По ночам в апреле еще заморозки. Трава белеет и только к полудню оттаивает на солнечных местах. Не весна, а предвесение. Медленное воскресение природы.
 Только Игорю нипочем. Он никогда не мерз. И в лютый мороз. Все-таки побывал в северных местах. Поездил достаточно. На Дикси жил, в Норильске работал: что ему эти заморозки?
Но в этом году не повезло. Слишком раннее купание, долгое пребывание в ледяной воде, а как следствие — менингит и двусторонняя пневмония.
Лежал он в доме Анны Даниловны, фельдшерицы захудалого поселочка, и сама хозяйка ходила за ним. Он наотрез отказался ехать в больницу. Думал, что выкарабкается. Мало ли болел? Но тут еще и возраст, все же не мальчик. Да и отмутузили его качественно, со знанием дела.
За какие-то дни Игорь ослаб и стал сер лицом под щетиной, словно окалиной рассыпанной по щекам и заострившемуся подбородку:
— Кажись, конец мне…
Переживал он, что с трудом мог едва приподнять руки, бессильно лежащие вдоль полосатого пододеяльника. Ногти его посинели, мучила одышка и боль в спине. Голова болела так, что он с трудом открывал один глаз.
Он тупо смотрел в заляпанное стекло маленького окошка, стиснутое синей рамой, с шелухой краски, отпадающей по углам, с неизменной банкой на подоконнике и плавающим в ней чем-то мутным, то ли живым, то ли мертвым.
В углу комнатушки, отделенной от мира и другой жизни шкапом — гардеробом, висела маленькая клетка-«барашек» для передержки пойманных птичек, в которой жил лесной жаворонок Кузя, его любимый манный самец. Как же Игорь страдал, вспоминая его жалобные песни!
— Какая же гадость эти поселки, села, деревни… — думал Игорь, вспоминая свои путешествия.
Он по-настоящему любил только лес. А людей, особенно сельских — нет. Не мог любить, как ни хотел. Обрыдли они ему.
— И закопают меня тут. Тут же, на этом кладбище, которое на горке. И насельников там больше, чем жителей в поселке.
Поселок звался Поды.
Он был страшен, особенно по весне и по осени.
Зимой снег прикрывал его морщинистые асфальтовые артерии, обелял корявые крыши, где из-под обширных отверстий под жестяными чешуями видны были куски рубероида. Выбитые окна в брошеных домах, обвисшие провода, галки, своим истошным лаем добавляющие еще больше безбрежной, густо-серой тоски. А люди…Что люди? Глупые тени.
Но почему-то Поды были знакомы ему. Может, потому что Игорь изъездил сотни и сотни таких мест. И не особо он их запоминал, и в памяти не фиксировал. Приедет, расставит сети, засядет в укрытие и ловит птиц. Безразлично где, все равно, кто рядом. Лишь бы птицы ловились.
О птицах он знал все, несмотря на то, что по образованию был геологом. В начале девяностых родное НИИ упразднили, и он стал торговать на «птичке» черепахами и хомячками, пока сосед по прилавку не привлек его внимание своим певчим товаром.
Стал Игорь ездить с ним на вылазки. Михал Иваныч, опытный птицелов, передал ему свои знания за несколько лет. А когда умер от паленки, году в двухтысячном, Игорь встал на его место торговать «пичужками», окончательно простившись с черепахами.
Певчие птицы приносили немалый доход. Но бывали и прогары. Ловить их полдела, а найти хорошего покупателя совсем непросто. Игорь запил, к тому же от него ушла жена, с которой он прожил семнадцать лет, но так и не завел детей.
Внезапно он понял, что пить нельзя — погибнешь. И бросил в один день.
Взял себе учеников, рыжего двадцатилетнего Витька, работника бензозаправки, парня с немалым тщеславием (в смысле быстрого обогащения) и Максима, бывшего водителя маршрутки. Максим имел свой старый и поношенный «Фольксваген»-«батон», на котором они и ездили за птицами по всей стране.
