Ростислав ДИЖУР
И СКРИПКА ПОЕТ
* * *
* * *
Со стороны надзор веду за тем,
Что не мое уже, и все же не чужое, —
За телом стынущим, умрущим насовсем,
За истомившейся, бессмертною душою.
Уже со стороны на мир смотрю,
Стремясь узреть в существенном и в малом,
Что будет с ним в последнюю зарю,
С его духовным, творческим началом.
Что не мое уже, и все же не чужое, —
За телом стынущим, умрущим насовсем,
За истомившейся, бессмертною душою.
Уже со стороны на мир смотрю,
Стремясь узреть в существенном и в малом,
Что будет с ним в последнюю зарю,
С его духовным, творческим началом.
СВИДЕТЕЛЬСТВО
От глобуса ложится на пол тень.
Простор в окне и тих, и лучезарен.
Еще один ниспослан жизни день.
Еще один блаженства час подарен.
И тела остов будто невесом —
И взвешен, и влеком подобно плоту;
И строй души вступает в унисон
С возвышенной, присущей небу нотой.
В борьбе за жизнь — слабейшего слабей,
Но столько жизни в собственных пределах,
Что невозможно отказать себе
В таком блаженстве — ничего не делать.
Лишь чувствовать: приближен и храним;
С домами, сквериком общаться взглядом
И с миром ощущать себя Одним.
...Кружится чайка — значит, берег рядом...
Испытывать, как бытие течет;
Благоговея, длиться с горним светом.
...А луч помалу перебрался на плечо.
И греет, греет — значит, скоро лето...
Отслеживать — как дар, что высь лучит,
Лелеет мира каждая частица.
...Ребенка смех раскатисто звучит,
Еще, еще — и значит, жизнь продлится.
Досмотр — созерцанье бытия —
Становится всех дел важней на свете,
Как будто вскоре вызван буду я
Как посвященный, как живой свидетель.
Простор в окне и тих, и лучезарен.
Еще один ниспослан жизни день.
Еще один блаженства час подарен.
И тела остов будто невесом —
И взвешен, и влеком подобно плоту;
И строй души вступает в унисон
С возвышенной, присущей небу нотой.
В борьбе за жизнь — слабейшего слабей,
Но столько жизни в собственных пределах,
Что невозможно отказать себе
В таком блаженстве — ничего не делать.
Лишь чувствовать: приближен и храним;
С домами, сквериком общаться взглядом
И с миром ощущать себя Одним.
...Кружится чайка — значит, берег рядом...
Испытывать, как бытие течет;
Благоговея, длиться с горним светом.
...А луч помалу перебрался на плечо.
И греет, греет — значит, скоро лето...
Отслеживать — как дар, что высь лучит,
Лелеет мира каждая частица.
...Ребенка смех раскатисто звучит,
Еще, еще — и значит, жизнь продлится.
Досмотр — созерцанье бытия —
Становится всех дел важней на свете,
Как будто вскоре вызван буду я
Как посвященный, как живой свидетель.
ЧУВСТВО РОДИТЕЛЬСТВА
Светило пó небу неспешно шествует.
В душе тепло, —
уже не столько от него,
сколь оттого, что ощущаю, как блаженствует
каждое приласканное создание:
как нá небе седьмом
вытягиваются в неге
перистые облака;
тепло от радости птичьего щебетания;
оттого, как нежатся пешеходы,
подставляя лучам лицо
и жмурясь от осеннего солнца.
...И цветок на окне
это чувство отцовства
обостряет и усиливает.
Лучащийся, так на дитя похожий,
не знающий ни расставаний, ни страстей,
он к солнцу тянется
всеми своими на нежной коже
пупырышками...
И греет его отрада,
причастность к его блаженству,
как радует и греет счастье
собственных детей.
Нетерпеливо утоляя жажду,
он солнце пьет — и чувствую
каждый его глоток.
...Цветочек в некотором смысле
незаконнорóжденный.
Его родитель —
отломанный от стебля год назад
в другой стране
чуть выщербленный листок —
провéзен был тайком через таможни,
через которые провоз растений запрещен
категорически.
Но малыш растет и не знает о запрещениях;
не знает, что выщербленный листок
тянулся когда-то к тому же солнцу
на окне удивительной женщины,
от которой не было у меня детей
и не будет,
а был лишь общий, как сынок,
цветок,
ею обещанный мне
и подаренный
без всякой мысли о родительстве.
И женщина не ведает о том,
что зá полсвета, под моим присмотром,
растет малыш, —
в каком-то смысле и ее кровинка, —
крепыш,
так трогательно тянущий
в пупырышках на детской коже листья
к солнцу.
