Старея, теряя сон,
Дурные привычки, память,
Стоять под мостом, как сом,
Подрагивать плавниками

И чувствовать, как трамвай
Скользит по шершавой ткани,
Трепещущий, как трава,
Как холод меж позвонками.

Снег погас — и все померкло —
Ветка, улица, карниз.
Город, сшитый не по мерке,
На плечах моих обвис.

Ни следа, ни силуэта
Угадать уже нельзя,
Вместо линии и света —
Лужи, камни да земля.

Все, что мило, все, что любо,
Глянешь искоса — не то, —
Давит, как сырая шуба,
Как намокшее пальто.

Был ли город? Где ты, Шлиман, —
Откопай его скорей.
Манны, Господи, пошли нам
Вкруг пустынных фонарей,

В тишине — глухой как будто —
Имя наше назови
И пошли нам сон под утро —
Краткий отдых от любви.

Дебелой, кустодиевской зимой
Очнешься — еще переполнен листвою
Кружащейся, рыжей — как шумной семьей,
Внезапно уехавшей. Тихо. И в створе

Оконном — мелькание белых одежд.
Так вот оно что — неужели больница?
А может быть, ангелов беглых мятеж,
Глядящих на небо, как будто в бойницы,

Из щелки любой, из глубоких дворов
И даже из урн — не стесняясь соседства,
Из кленов, лишенных златых куполов —
И славы своей, из притихшего сердца,

Постигшего всю глубину перемен
И слышащего, замерев от испуга,
Скрипучий военный проспект — как ремень
Из новенькой кожи, затянутый туго.

Скажи мне — но речь запорошена в нас,
И в пар, как в бумагу, завернуто слово,
И день, как ребенок из бани, до глаз
Закутан в платок — невесомый, пуховый.

Бог, дающий любовь, — печаль
Прилагает ночами стылыми —
Словно ставит поверх — печать
Фиолетовыми чернилами.

И горчинка в изгибе губ,
И текущее кверху дерево,
И дыханье — бегу-бегу! —
Той печатью теперь заверены:

Значит, подлинные. Всерьез.
Швы вселенной сочатся сладким
Медом. Длинные гвозди звезд
Вбиты в небо по самые шляпки.

Главное — музыка, музыка,
Листьев ночной разговор,
Солнцем залитая узкая
Улица: русый пробор.

Девочка семечки лузгает,
Платьем коленки прикрыв,
Курят вспотевшие грузчики
В арке. Меняя мотив,

Где-то копыта процокали,
Ветка взмахнула, как флаг:
Музыка около, около,
Да не ухватишь никак.

Может, догонишь на идише,
Может, на мове — куда! —
Слишком уж вольная, видишь ли, —
Как дождевая вода.

Позднего путника выберет
В сквере — любого из нас,
Хлынет без спросу за шиворот,
Из-под рубашки. Из глаз.

Знаешь, всего дороже —
Этот зеленый вал:
У железнодорожной
Будки ты мне кивал,

Елки стояли боком
В темени клобуков,
В доме синели окна,
Полные облаков.

Плавные их лекала
Держатся до зимы.
Этими облаками
И укрывались мы.

Бабочка вьется мимо,
Крылышек холодок —
Словно в руке незримой
Вспыхивает платок.

Ветер с дождиком, сущий в моем краю,
Овевающий тех, кто еще в строю,
Ты выходишь к лесу, на бережок,
А ко мне не воротится мой дружок —
С василькова поля, с морского дна —
Крепче камня меж нами стоит стена.
Продыши-ка дырочку в той стене,
Принеси ему весточку обо мне,
Расскажи ему, что еще жива,
Но совсем запутались кружева
Той сирени, видевшей, как мы спим,
Невзначай касавшейся наших спин.
Расскажи ему, что теряю сон.
А еще — склонись над его лицом:
Без меня не разбудит его труба.
А еще — поцелуй, чтобы крепче спал.

И облако, Господи, с Твоего плеча,
И небо, Господи, от Твоих щедрот.
Откуда же берется эта печаль,
Запечатывающая рот?

Ступеньку палкой нашаривает слепой,
Курсанты ботинками стучат сильней.
А нам, Господи, ты дал любовь,
И мы не знаем, что делать с ней.

Стоим перед нею, полуоткрыв
Створку — и оттуда глядят на нас,
Перешептываясь, Твои миры,
Словно школьницы на крыльце, смеясь:

Над ними переглядываются огни —
Непонятно, это вход в ад или в рай,
А тот, кто живым проскользнул сквозь них —
Так теперь я знаю, что он врал.

Столько жара печного в дверной проем
Врывается — и разгневанных искр —
Как начальство, заявившееся в район:
Подойти-то можно — однако, риск.

И таким холодом из тех дверей
Плещет на ноги, заливает лоб,
Что хочется отпрянуть скорей
И плечом навалиться, чтоб

Ночь с пересекающими ее
Трассирующими ангелами не валилась на стол,
Не роняла чашку, не сминала шитье
И комнату, где мы в тесноте, зато

Не в обиде. Зачем же Ты приоткрыл
Эту щель, откуда нам все равно
Не вынести — ни косточку для игры
Шестигранную, ни пылающее зерно

Пахнущей облаками небесной ржи,
Из которой здесь — не испечь каравай.
То сквозит, то пылает. Господи, придержи!
Только не закрывай!

Что-то сердце защемило —
Город там или двойник
Мягкой тьмой из кашемира
К шее ласково приник?

Что-то зренье помутилось —
Вместо строчек на листы
Пятнами ложится сырость
И бессвязные следы.

Что-то голос — незнакомый,
С непривычной хрипотцой,
Словно в горле сбились комом
Двор, парадная, крыльцо,

Горстка воробьиных перьев,
Фонарей дрожащих нить,
Жизнь, застывшая у двери,
Не решаясь позвонить.

Не спишь? Не спи. За окном — ни зги.
Осыпаются голоса лепестки.
Каждый — поймать и прижать к губам,
Только мешает ночной туман.
Не спишь? Не спи. Это и есть
Седьмое небо, благая весть,

Как будто стоим, от озноба немы,
У реки, глядим на зигзаги чаячьи.
Каждая любовь — лестница в небо,
И эта — веревочная, легчайшая.