Зяблики, мухоловки, овсянки, певчие дрозды, соловьи и прочие мастера пения ловко улавливались и отправлялись в клетки заботливых хозяев. Заказчики, в основном, были люди «сидевшие». Они понимали, видно, птичек, как никто другой. Находились и такие, которые заказывали птиц, чтобы выпустить их потом. А попадались коллекционеры, знающие толк в коленах, в их россыпях, овсянках и турах.
Максим, человек пятидесятилетний и поживший, много повидавший, постоянно брюзжал и недовольствовал. Витёк шутил и пошлил. Игорю с ними было нескучно, но иногда отвратительно.
Останавливаясь на охоту где-то на диком берегу реки или на полянах у леса, мужики, как правило, бежали за «выпивоном», а Игорь расчетливо и скрупулезно приготавливался.
Он знал наперечет сроки прилета птиц, периоды гнездования и линьки, угадывал безошибочно породу и вид, места брачных игр и по полету мог определить птицу еще до того, как она начинала издавать трель или вообще какой-либо звук. Ему нравилась его работа. Он занимался ею двадцатый год.
Но только одну пташку любил Игорь до помрачения ума. Лесного жаворонка — юлу. В песне юлы он растворял свою тоску. Юла его трогал, как никто, своим «лю-лю-лю… юли-юли… юли-юли…» Словно колыбельная материнская песня лилась из маленького горлышка, словно чистая вода из лесного родничка. Так звучал юла.
Поймать его можно было только сразу после таяния снега. Хитрая птаха садится на деревья, что больше никто не делает из жаворонков, с дерева же привлекает самочку. Только на проталинах можно юлу взять спокойно, когда вылезает первая живность из земли, а воздух еще холоден для насекомых. Юла охотится на сырых тропинках.
Вот и приехали они на своем «батоне», на берег реки Потьи. Здесь до трассы рукой подать, удобно, что и говорить! Свернул набок, проехал по распутице километр-полтора — и уже первозданная природа, прямо за поселком.
Жители местные работают на заправках и придорожных кафе. Есть школа -девятилетка. Есть котельная, маленькая больница и частное тепличное хозяйство с небольшим колбасным цехом и маленькой фермой. Колбасу и овощи гонят на Москву. К счастью, половина местных работой обеспечена, три пятиэтажки и частный сектор в двадцать дворов еще дышит. Остальные, кому работы не хватило, ездят на заработки в столицу.

Река неширокая, метров двадцать… С течением, как видно… Лед еще стоит, но вспучился, надулся и по корке его уже так и ходит от рябистого ветерка белый шум, перемешанный с водой.
Глаза Игоря похожи на этот лед. Такие же ледяно-голубые, выпуклые на худом изможденном лице. Ему скоро уже сорок семь. Несмотря на высокий рост и худобу, Игорь крепок и очень силен. Вынослив, быстр, как сами его птички. Всю жизнь с ними соревнуется.
Разве это не стоящее мужское занятие — поймать и обхитрить того, кто тебя в уме и быстроте превосходит? Разве величина противника может волновать тебя… Поединок двух достойных — вот что волнует. И никакого адреналина не надо. Наградой будет песня.
Игорь сразу же заметил на проталах у реки, на легко всхолмленном берегу охотящихся юл, кивающих головками, пестрых самцов с едва заметными «хвостиками» на головках.
— Любишь живинку… любишь… — прошептал Игорь, разматывая веревки.
Лицо его преобразила мимолетная улыбка. Игорь улыбался так, что казалось, будто высшее счастье посещает его и нет ничего для его души милее и благостнее, чем один только взгляд, брошенный на певчее создание. Так радовалась бы мать, видя первые осознанные улыбки своего малыша. Но Игорь только думал, что где-то в нем, очень глубоко, сидит и нежность, и умиление, но уж показывать этого никому нельзя.
— Совершенство… — бормотал он. — Такое маленькое, легонькое, в кулачок влезет, а какое!
