Это солнце низкое глаз не режет:
— Что ж, смотри, мой свет целый день кипел, —
обогрев усталое побережье,
покатилось в шелковую купель.

Темноты, ей-богу, бояться глупо:
Россыпь звезд, широкой луны алтын...
Залила заря величавый купол
бледно-серым, розовым, золотым.

Тает свет в прохладной дремоте моря,
Грузным боком южного голыша
Затухая, в зеркало водяное
Окунулся огненно-красный шар.

Полный штиль. Армада ленивых капель
Перед сном глотает густой багрец.
...Отчего ты бледен, тишайший Авель?
— Горек жребий — мирно пасти овец.

Где твой след, угрюмый бродяга Каин?
В чьем краю ты злобу свою изжил?
...Над водой навис ноздреватый камень,
У воды застыл молодой инжир.

Втихомолку, чуткой походкой лисьей
Ночь крадется — спутница всех срамниц,
И дрожит над пропастью звездный бисер,
и пейзажу лунному нет границ.

Жизнь ушла, и спит зарница,
никого я не виню,
на забытую страницу
я печали уроню.

Мы идем, не обернемся,
может быть, куда-нибудь,
может, в старый дом вернемся,
пролагая новый путь.

Чтоб распутать паутину
строчек с помощью луча,
чтоб строка казалась длинной,
а страница — горяча.

Ты возьми меня под руку,
в этом мире мы вдвоем,
просто — я твоя подруга,
ждет нас вечный старый дом.

Мы пройдем через просторы,
от зари и до зари,
нам лучей подарят шорох
налитые фонари.

Мы уедем отсюда. Далеко. Скоро.
Я куплю мотоцикл. Ты будешь рядом.
Мы уедем отсюда. Далеко. К морю.
И я утону
в твоем

взгляде.
Или нет, мы останемся в стенах,
окрыленные лирой среди трещин и пыли.
Твои нежные руки пишут лица по белому,
чтобы лица
на белом
были.
Мы исчезнем внезапно; и как будто помада —
на стекле след оставим;
И появимся снова, будто бы так и надо,
возрожденные небом,
две фигуры
из стали.

Раз, два, три — я считаю дни.
Вот и время вдруг остановилось,
И глядят печальные огни
На меня, на то, что не свершилось.

Снег, лед, дождь — ворохом зима
Заметает нежно, понемногу
То, что я придумала сама:
Будущность и в никуда дорогу.

Глаз, век, слез — полная водой
Буря вдруг сменяется затишьем.
Раз, два, три — я напьюсь тобой
И прольюсь на лист четверостишьем.

Жизнь ранит остро-режуще,
Калечит хуже сечи.
Я попрошу убежище
В нирване русской речи.

Как просто окочуриться,
Когда душа раздета.
Я попрошу сочувствия
У Тютчева и Фета.
И кончится сумятица,
Мозг одолеет дрему.
И все еще наладится —
А как же по-другому!

В постоянном напряжении,
в беспрерывном дожимании,
в ожидании решения,
в концентрации внимания —

переменные желания
и спонтанные хотения,
необузданная мания,
бесконтрольное стремление.

северный свет — упоение новой тоски
в бесконечности снега и нас, не бегущих по снегу
от безмолвия, неба черный металл раздвигает тиски,
отдавая судьбе первобытную небыль:
только свет и тепло из печи, только треск ладных дров,
по-оленьи в ночи разбредаются мысли —
вот и боги ушли, но не хочется слов,
приложения жизни зависли…
и чего-то горячего хочет нутро,
и теперь только слушать в свободном эфире
храп крота под землей, эхо чьих-то костров,
стук сердец, уходящий в пунктиры,
и не видится выхода в озере льда,
и не ищут его — в одиночестве скопом
просят скудное солнце прийти никогда,
и в дрова отправляют итоги…

Звезда и камень — суть всегда одна,
Однако неизменно есть у них различья —
Звезда горит от счастия сама,
А камень полыхает лишь
                                  от встречи личной...