье с ногами. Но ведь ТЖВ должен быть современным, hi-tech. Откуда же взялся этот? Может быть, все опять же из-за забастовки? Вот и вытащили из запасников пульмановские вагоны... А может, они современные, а запах нафталина только почудился? И может, вообще все — просто стилизация чего-то? Может, вообще все — виртуалка и мы действительно лишь управляемые кем-то компьтерные персонажи в формате 3D? Кто ж их знает — забастовка ведь...
Экспресс идет без остановок со скоростью 200 километров в час, а иногда сумасшедше разгоняется до трехсот, и то, что за окном, проносится в мгновение, ничего не рассмотреть. Но ощущение остается: всегда, во всех своих частях, в любое время года Франция фантастически красива. Пейзаж, от которого никогда устать невозможно.
Через два с половиной часа мы в Лионе.
Толпа движется вперед, спускается вниз и исчезает в туннеле. И Манон уже нигде нет.

«Здравствуйте, уважаемый Автор!

Пишу Вам по поводу прочитанной мною с большим удовольствием Вашей книги. Конец весны — время напряженное для преподавателей. Зашел в кабинет к коллеге, чтобы обсудить дипломную работу студента — и вдруг увидел на полке Вашу книгу. Глаза и так уже плохо видят из-за бесконечной правки текстов. Думаю: попросить — не попросить почитать? Нет, не буду брать, устал как собака... Но почему же “Бесконечность круга”? Что это? Каков смысл ? Какого круга, что имеется в виду? И почему — его бесконечность? Вот названием Вы меня и “купили”, мое филологическое сознание... В результате — у меня на столе Ваша книга, прочитанная почти в один присест, ну уж если быть совсем точным — в два присеста. После начала чтения нужно было написать отзыв на диплом, тезисы выступления на конференции, тезисы для двух лекций в Ярославском университете осенью. А сегодня такая ужасная холодная погода, которая нарушила все мои садовые планы, что этот второй присест и состоялся.
Книгу прочитал и — как это у меня часто бывает — сразу же, не откладывая в долгий ящик, чтобы ничего не забылось, — решил написать автору мое читательское восприятие Ваших рассказов...
Я и раньше читал их — в разных литжурналах, разбросанных в Интернете, — хотел написать хотя бы пару строк Вам, но, видимо, не судьба была. А вот теперь — судьба!
Ах, какое удовольствие я получил! Все-таки важно, чтобы книга попала “в жилу”, в тот момент, когда она нужна. Тогда она читается на одном дыхании и хочешь в нее впиться глазами, опрокинуть в нее безоглядно свою душу... Читатель я обычно критический, придирчивый, ироничный, отстраненный, проверяющий автора на слог, на вкус предложения, грамотность и пунктуацию...

Поделюсь первыми впечатлениями, совсем свежими, даже еще не отрефлексированными, не втиснутыми в рамку, не отстоявшимися, а пока еще стихийно колышущимися в моей душе.
Повесть Ваша о людях, живущих в захолустье, мне понравилась, как это не покажется странным, именно незакономерной закономерностью, то есть концовкой. Очень удачно выстроен цветовой ряд: все серое, грязное, разрушенное, мрачное. Безысходность, тоска, никакого просвета. А есть ли просвет в жизни, если все так плохо вокруг? Алкоголики, нарокоманы, бомжи... Как нормальному человеку выжить в таких условиях, когда ничего святого в жизни? Вот и пытается тянуть лямку каждый по-своему. Вроде бы и страниц в повести немного, но вам удается легко, одним махом проскочить месяцы и годы, чтобы довести читателя до крайней точки: кража. Сразу же у меня возникла ассоциация с Распутиным “Деньги для Марии”. А поминки сразу после эпизода с кражей денег — это уже “тайная вечеря”, да! Вот когда хочется все взорвать, чтобы и квартира, и дом, и люди в нем — все чтобы разом взлетело и было уничтожено! Но главная героиня бежит. Куда бежит? Непонятно. Просто убегает. Сначала после окончания чтения повести и такой концовки я поморщился: как-то странновато... А вот после прочтения рассказов Ваша трактовка убедила меня: и такой исход может быть, почему бы и нет? Не будь такой концовки, повесть скорей всего прошла бы быстро через мои глаза и голову — мало ли каких повестей не бывает! А вот эта незавершенность и застряла в памяти, точка, которой Вы завершили, не завершая, повесть. Здорово, что Вы так логически незавершенно закончили. Мне всегда нравятся произведения без концовки: чтобы можно было самому пофантазировать, что автор хотел сказать, чего не написал в тексте. К тому же самого автора в повести и нет, не видно его отношения к описываемым событиям, никаких авторских ремарок нигде. Вот и гадай, как он относится к своим героям! А может, никак не относится? Ну да Бог с ним, с автором. Главное ведь не это, а то, что и такой исход, наверное, может быть.