Они приехали на берег в пятом часу утра. Максим и Витёк легли спать в машине, а Игорь осмотрел окрестности, подобрал место для тока, обошел кусок берега, приглядываясь к полосе оживающего после зимней спячки леса. Он окинул взглядом расплывшуюся по осени, закованную в дряблый лед реку, уже готовую сбросить с себя доспехи, жесткие остовы прошлогодней травы, припек, застеленный гнилыми листьями и забросанный хвоей, где, как ему показалось, уже пробежался торопливо приседающий на лапках, жаворонок.
— Хорошо, ладно, хорошо, — сказал Игорь и полез в карман за семечками, почувствовав желание покурить. Курить он бросил давно, это не нравилось птицам и выдавало его на охоте, а привычка подносить руки ко рту осталась, потому и приходилось либо грызть семечки, от которых уже почернели его зубы, либо карамельки.
Прямо на другой стороне реки, за худосочной полоской ясеней и всякого мусорного кустия, лежал поселок. Снег остался только в долинках и углублениях, да под некоторыми особо развесистыми деревьями в лесу. Пахло прелью и влажностью. Этот запах распирал грудь, и словно вызывал куда-то лететь. Небо розовело от встающего где-то далеко холодноватого солнца, а в лесу было еще мрачно, тускло. Деревья, засахаренные изморозью, прошлогодняя сивая трава, несколько брошенных старых лодок, вмерзших в лед — все постепенно отогревалось от встающего солнца. На поляне, улыбаясь ему, Игорь нарезал сошек, стараясь выбирать сухие деревья. На живых набухли почки. Некоторые даже развертывались сиреневатыми листочками, стрельчатыми и беззащитными.
Максим и Витёк спали, укрывшись спальниками, на телогрейках, на дне «батона».
— Хороший же у нас «батон»… — подумал Игорь и открыл багажник, чтобы достать клетки-«барашки», тайник и хапу.
Расчистив место на тропинке между рекой и поляной, метрах в пятидесяти от машины, Игорь стал налаживать сети. Сходил за баночкой с мучными червями и пихнул Витька в бок.
Тот спал сладко, как девушка. Разрумянившись и пустив слюну.
— Не научили тебя, что ли, в армейке по пинку вставать? — рявкнул Игорь.
Витёк широко открыл глаза, приподнял рыжеволосую голову, всосал слюну уголком рта и снова уронил ее:
— Щас, щас, дядь Гоша… встану.
— Червей найди. Я одну банку нашел, а другая, видно, у Макса под жопой. Вставай, баран, — и Игорь потянул Максима за носок.
Тот лягнулся, всхрапнул и повернулся на другой бок.
— Дядь Гош, все-таки двенадцать часов в дороге. Пусть подрыхнет, — сонно сказал Витёк.
— Вам бы только дрыхнуть, — сказал Игорь уничижительным тоном.
Он залез в багажник, растолкал Максима, отодвинув его на середину салона, покопался в узлах и вылез обратно с рюкзаком и холщовой сумкой, которую обычно носил через плечо, как почтальон. Он любил, чтобы руки оставались свободными.
Игорь должен был сам следить за всем, так как не было у него надежды на своих товарищей. В «барашке», который он подвесил над током, сидел крупный самец-юла, с которым он давно выезжал на охоту. Года три подряд. В качестве манной птицы старичок Кузя был самым преданным и привык к хорошему корму неволи.
— Кузя, друг мой ситный, давай-ка… — шептал Игорь, привешивая клеточку-«барашек» на длинную ветку вербы, обметанную желтыми пушками.
Кузя, почувствовав живую земляную весеннюю прохладу, затрепыхался, взъерошил перья, попрыгал на длинных лапках, ворочая головкой, и испустил длинную трель:
— Взз… вззз… ли-ли-ли… юли-ли-ли.
У Игоря от восторга волосы на руках дыбом встали. Он ошарашено и глупо улыбнулся, скосив глаза, и совсем бы сомлел, если бы ему не крикнул Максим из машины:
— Гошка! Гошка, нахер! Чего вы меня не разбудили! И ты, дрищ, чего ты спишь? Вон дядька Гошка уже Кузьку повесил, а ты ни хера не слышишь!
Игорь снова насупился, очнувшись. Разбросал под сетью мучных червей из банки, посыпал муравьиных яиц и поерзал плечами. Лучше бы не было этих двоих… Сам бы.
