Книжно-Газетный Киоск


Иван ТАБУРЕТКИН



УГЛЫ И ГРАНИ ОТРАЖЕНИЯ
 
 
* * *

Уроком не в руку разине:
иной продувной добровей
берет непременно борзыми
стишками легавых кровей.

На том и не высохнет Волга,
Москва не поймет батогов,
что чувство картежного долга
иных непременней «долгов».

Сей жребий на свадьбе собачьей
едва ли того обошел,
кто мечен от бога задачей,
да чертом удачи лишен.

Отсюда надрывы и драмы
растрат до расплат позарез...
Но, право, картежные дамы
скромнее иных «поэтесс».

А нашей поэзии солнце
от века сидит на цепи,
в мошне да в окне пошехонца
(а ты, патриот, претерпи!).

И как тут к сукну не скатиться
по случаю, ради христа?
Но – солнышку все да простится,
хоть та же собачья верста.

Тут дрогнул, там накуролесил
повесой – да не к потолку! –
но Анну (Петровну) повесил
на шею назло муженьку.

Отвел в белокаменной душу
к зеленой заначке стола,
плеснул закадыкой «кликушу»,
огнем полыхнул в купола.

Была не была! – златоглавой
отвесил поклон неземной,
обвешен немилой оравой,
потешен постылой весной.

Толкнул призамерзшего ваньку
и тронулся к хамам своим
по няньку, по русскую баньку –
духовною жаждой томим...



СЛОВО О ХРИПЕ

Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки милые, слова!
В. Высоцкий

Ах, как давно я не был на Таганке!
Да был ли я когда-нибудь на ней?
Теперь в цене певцы иной чеканки:
их кони и ленивей, и жирней!

В который раз весна вздувает жилы –
но стынет кровь и пенится вода,
а на краю ухоженной могилы
хрипит очередная джигурда.

Ах, как давно я не топтал Таганки!
Мне век свободы снова не видать,
поскольку в рост до звезд пошли поганки,
за пенку в банке радые продать.

Да, я не свят: бессребреником не был –
все промотал за слово-серебро.
Но кто сказал, что хрипом люб я небу,
когда земле я выхрипел добро?

И снится мне: я на Таганке снова,
где пир чумной, где кровью из обнов
хрипит душа, выхаркивая слово
в кривой эфир бездарных хрипунов.

И мнится мне не золото – молчанье,
когда бичи, мычанье, бубенец!
Затем ли мать не знала сна ночами,
когда струну в строку вплетал юнец?

Но дайте срок: я вышагну в Таганку
не из-под рамки, а из-под земли
и серебром струны мигну подранку –
и он поймет, чьи кони понесли!

Я малых сих до ярости ревную
и не отдам в шестерки хрипунам,
иначе сам забуду мать родную –
и только хрип останется сынам...

«Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки милые, слова!»



НЕПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ

Эта осень не станет последней:
слишком много в ее желтизне
привидений, знамений и бредней,
обращающих сердце к весне.

Капля клена рубиновым сгустком
просочится сквозь мертвую бязь
белизны – и по девичьим хусткам
заиграет славянская вязь.

Полыхнут петушки гребешками,
жаворонок из глины порхнет,
ива вденет сережку из скани –
ярь кольнет в филиграни тенет.

И распустится куст кровеносный
пережилками рек и дорог,
в безначальной молве околесной
спотыкаясь о каждый порог.

И душа разорвется от шири,
все сибири земли озарив,
и найдет себя, грешную, в мире
подвенечного трепета ив...



ПРОБУЖДЕНИЕ

Ну вот и позади тяжелая зима,
казенные дома, и немочи, и страхи.
За окнами весны мерцает хохлома,
где золото и чернь у времени на плахе.

За окнами кисель обочин и аллей,
ряды нагих раин и проливень небесный,
и улицы милей, и ульи веселей
пчелиной беготней и речью околесной.

Уже не избежать участия в весне,
прикосновенья губ к мелодии дрожащей,
уже не убежать смятенной белизне
от дерзновенья букв, проклюнувшихся
                                                           чащей.

Вот-вот заговорит запойный мой скворец
из мертвой тишины живой водицей капель,
вот-вот раздвинет сны волны
                                               резной торец –
и всхлипнет слип вослед, и опустеет
                                                       стапель.

Ну вот и позади несносные снега,
немыслимые льды, невыносимый холод
немеющей губы – и прет на берега
взбешенная шуга. И мир грозой расколот...



ЗВЕЗДНЫЙ МИГ

Какие ночи, ах, какие ночи
избытка чувств и недостатка слов!
Летучей мышью тьма метнется в очи,
беззвучно тронув кружевной покров.

Такая смута пополам с отрадой
избытка чувств и недостатка слов,
что вознесись и – бесконечно падай
из пасти Льва на блюдечки Весов.