...Иначе ластится пространство под рукой,
иная мера времени летящему,
цветок другой,
окно другое,
неба край другой,
но то же чувство сопричастности
к происходящему — с цветком,
с той женщиной,
с лучами солнца. —
Ощущение больше чем покровительства:
чувство родительства —
по отношению к цветку,
ко всем живущим,
к небу,
к миру.
В душе тепло, —
уже не столько от него,
сколь оттого, что ощущаю, как блаженствует
каждое приласканное создание:
как нá небе седьмом
вытягиваются в неге
перистые облака;
тепло от радости птичьего щебетания;
оттого, как нежатся пешеходы,
подставляя лучам лицо
и жмурясь от осеннего солнца.
...И цветок на окне
это чувство отцовства
обостряет и усиливает.
Лучащийся, так на дитя похожий,
не знающий ни расставаний, ни страстей,
он к солнцу тянется
всеми своими на нежной коже
пупырышками...
И греет его отрада,
причастность к его блаженству,
как радует и греет счастье
собственных детей.
Нетерпеливо утоляя жажду,
он солнце пьет — и чувствую
каждый его глоток.
...Цветочек в некотором смысле
незаконнорóжденный.
Его родитель —
отломанный от стебля год назад
в другой стране
чуть выщербленный листок —
провéзен был тайком через таможни,
через которые провоз растений запрещен
категорически.
Но малыш растет и не знает о запрещениях;
не знает, что выщербленный листок
тянулся когда-то к тому же солнцу
на окне удивительной женщины,
от которой не было у меня детей
и не будет,
а был лишь общий, как сынок,
цветок,
ею обещанный мне
и подаренный
без всякой мысли о родительстве.
И женщина не ведает о том,
что зá полсвета, под моим присмотром,
растет малыш, —
в каком-то смысле и ее кровинка, —
крепыш,
так трогательно тянущий
в пупырышках на детской коже листья
к солнцу.
...Иначе ластится пространство под рукой,
иная мера времени летящему,
цветок другой,
окно другое,
неба край другой,
но то же чувство сопричастности
к происходящему — с цветком,
с той женщиной,
с лучами солнца. —
Ощущение больше чем покровительства:
чувство родительства —
по отношению к цветку,
ко всем живущим,
к небу,
к миру.
* * *
Пожалуй, не было бы смысла временить
С уходом насовсем, уж путь затвержен,
Когда б не писем этих — к сердцу — нить,
Которая не отпуская держит.
Уехал — все сказав, сведя с долгами счет,
Со всеми и со всем простясь к тому же,
Но Вам пишу: «Мы встретимся еще». —
Быть может, Вам я в самом деле нужен.
Не утверждаю, не даю обет,
Но как-то связан — больше, чем словами, —
С тех пор, как верю: не оставлю этот свет,
Не встретившись, не помолчавши с Вами.
...Смотрю, как ветер ветви теребит,
Слежу за небом, вглядываюсь в лица,
И голос некий посвященно говорит
Об удивительном: что жизнь — продлится.
С уходом насовсем, уж путь затвержен,
Когда б не писем этих — к сердцу — нить,
Которая не отпуская держит.
Уехал — все сказав, сведя с долгами счет,
Со всеми и со всем простясь к тому же,
Но Вам пишу: «Мы встретимся еще». —
Быть может, Вам я в самом деле нужен.
Не утверждаю, не даю обет,
Но как-то связан — больше, чем словами, —
С тех пор, как верю: не оставлю этот свет,
Не встретившись, не помолчавши с Вами.
...Смотрю, как ветер ветви теребит,
Слежу за небом, вглядываюсь в лица,
И голос некий посвященно говорит
Об удивительном: что жизнь — продлится.
ПСАЛОМ
Так ветры стенали, так истово бил прибой,
Что я почти угадал в том пророческом хоре:
Мне назначается встреча — встреча с тобой.
Той ночью бредило ей Средиземное море.
Но лишь в Галилее, где даже камням на дне
Известно: идти по волнам надо с верой во взоре, —
Тебя, усомнившуюся, препоручило мне
Мудрейшее из морей — Галилейское море.
...Мой праведный, мой исчезающий ангел, губя,
Не озирайся — станешь столпом из соли.
Иссохну, но в рукописи сохраню тебя,
Как свиток священный лелеяло Мертвое море.
Как набожный Тору, в осанне, тебя пригублю,
Внушая себе, что нет ни разлуки, ни горя...
От Средиземного синего моря тебя люблю
До самого Красного, самого жаркого моря.
Что я почти угадал в том пророческом хоре:
Мне назначается встреча — встреча с тобой.