Витёк, зевая, сидел на краю открытого багажника и обувал сапоги. Он мотал лохматой головой и был похож на теленка, только что выпущенного на свежую травку.
— Вот орет, вот орет… — ругался Витёк на Максима, который испускал тирады, приседая и размахивая огромными длинными руками, делающими его похожими на одну из особей приматов подходящего роста.
Да и лицом Максим не вышел. Нос торчал вперед и вкось как парус — кливер. Витёк в этом знал толк. Хотел в мореходку поступать.
Вспомнив юность, он вздохнул и, со злостью прыгнув на растаявшую слякоть, пошел к Игорю.
Игорь, ссутулившись, вязал сошки на сеть для Витька.
— Причапал? Выдрыхся? Иди вперед, по полянке, там я приметил коноплянок. Там очисть и сиди. Только не кидайся сразу, терпеж имей. А то ты кидаешься, как оголтелый.
— Интересно же… — развел руками Витёк.
Игорь окинул его взглядом. С высоты собственного роста рыжий кривоногий Витёк казался ему грибом. Игорь даже называл его Рыжиком, когда тот, трясясь от волнения и закусив язык, высидев момент падения западни или тайника, вырывался из куста и бежал смотреть птичку, как ребенок.
— Рыжик оторвался и побежал… — вздыхал Игорь тогда и жалел, что у него нет сына.
А вообще, он свысока смотрел на всех людей. Не любил.
Витёк взял снасти и покатил на пригорок. Максим, заправив самосад в газету, подошел к Игорю.
— Слышь… а тут лабаз-то есть? Ну, кроме того, что на трассе? Мы же, я так понял, не завтра назад? А? Слышь ты, нет? Игоряныч?
Игорь вздохнул раздраженно:
— Не кури рядом со мной, ты…
— Ааа… ладно.
— Я тут вообще-то впервые, так что не знаю, как там с лабазом. Ты дождись девяти и сходи в поселок.
— Хлебца купить…
— Только сильно много не бери хлебца своего. А то тебя с хлебца так развозит, что мы с Витьком тебя таскаем на себе потом, чтоб ты свои средства производства не застудил.
— А я что? Я в тот раз на телогрейке уснул.
— Да ведь земля еще промерзлая. Снег не сошел.
— Да мне похер, Игорян, — прохрипел Максим.
У него вообще не было голоса, один сплошной хрип, что очень расстраивало и напрягало музыкальный слух Игоря.
— Хорошо… иди отсюда со своим самосадом. Мне надо сеть приготовить.
Максим отошел к машине. Игорь стал приискивать куст.

Пламя костерка под десятилитровым казаном металось и выцветало, вспыхивало оранжевыми крыльцами и переходило в тянущийся голубо-синий цвет, снова меняющийся на глазах. Оборотничество костра, злого и доброго одновременно, всегда притягивало взгляд Игоря на долгие минуты, и он мог сидеть, как вкопанный, сложив костлявые руки на коленях и смотреть.
Максим чистил картошку, Витёк ушел в поселок. Должен был вернуться с минуты на минуту. Игорь запрещал включать музыку и прислушивался, как ведут себя в «барашках» свежепойманные птицы. Юлу он сегодня не поймал, несмотря на то, что Кузя был в ударе, может быть, очумел от весенних запахов, ведь это первый выезд в этом году. Зато Витёк поймал зяблика, трех коноплянок и овсянку, строчащую рассыпными трелями даже в «барашке».
До вечера все заботы по устройству стоянки закончились. Максим, беспрерывно отрыгивая плохим местным пивом и сушеными кальмарами, сел на пень ловить рыбу в отдалении от Игоря. Витёк пошел в лабаз, на трассу.
Вернулся незадолго до захода, скоренько перебирая ножками в стоптанных, заломанных внутрь от косолапого шага, сапогах.
— Парни! — задыхаясь рассказывал он. — Та-ам такая цаца на кассе! Такая цаца! Сиськи — во! Задница — во!
— А морда? — спросил Максим, разбивая дровину на щепы. — Опять хрен да нихрена?