Таких ночей не пережить без муки
избытка чувств и недостатка слов,
чтоб глухомань запечатлелась в звуке
манящей глушью смыслов и основ.

И мнится мне в пугающем распутье
избытка чувств и недостатка слов
стон голосов, оболоченных ртутью
ночного солнца, и раскол голов.

И длится мне языческое эхо
избытка чувств и недостатка слов,
которому и темень – не помеха,
и тьма веков – не крюк и не засов.

И снится мне, стоящему над бездной
избытка чувств и недостатка слов,
поднебный зык гортани поднебесной
и звездный миг языческих костров...



КАЛЕЙДОСКОП
технология катарсиса

Берем стеклянный разнобой
и в троегранное зерцало
ссыпаем, чмокая губой
в предвосхищении начала.

Берем отдельное стекло
для тыла (непременно с матом),
а с фронта прем зрачок в дупло...
Все остальное – звяк и фатум.

Вращаем. Тихий перепляс
кристаллов так горит и бредит,
что искры сыплются из глаз
и от восторга крыша едет.

Игра случайного стекла.
Углы и грани отраженья.
Нелепость смысл изнемогла
и прелесть – до изнеможенья
в сложенье грани и угла.



ИЮЛЬ

Уже июль – и юнь моя больна:
она в плену разнузданного зноя,
и не унять полуночного льна
ни сном в бреду, ни свежестью ночною.

Из лет моих – нет этого нежней
и жарче, нет мучительнее рвенья
в изнеможенье млеющих корней –
а юнь в крови томит до откровенья.

Ночь не спасет от плавящего дня,
и нагота унять не в силах жара,
которым пекло выюлит меня
и сплюнет пеной с тлеющего жала.

Уснуть, уйти в проволглый плен и лен –
какой там сон! тлен самообольщенья
до одури предутренних ворон,
до пытки без исхода и прощенья.

Куда уйти, когда июль разлит
по всей земле, по жилам и трахеям
так, что душа не дышит, но парит,
грозя пролитьем и томя елеем!

Уже июль – и юность не вольна
вернуть весну прохлады и отрады
в предвестье лета, в благовестье сна...
И тем милей дожди и снегопады.



ХОЗЯИН

Терзая землю кованой тройчаткой
под осенью немеющих стволов,
нет-нет да и потешишься украдкой:
мужик! творец! хозяин! – будь здоров!

Но взвоет вихорь по унылым кронам –
и огорошит проливным ключом:
так вот кто здесь и там стоит за коном!
так вот ты кем и дан, и наречен!

И съежишься величьем человечьим
до той листвы, где каждый невесом,
и с толку сбит, и скручен, и развенчан
Хозяином и – истинным Творцом!



ДОЖДЬ ИЮЛЬСКИЙ

Дождь июльский – душ ночной –
до зари не спит со мной.
Я молчу и душу внемлю,
уходя по капле в землю

ливнем строчек, дробью слов –
мимо дремлющих голов,
мимо мудрых и наивных,
искупавших душу в ливнях

и почивших под дождем
доброй ночи сладким сном
до молочного рассвета
в заливной июльке лета…

Я молчу душе, всплакнувшей
и простывшей. И – смахнувшей
с предрассветной дремы крон
грусть дождя да горсть ворон…

Дождь июльский, шум родной,
где и гром – малыш грудной…



ЗНОЙ

Последние книги листаю,
последние песни пою,
последние листья сметаю
в посмертную урну свою...

Июль изнывает от зноя -
и ель изменяет себе:
опаловым пламенем хвоя
пылает на белом столбе.

Смола закипает по сучьям,
ручьем истекает в полынь...
Летучее стало ползучим,
ползучее стало былым...

Лишь изредка тронет улитка
слезы простывающий путь
да бабочки рыжее ситко
калиткой уткнется в полудь…

Облаткой нечитаной книжки,
баюткой усталой строки
замрут изумрудные вспышки,
в опалые сгинут колки…



ХОЛОП

Пролет за пролетом, ступень за ступенью,
холоп поднимается выше и выше.
Молчит колокольня. Ни медного пенья,
ни древного скрипа, ни шороха мыши.

Посад озабочен. Народ скособочен
унылой добычей, тяжелой удачей
глотка и горбушки в одышке рабочей,
в грызне человечьей да в ласке собачьей.

А ветер по улицам сор круговертит,
несет по ухабам людей-никудышек,
и если сказать - ни один не поверит,
что рядом пером человечек колышет.

Он, крылья на плечи поднявши, спокоен.
Восходит себе, не считая ступенек
и не задевая чужих колоколен
поденными звяками медных копеек.

Чем дышит? В чем душу упрямую носит?
Какому хозяину станет в убыток?
Каким кулаком огород с него спросит,
пока не откинул крыла до копыток?

Пролет за пролетом, ступень за ступенью
уходит холоп от хозяина к богу
великого духа в упрямом терпенье -
и медь начинает гудеть понемногу…