Той ночью бредило ей Средиземное море.
Но лишь в Галилее, где даже камням на дне
Известно: идти по волнам надо с верой во взоре, —
Тебя, усомнившуюся, препоручило мне
Мудрейшее из морей — Галилейское море.
...Мой праведный, мой исчезающий ангел, губя,
Не озирайся — станешь столпом из соли.
Иссохну, но в рукописи сохраню тебя,
Как свиток священный лелеяло Мертвое море.
Как набожный Тору, в осанне, тебя пригублю,
Внушая себе, что нет ни разлуки, ни горя...
От Средиземного синего моря тебя люблю
До самого Красного, самого жаркого моря.
* * *
Не трогать, не дарить цветы,
А просто жить и ждать.
Но на судьбу — что дни пусты —
Конечно, грех роптать.
Пронзив за морем — где застиг, —
При мне остался свет:
На век растягивая миг,
Лучится твой портрет.
Он волен память бередить
И зá полночь, и днем.
Он может припадать к груди,
Охваченной огнем.
Заполыхало на окне,
Где прежде кактус рос:
О неприкаянном огне
Горят пять роз.
Забросил безоглядно то,
Над чем сидел корпя, —
Способен только на одно:
Любить, любить тебя.
А просто жить и ждать.
Но на судьбу — что дни пусты —
Конечно, грех роптать.
Пронзив за морем — где застиг, —
При мне остался свет:
На век растягивая миг,
Лучится твой портрет.
Он волен память бередить
И зá полночь, и днем.
Он может припадать к груди,
Охваченной огнем.
Заполыхало на окне,
Где прежде кактус рос:
О неприкаянном огне
Горят пять роз.
Забросил безоглядно то,
Над чем сидел корпя, —
Способен только на одно:
Любить, любить тебя.
У ОЗЕРА
Двоятся кипарисы, валуны.
Холмы — и те свой абрис в воду бросили, —
На берегу отчетливо видны,
Но так туманны, так размыты в озере.
Полоской преломлен береговой,
Двоится мир в чуднóй закономерности
На явный — воплощенный и живой —
И мнимый — отраженный на поверхности.
Живой — граничит с небом голубым,
Но кажется, и он — эффект зеркальности:
Трехмерный отсвет высей и глубин,
Присущих неземной реальности.
Холмы — и те свой абрис в воду бросили, —
На берегу отчетливо видны,
Но так туманны, так размыты в озере.
Полоской преломлен береговой,
Двоится мир в чуднóй закономерности
На явный — воплощенный и живой —
И мнимый — отраженный на поверхности.
Живой — граничит с небом голубым,
Но кажется, и он — эффект зеркальности:
Трехмерный отсвет высей и глубин,
Присущих неземной реальности.
СОЛО НЕ ДЛЯ ЭЛЕКТРОННОГО ОРГАНА
Эту магию чувства,
Пьянящего даль,
Посчитал бы кощунством
Трудяга рояль...
Заиграешь — и славишь
Колибри полет.
Ты касаешься клавиш —
И скрипка поет.
За неистовой смычкой
Бродячих ветров
Перейдешь к перекличке
Планет и миров.
И хорал, и оркестры
Вступают, маня
В подпевалы — окресты,
В солисты — меня.
И тебя — по рескрипту
Распевки такой, —
Как бесценную скрипку,
Я трону рукой.
И взволнованно, страстно —
Уже с высоты —
Поднимаюсь в пространство,
Где музыкой — ты,
Где свобода цезуры
И соло — остра,
Где свою партитуру
Читаю с листа.
И куда там органу,
И скрипке едва ль
Так распеть ураганы
И звездную даль.
Пьянящего даль,
Посчитал бы кощунством
Трудяга рояль...
Заиграешь — и славишь
Колибри полет.
Ты касаешься клавиш —
И скрипка поет.
За неистовой смычкой
Бродячих ветров
Перейдешь к перекличке
Планет и миров.
И хорал, и оркестры
Вступают, маня
В подпевалы — окресты,
В солисты — меня.
И тебя — по рескрипту
Распевки такой, —
Как бесценную скрипку,
Я трону рукой.
И взволнованно, страстно —
Уже с высоты —
Поднимаюсь в пространство,
Где музыкой — ты,
Где свобода цезуры
И соло — остра,
Где свою партитуру
Читаю с листа.
И куда там органу,
И скрипке едва ль
Так распеть ураганы
И звездную даль.
* * *
Мы этой страстью вчертаны с тобой
И в океана ширь, и в эту млечность,
Влекущую взглянуть за оконечность
И тонко серебрящую прибой...