— Неет! Морда хорошая, круглая такая. Только ей уже лет под сраку.
— Ну, в старой витаминов больше, — деловито отметил Максим.
Игорь молчал и кормил птичек, поставленных аккуратным рядком в своих клеточках в багажнике. Как же он не любил это человеческое быдло с их разговорами.
— Еще я подцепил трех подружек, — гордо сказал Витёк.
— Трееех? — протянул Максим и улыбнулся, показав прокуренные щербатые зубищи. — Да где ж нам трех оприходовать? Игорян вот, не пользуется.
— И не всегда, — защитился Игорь обеспокоенно, — Бывают исключения.
— Что-то я не помню исключений таких, — захохотал Максим икающим смехом.
— И я вот не помню, — Игорь взял топор и пошел в лес.
— И чего с бабами-то? — спросил Максим.
— Придут сегодня. Только я за ними схожу… Там ниже по реке мост есть наплывной, там встречу их. Только эта цаца не придет из магаза, ну и плохо. Придут Людка, Юлька и Сашка. Людка вроде как старшая, такая круглая, маленькая. Юлька красивая, ей… не знаю, лет шестнадцать. Ничего себе, только нос картошкой. А Сашка по ходу салага. Но она с ними везде лазает. Они ко всем приезжим подкатывают. Чего?
— Шлюхи местные, — сплюнул Максим.
— Нет! Да ты что… Просто бабы.
— Я лучше бы с той, что в магазине… Это… ты спотыкалку купил?
— Купил. Какую-то «Святую Русь», три бутылки.
— А пива?
— Ты ж сказал, что с пивом все…
— Все, я пошел за пивом. Разводи костер. Потом я пойду рыбу еще ловить.
И Максим, отряхнув камуфляж, проверил карманы, выудил из одного из них вязаную матерью достославную авоську, пошел, прихрамывая в поселок.
— Даю гарантию, пошел бабу глядеть, — сказал Игорь, подходя с длинной, облезшей от коры осиной.
— Ну, и ты бы поглядел, дядь Гош, — сказал Витёк, приняв дровину у него из рук.
— Нет… я расстроился, да и не хочу. Что на них смотреть? Мне вот надо поскорее, пока не потеплело, птичек наловить. А то потом полевые станут на червя падать. А мне лесные нужны.
— Может, пролетели уже?
— Нет, ты что! Я же видел. Самочек видел, самцов. Там один покрупнее Кузьки.
И Игорь принялся рубить запас дров.
— Гости если придут, то надо будет их кормить. Побеги за Максимом, картошки возьмите, банку ветчины, может, а то они наш кошт быстро вытряхнут. Знаю я ваших прожорливых лялей.
Витёк, радостно сбегав в машину за кошельком, рванул вслед за Максимом.
— Вот и хорошо, — сказал Игорь довольно, — Меньше народа — больше кислорода. Да еще какого!
Все шло к тому, что весна будет ранней. Максим, вернувшись, без труда нашел место, где лед прилично отошел, отклеился от берега и дал ходу буро-синей воде. Там можно было закинуть удочку. На лед Максим идти побоялся, слишком уж солнце уже подогрело. Того и гляди лопнет под тобою льдина, зашатается, и скувыркнешься под тяжкие пласты.
С берега было проще. Максим наловил красноперок, окуней, одного приличного линька и все это богатство чистил долго и муторно, ругаясь и колясь. Он же пообещал уху гостям… Да и сам был бы не прочь поесть свежей рыбки.
Вообще, Максим был замечательным рыбаком. Поэтому ни Игорь, ни Витёк никогда не оставались без горячей ухи и всегда останавливались на берегу водоемов, чтобы и Максим свою рыбацкую страсть утолял, пока они баловались птицами. Игорь после собирал кости от рыбы, сушил, молол и добавлял в корм своим «пичужкам».
Витёк привел девчат. Как и все жительницы малых городков, поселков, сел и деревень, они были раскрашены словно арбатские матрешки. Игорь решил, что стоит пренебречь сомнительными дамами. Обычно он молча сидел и плел сеточки в стороне, строгал сошки, пил только вареный на костре чай и ел какую-нибудь сухомятку.