Теперь о Ваших рассказах.
Первый рассказ — повествование, нанизанное на тему дороги, знакомая нам всем ситуация, когда попутчикам хочется поделиться друг с другом своим жизненным опытом, житейскими невзгодами или, наоборот, успехами. Детали внешнего антуража хорошо узнаваемы, все мы путешествовали за границу и из-за границы, знаем специфику: поезд, проводники, пограничники, таможня... Едут долго. Истории, рассказанные каждым персонажем, интересны и характерны, в каждой есть и пружина, и стержень того или иного человеческого типа, и взгляд иностранца на русских женщин, и взгляд русских женщин, вышедших замуж за иностранцев. Здесь Вам удалось прочертить характеры, схватить персонажа за “нерв”. Когда я читал, мне почему-то на память пришел “Декамерон” — ну, ясно, что своими вставными новеллами Вы мне напомнили, но также и тем, что порой эти новеллы перегружали для меня, читателя, повествование, что порой они затянуты и нудны (как, впрочем, и в “Декамероне”). Иначе говоря, мне понравилось, но что-то шевелится против непропорциональности частей, что нет чувства гармонии, баланса частей, плавности, что Вы вынуждаете персонажей высказаться, даже если они этого не хотят, своего рода вызов в суд для дачи показаний... Мне не хватило композиционного “клея”, чтобы переходить от одной новеллы к другой без стыка, без шва. За то же, кстати, упрекали и Достоевского: в погоне за типажом он порой неряшливо относился к композиции. Вы можете, конечно, не соглашаться со мной, но я пишу то, что чувствую и вижу как дилетант, как рядовой читатель.
Но вот очень симпатичный рассказ “Провидение” — точно по мне! Здесь Вы четко выразили мысль Плутарха, у которого провидение определяется как “воля и мысль верховного Бога, заботящегося обо всем”. Я тоже уверен, что в жизни все люди, встретившиеся на моем пути, несут мне некую весть. Добрую весть. Вот и я мог бы не писать Вам, а вот ведь — пишу, “чего же боле, что я могу еще сказать”? Значит, так надо, так предначертано Где-то и Кем-то, что в этот воскресный вечер я, с кружкой пива на столе, строчу эти слова и буквы... И главный герой Вашего рассказа живет в мире чуда, большого или маленького — не важно, и верит в зависимость всего совершающегося от некоего Высшего универсального существа. Вот только опять же непонятной для меня осталась позиция автора, который в конце рассказа вроде бы посмеялся над своим персонажем, поиронизировал над его желанием внушить другому мысль о том, что чудеса в жизни бывают и делают людей счастливыми. К чему эта ирония? Ну да, впрочем, это уж Ваше дело...
Загадочный, интригующий рассказ “Одноактный спектакль” так и остался непонятым. Читатель после прочтения сидит злой и раздраженный: ну какого черта автор эту муть собрал? Так ничего и неясно, ни с пропавшей тетрадью, ни с каким-то исчезнувшим лаборантом-хозяином тетради... А ведь рассказ-то мог бы получиться хорошим. Он и композиционно выстроен правильно, на таких глубоких провалах и логических пропастях, что и является прямым отражением реальной жизни. То есть, Вам удалось показать, по моему скромному разумению, не бытовую и логически выверенную, придуманную (или зачастую сознательно придумываемую) самим человеком сюжетную канву жизни человека, а именно тот неведомый и невидимый нерв, который всем этим (человеком, жизнью, судьбой...) управляет. Здорово! Только непонятно, что за эпизод Вы положили в основу, к чему все это написано. Вроде бы какой-то намек есть, а — на что намек-то? Так и осталось за кадром, читателю не понять.
В “Интервью с музыкантом” мне очень понравились курсивные вставки, взятые Вами явно из биографии человека искусства. Честно говоря, я ради них и читал, ибо они сказали мне больше нужных мыслей, нежели сам авторский текст. В этих вставках мне опять же ярко отсвечивали другие авторы, которые пользуются подобным приемом. Но у многих эта метафоричность порой зашкаливает и переполняет чашу авторского восприятия, перерастая в раздражение. У Вас же в меру. Да, знаю таких “музыкантов”; жалко их, конечно, разъезжающих по европейским курортам на “мерседесах”, играющих в казино, старающихся жить в самых дорогих гостиницах, чтобы с шиком. У меня пруд пруди таких знакомых, особенно в Париже, себаристски-изнеженно истекающих самодовольствием и самолюбованием своей жизни как вершины мечтаний. Успокоятся, полностью удовлетворятся — и умерли... Царство им небесное... Хорошо схвачено, что музыкант ваш рылом не вышел, что страсти нет, нет огня, что главное для него — только деньги. Вообще параллель со знаменитостями в рассказе хорошо играет. Знакомо это, уже не раз описано. Так что тема жива.
О других мелких рассказах говорить не буду, не “зацепили”, мимоходом пробежал глазами: неудавшиеся художники, дети из неполных семей, спившиеся слесари, доживающие век на шести сотках старики... Мешанина из разных известных бытовых ситуаций. Поэтому не стоит. Конечно, схвачено верно, но, как говорится, давно известно, и глаз на подобные тексты замылен.