Предугадав прорыв — такой размах, —
Притихли тел небесных мириады.
Мы — к ним лицом, и чувству нет преграды —
Тому, что тесно в четырех стенáх.
Приземлены´ иных стихий пути, —
Им над планетой не подняться просто.
И космос, думалось бы, стылым создан,
Когда б не этот ураган в груди.
Волна — шальна — во весь свой буйный рост,
Поднявшись, покатилась, как цунами,
Рожденная не океаном — нами
И хлынувшая в мир касаясь звезд.
На самом гребне уносящих сил
Ты — надо мной, в моих руках, вполнеба.
Не выжечь этой огненной волне бы
Ошеломленных зрелищем светил.
Вселенский только б выстоял чертог,
Не рухнули б связующие дуги...
Как хорошо, что никого в округе.
А если кто и есть... Храни их Бог.
...Взыграв на берегу в полночный час,
И по земле прошла, и небесами
Волна, из бездны поднятая нами
И в запредельность вынесшая нас.
И в океана ширь, и в эту млечность,
Влекущую взглянуть за оконечность
И тонко серебрящую прибой...
Предугадав прорыв — такой размах, —
Притихли тел небесных мириады.
Мы — к ним лицом, и чувству нет преграды —
Тому, что тесно в четырех стенáх.
Приземлены´ иных стихий пути, —
Им над планетой не подняться просто.
И космос, думалось бы, стылым создан,
Когда б не этот ураган в груди.
Волна — шальна — во весь свой буйный рост,
Поднявшись, покатилась, как цунами,
Рожденная не океаном — нами
И хлынувшая в мир касаясь звезд.
На самом гребне уносящих сил
Ты — надо мной, в моих руках, вполнеба.
Не выжечь этой огненной волне бы
Ошеломленных зрелищем светил.
Вселенский только б выстоял чертог,
Не рухнули б связующие дуги...
Как хорошо, что никого в округе.
А если кто и есть... Храни их Бог.
...Взыграв на берегу в полночный час,
И по земле прошла, и небесами
Волна, из бездны поднятая нами
И в запредельность вынесшая нас.
О CEБЕ
Старушка на лавочке крошки бросает грачу.
Счастливый влюбленный несет, как дитя, букет.
Старушка о пенсии думает: «В пятницу получу».
Влюбленный решает, как назовет сонет.
Малыш вытирает пломбир с лица рукавом,
Блаженно зажмурился и шоколад откусил.
Священник идет с крестин, размышляя о том,
Почто очерствел душой святой Августин.
Ответ на вопрос о себе: «Который из них?» —
Звучал бы, как песня чукчи, поющего мир:
И эта старушка, и этот счастливый жених,
И этот малец, доедающий свой пломбир.
И этим батюшкой с думою на челе,
И грешным отцом Августином себя узнаю,
И тем, кто себя в единственном мнит числе,
И тем, кто в единстве зрит многоликость свою,
Кто ищет себя, и кто отошел от дел, —
От мира, где множатся и умирают тела,
Где принято думать: «Каждому — свой удел»,
Где смысл раздроблен на фразы и на слова,
Где множится, как в зеркалах, единственный лик,
Где главное скрыто от тех, кто ищет вовне.
Но мир — хорошая школа... И каждый ее выпускник,
И каждый ее школяр — во мне.
Счастливый влюбленный несет, как дитя, букет.
Старушка о пенсии думает: «В пятницу получу».
Влюбленный решает, как назовет сонет.
Малыш вытирает пломбир с лица рукавом,
Блаженно зажмурился и шоколад откусил.
Священник идет с крестин, размышляя о том,
Почто очерствел душой святой Августин.
Ответ на вопрос о себе: «Который из них?» —
Звучал бы, как песня чукчи, поющего мир:
И эта старушка, и этот счастливый жених,
И этот малец, доедающий свой пломбир.
И этим батюшкой с думою на челе,
И грешным отцом Августином себя узнаю,
И тем, кто себя в единственном мнит числе,
И тем, кто в единстве зрит многоликость свою,
Кто ищет себя, и кто отошел от дел, —
От мира, где множатся и умирают тела,
Где принято думать: «Каждому — свой удел»,
Где смысл раздроблен на фразы и на слова,
Где множится, как в зеркалах, единственный лик,
Где главное скрыто от тех, кто ищет вовне.
Но мир — хорошая школа... И каждый ее выпускник,
И каждый ее школяр — во мне.
ТЕМА ТЕМ
В надзвездном и земном —
Рефреном, темой тем:
Все сходится в одном,
Все связано со всем.
Рефреном, темой тем:
Все сходится в одном,
Все связано со всем.