Двадцатилетняя Людка, по прозвищу Зеленка, смешливая, полная, небольшого роста с голубыми безотказными глазами, была самой старшей. Юлька, по ее словам, едва отметила шестнадцать, но отличалась статью и даже, можно сказать, некой местной красотой. Блестели ее белые и целые зубы, гудел красивый грудной голос, и небольшая коса-плетка с руку толщиной пленяла воображение. Саша, молчаливая, длинная и сухая четырнадцатилетняя девочка, с чуть вьющимися волосами и родинкой на правой щеке, была одета по-мальчишески и накрашена только алой помадой.
Саша, в то время, как хохотушка Зеленка и томная Юлька болтали с мужиками, стояла, сунув руки в карманы брезентовой курточки и смотрела оценивающим взглядом, в котором мелькал живой интерес ко всему новому.
Игорь, сидящий с жестяной кружкой в руке на складном стульчике попытался уступить ей место, но Саша не села, отмахнувшись. Она была здесь явно лишней.
Зеленка травила анекдоты, встряхивая короткостриженной в «каре», плохо прокрашенной головой, рассказывала, что имеет планы на будущую жизнь вне Подов, где никто не будет знать ее прошлое. Рассказывала про неудачное замужество, про гадких местных парней, про то, что ее сватают чуть ли не каждую неделю, но все пьяницы. Томная Юлька, в короткой юбке, надетой сверху на бордовые блестящие лосины, промерзла у реки, и Максим вынес ей из машины армейское одеяло. Игорь понял, что девки настроены на веселое времяпровождение и с удовольствием опрокидывают шкалики, заедая их дымящейся ухой из половника, любезно предлагаемого Максимом.
Саша ничего не пила и не ела. Всегда, когда приходят местные бабы, среди них есть такая вот «Саша», молчальница, с намеком на интеллект. Игорю это нравилось. Помоложе, постарше: непременно одна из общей компании отколется в сторонку. И все, она уже под ненавязчивым, но пристальным вниманием Игоря.
Потемнело. Даже синева неба стала черной. Тонкий серп месяца скрылся в тучах. Подул ветер. Зеленка и Юлька сидели у костра, болтали и ели. Витёк приобнял Юльку и что-то тихонько, улыбчиво вещал ей на ухо, от чего Юлька клокотала и смеялась. Зеленка сидела рядом с Максимом, уже изрядно выпившим, и он иногда, поворачиваясь к ней всем своим квадратным телом, нежно отводил толстыми пальцами пряди со лба своей веселушки. Та млела и кокетничала.
— Не грей водку! — орал Максим. — Юлька! Не плоди ментов! Расскажи нам, как вы здесь в жопе мира живете. Как тут можно жить, вообще.
Игорь укоризненно кривился и чуть заметно качал головой.
— В каком же ты классе? — неожиданно спросил он стоящую рядом бледную Сашу.
— В седьмом, — ответила она хрипло.
— Куришь?
— Курю. Все курят, а я что?
Игорь протянул Саше на такой случай припасенную папиросницу.
Саша схватила ее тонкими, цепкими пальцами.
— Замерзла?
— Маленько.
— Ну, покури, согреешься. А хочешь, садись, я принесу другой стульчик.
— Я постою.
Саша покумекала над папиросницей, достала сигариллу и зажигалку из кармана:
— «Капитан Джек»… Хорошо живете, дядя.
— Это не мои. Это для угощения. Птицы не любят запах табака. Слышат его издалека. Да и я не люблю их расстраивать. А еще птицы не видят синий цвет.
— Ого… А сегодня поймали?
Игорь вздохнул.
— Сегодня мне не повезло. Завтра пораньше встану, если туч не нагонит к утру да дождя не будет, то хорошо… поймаю. Люблю такую тепленькую погодку… Солнышко только начинает оживать.
— И не жалко вам их? Им же летать охота, — спросила Саша издевательски-жалобно.
— Им в неволе лучше живется, иначе бы они не пели.