Ну и наконец последний раздел книги — путевые зарисовки, которые можно с полным правом отнести к эссеистике. Здесь самая разнообразная тематика: и Италия, и Испания, и Греция, и Финляндию не забыли... Так мастерски, с юмором изобразили «макаронников», что им все прощаешь: и пиццу, и определение времени по восходу-заходу солнца и прочее. Живут себе эти итальянцы своей жизнью (и дай Боже!), невзирая ни на какие неудобства: вы, туристы, конечно, деньги, но не мешайте нам жить, как мы хотим — смотреть футбол, не возить вас туда, куда вам, может быть, хочется и, наоборот, показывать то, на что вам смотреть неинтересно. Есть в этом что-то пофигистское, раздолбайское, которое я не так однозначно осуждаю и презираю, как некоторые мои знакомые... Ну, это далекая тема для рассуждения, что такое ЛЕНЬ и РАЗДОЛБАЙСТВО как философски-жизненные категории. Здесь совершенно к месту замечательные слова: “Сидим. Ждем. Сидим. Ждем. Пробуем. Жуем”. Очень верно Вы парцеллировали (ох, вверну ученое лингвистическое словечко! то есть, разделили точками) структуру фразы (вместо запятых). И только при помощи такого маленького языкового (пунктуационного) приема показали ВСЮ их жизненную философию... Но вот концовка банальна и скучна, сразу разрушает впечатление о прочитанном. Конечно, это скорей всего и было у вас в задумке, но зачем же так! Я бы это сделал иначе. Здесь вы сами себе подставили подножку, сразу теряется весь смак текстов, тускнеет интерес к автору. Без блеска закончили, да...
В этих Ваших путевых зарисовках, кстати, и военизированная и орднунговая Европа дружно шагает под бой барабанов. Мне отчего-то это не по нраву. Не нравится это мне.
В двух других заметках ничего особенного не привлекло. И язык обыденный, без ярких образов, и нить повествования куда-то все время теряется, потому что нет ведущей центровой жилы, впечатления не собраны “в кучку”, рассыпаны как песок.... Нужна сюда подпорка, без нее текст распадается композиционно, ибо ему не за что держаться... Зарисовки — просто набор случайных эпизодов, сообщаемые факты (из Интернета или еще откуда-то) не обыграны, ни авторских ремарок, ни выводов. То есть обе зарисовки не продуманы, это не более как заготовки для повестей или рассказов. Короче — это всего лишь материал для будущих текстов; это как две тряпичные куклы, висящие на стене, но не участвующие в представлении.

О языке. Как же я, филолог, могу пройти мимо запятых и орфограмм? Есть, конечно, у Вас сочные метафоры, попадается и метонимия, но ею Вы пользуетесь редко, как я заметил, это не из Вашего писательского багажа, а жаль, так как некоторые жанры предполагают хорошее знакомство с этим видом тропов. Метафоры отсылают к ментальному лексикону человека, метонимии — к перцептивно-чувственному (то, что заложено у нас в памяти пяти органов чувств). К сожалению, Вам надо повторить запятые, особенно что касается союза КАК, который вы не всегда правильно определяете, и многие другие запятые, которые я рассматриваю у Вас как устойчивые ошибки. То же я бы мог адресовать и корректору книги, который пропустил такие очевидные погрешности... если, конечно, он был.

Дорогой Автор!
Спасибо за доставленное удовольствие! Ах, какое удовольствие я получил! Читать Вас — это радость общения с новым текстом, который я, как филолог, рассматриваю прежде всего с точки зрения узнаваемых персонажей, типажей, чистоты и правильности языка. Пишите и присылайте!

С уважением,
Ваш Читатель».

Писатель еще раз перечитал полученный сегодня по электронке текст. «Почаще бы такие письма присылали. Сколько бы рассказов можно было написать!» — подумал он, сделал «запомнить» и отправил новый файл к остальным. Потом вернулся к только что законченному рассказу, исправил кое-где стиль и ошибки, послал в литературный журнал и стал писать ответ Читателю:

«Здравствуйте, дорогой Читатель!
Ах, какое удовольствие я получил от чтения Вашего письма!..»
Хельсинки, 2017