— Может, они с горя поют?
— С горя? Не думал об этом.
Игорь задумался и отвлекся на свои мысли. Он когда-то в детстве мечтал попасть в тюрьму, чтобы проверить — как там? Хотелось обязательно в одиночную камеру. Там бы он читал, пел или сочинял стихи. Но пел бы точно...
— Я бы тоже хотела ловить птиц. Это интересно, наверно.
— Очень интересно. Подготавливаться интересно. А уж плоды своей работы наблюдать еще приятней. А как они поют? Это же чудо природы.
Саша отвернулась к костру, вокруг которого уютно грелись Зеленка с Максимом и Юлька с Витьком, сидящим чуть поодаль, но неотвратимо придвигающимся.
— Карта генерального штаба… — хмыкнул Игорь еле слышно, — Зеленка.
Саша услышала его слова и улыбнулась. Она была почти по-взрослому красива, улыбаясь, но ранняя юность еще не стерла нежные очертания полудетских пухлых щек и губ.
— Что ты с ними ходишь? — неожиданно спросил Игорь. — Тебя зачем эти привели?
Он так неприязненно нажал на слово «эти», что Саша смутилась и вынула руки из карманов своей брезентовой курточки.
— Мне… мне самой прикольно, — сказала она, пытаясь выглядеть смелой.
— Да ведь что угодно может случиться! — возмутился Игорь, сжав обеими ладонями остывшую кружку с чаем.
— Например, чо?
— Ну… тут пьяные мужики. Незнакомые. Чужие. Вдруг, обидят?
— Да как меня обидишь!
— Саша… как? Мало ли, как.
— Меня так не обидишь.
— А почему ты уверена?
— Потому что я сильная и если что, убегу.
Игорь спрятал улыбку, на миг умилившись.
— Ааа… Тогда ладно.
— А у вас есть жена, там, дети… — спросила Саша нервно.
Игорь пожал плечами.
— Нет.
— Почему?
— Мне нужно честно отвечать?
— Да. А зачем врать?
— Я, Саша, был женат. Потом развелся. Жене моей денег не хватало. А детей у меня нет. Не нажил.
Саша задумалась, тупо уставившись на кипящий казан.
— А что ты интересуешься? Тебя вот, как мама с папой отпускают?
— Думаю, если б вы были умный, то поняли бы, что им пофиг. То есть мамке пофиг. Она работает в магазине, на трассе. Он круглосуточный. Мать дома бывает два дня, а два дня на смене. Короче, я хожу, где хочу.
— А отец? Как он на это смотрит?
— Мать меня нагуляла. Она меня в пятнадцать родила. Отца нету.
— Ого… ого… — выдохнул Игорь и замолчал.
Как было бы хорошо сейчас, если бы у него была жена. И сейчас бы не сидел он тут. Игорь выплеснул остатки холодного чая в сторону.
— Будешь пить? Чай? Или чего покрепче?
— Я паленую косорыловку не пью. Только самогон, — важно сказала Саша, — Но сейчас не хочу. Не та компания.
Игорь недоуменно поднял брови.
— Вот как? Как же ты живешь тут, бедняга?
— Только и мечтаю, чтобы уехать.
— И как?
— Убегала разов пять. Ловили и возвращали к мамке. А я ее… вот так терпеть не могу. У меня вши были, она меня дустом мыла.
Игорь захохотал.
— Какие вши?
Саша округлила глаза и развела руки:
— Вот такие. Бледно-сиреневые.
От костра донесся взрыв хохота. Зеленка как будто специально скатилась с бревна и смеялась, болтая толстыми ножками в кокетливых леопардовых сапожках из кожзама.
— Что вы ржете! — осипло взвизгнула Саша и топнула ногой. — Дебилы.
Зеленка и Юлька высмеялись и успокоились, выпив по стопке.
— Мы пойдем пройдемся, прогуляемся, — сказал, наконец, Максим Игорю, поднимая Зеленку под мышку.
— Темно… глядите, не потеряйтесь.
— Мы бы пошли, посидели в машине… но ты же туда птиц напихал, — недовольно пробурчал Максим.
— Тогда идите смело гулять, — ответил Игорь, отрезая от буханки хлеба ломоть, — Саша, возьми хлеб, я тебе сала сейчас отрежу.
Саша взяла хлеб.
Максим и Зеленка ушли в темноту, из которой скоро послышалась невнятная песня, исполняемая на два голоса.
— Это у него кондиция уже,  — сказал Игорь по-доброму.
— Она его сейчас на кладбище поведет, — жуя, сказала Саша, — Там у еешного деда на могилке большой стол деревянный. Она там его все время поминает, когда родители дома тверезые.
— Ужас какой.
Тут и Витёк, попрыгивая на занемевших ногах, предложил Юльке пройтись.
— А вы лучше в машине посидите. Музон послушайте, — сказал Игорь. — Нечего девку морозить.
— Да мы и собрались, — ответил Витёк. Он был еще не настолько пьян, но ставил ноги пошире, чтобы лучше держаться за почву. Юлька висла у него на руке.
Игорь и Саша остались одни у костра.
Игорь протянул Саше несколько кусков сала, порезав их на коленке мелкими квадратиками.
— Тогда тебе нужно хорошо учиться, чтобы отсюда уехать, поступить куда-нибудь в ВУЗ.
Саша, прожевала сало и, наконец, села напротив Игоря на пенек, соединив костлявые коленки.
Игорь только сейчас заметил ее нездоровую худобу.
— Тебя откармливать надо. Что же, мать, из магазина не может наворовать колбасы, масла, булок? Ведь вам не хватает, наверно, ее зарплаты?
— Если бы она в «Одноклассниках» не сидела день и ночь, то бы хватило. А то она использует мобильный Интернет, ищет там себе приключений. А Интернет столько денег жрет! Больше, чем я.
— И как, удачно знакомится?
— Не очень. Кому она тут нужна? А потом она уже старуха. Ей почти тридцать!
Игорь еще раз жалостно окинул Сашу с ног до головы.
— А ты знаешь, что у птиц скелет весит меньше, чем перья?
— Нет. Не интересовалась я птицами. Я же не этот вам, не офтальмолог.
Саша гордо вскинула голову, будто стараясь сказать, что она не совсем дура, что знает и слова умные…
— Жаль… — вздохнул Игорь,  — Я тоже не интересовался, когда был молодой. Первую птичку поймал в двадцать два года. И вот, видишь, выколол ее на руке.
Игорь поддел рукав и показал маленькую птичку: не то колибри, не то щегла, неумело выбитого гитарной струной на сгибе левого запястья.
— Сам бил, — похвалился он.
Саша замерла, подняла глаза на лицо Игоря и снова опустила их.
— Ааа… заметно, что сам.
Игорь стал рассказывать про птиц. Про лебедей, чомг, болотных поганок, кто как кричит, кто и когда вымер, кто как поет. Рассказывал про гнезда, места обитания, птенцовые наряды, раскрас яиц, про весеннюю и осеннюю охоту, про завод живого корма, про конопляные зерна, про сушеный изюм… Он принялся делиться воспоминаниями, как ставил сеть, как видел редких птиц, пролет пеликанов, фламинго на сибирском озере. Как смастерить клеточку, наладить снасти, искать погадки под гнездами, чтобы определить, кто чем питается. О лебединой верности, о кукушиной подлости, о том, что сокол-балобан прогоняет из гнезд орлов… Саша слушала, давно доев сало и грея покрасневшие кисти рук между колен, и в какой-то момент поднялась и ушла, тихо, незаметно. Игорь все рассказывал, глядя в чашку с чифиром, сильно волнуясь, и голос его дрожал немного, а во рту пересохло. Когда он поднял лицо от чашки, напротив не было Саши. Погас костер.
Он оглянулся на машину. В салоне запотели стекла. Максим и Зеленка еще не вернулись.
— Саша… Саша… — позвал Игорь, приятно перекатывая ее имя языком, — Саша.
Но она наверняка была уже в поселке и раздевалась, готовясь ко сну, и, скорее всего, думала, что он идиот. Больной. Старый идиот.