ИРИНА ГОЛУБЕВА
МАЯТНИК ДНЕЙ
МАЯТНИК ДНЕЙ
Ирина Голубева — поэт, автор-исполнитель. Профессиональный музыкант. Живет в Москве. Работает преподавателем в ДМШ им. Гольденвейзера. Автор книг и публикаций в центральной прессе. Член Союза писателей ХХI века.
* * *
Одиночество леса. Волна, захлестнувшая скалы.
Тусклый март за окном.
Невозможность придти и остаться.
Сбился маятник дней,
и уже не упомнишь всех станций.
Закрываешь глаза — все вокзалы,
друзья да вокзалы.
Но все это отринуть?
Забыться, качнувшись на веслах?
Полотно океана разбить на квадраты для кройки
белоснежных одежд,
убедившись, что все твои весны
в историческом ракурсе малые крохи и только?
Посчитать миражами пейзажи
замшелых стволов?
Сожалеть, что судьба легла,
как несчастливая карта?
Испугаться основ?
Растеряться под натиском снов?
Просто выйти из кадра — и все.
Просто выйти из кадра?
Нет, дружок, не пеняй
на сиротскую завязь дороги!
Разбежится, раскроется, камни твои собирая.
Ты не бойся, шагай, пой, преодолевая пороги!
И увидишь, поймешь,
что идешь по проталинам рая!
Тусклый март за окном.
Невозможность придти и остаться.
Сбился маятник дней,
и уже не упомнишь всех станций.
Закрываешь глаза — все вокзалы,
друзья да вокзалы.
Но все это отринуть?
Забыться, качнувшись на веслах?
Полотно океана разбить на квадраты для кройки
белоснежных одежд,
убедившись, что все твои весны
в историческом ракурсе малые крохи и только?
Посчитать миражами пейзажи
замшелых стволов?
Сожалеть, что судьба легла,
как несчастливая карта?
Испугаться основ?
Растеряться под натиском снов?
Просто выйти из кадра — и все.
Просто выйти из кадра?
Нет, дружок, не пеняй
на сиротскую завязь дороги!
Разбежится, раскроется, камни твои собирая.
Ты не бойся, шагай, пой, преодолевая пороги!
И увидишь, поймешь,
что идешь по проталинам рая!
КАРАДАГ. ГРОЗА
Уже светлеет, но потом сочится опять.
И вид заморский бледностью своей удивит.
И конь, и всадник с гор в долину будут скакать.
А вид заморский... Черт забрал с собой этот вид!
Но все ж светлеет... Дождь черкает точки-тире.
Уже заметно, где холмы, где четко — гора.
А за горой еще играют музыку Ре
минора гром и ветер злобный. Это вчера,
сегодня, завтра было, есть и будет еще.
Заморский вид сползает в ров,
как крымский паук,
потом встает тореадором с красным плащом...
Но слава Богу, наконец-то — солнечный круг!
И вид заморский бледностью своей удивит.
И конь, и всадник с гор в долину будут скакать.
А вид заморский... Черт забрал с собой этот вид!
Но все ж светлеет... Дождь черкает точки-тире.
Уже заметно, где холмы, где четко — гора.
А за горой еще играют музыку Ре
минора гром и ветер злобный. Это вчера,
сегодня, завтра было, есть и будет еще.
Заморский вид сползает в ров,
как крымский паук,
потом встает тореадором с красным плащом...
Но слава Богу, наконец-то — солнечный круг!
* * *
Саше
Береги его, Ксения, в своем городе возле воды,
где присутствие мертвых ощущается
как наваждение,
где изысканный холод и витиеватые льды,
и неделя длиннее других к твоему возрождению.
Красота баллюстрад замурована в вакуум стен.
Примириться бы с тем, что железной кружа
каруселью,
громыхает в уме! В наше время преград и
дилемм
усмири вместе с ним город-сплин!
Помоги ему, Ксения!
Покажи ему высь!
Плоскость площади выведи в мост,
разведенный в ночи, словно руки в момент восклицанья!
Видишь, невмоготу ему, ищет ответ на вопрос:
для чего подниматься туда,
где лишь звезды мерцают?
Возврати ему мир детских игр, фотографий в альбом,
что однажды ушло окончательно, невозвратимо,
пусть звучит в его замке —
воздушном, песчаном, любом —
Спи, мой мальчик, усни! —
эхом нынче немодных пластинок.
Окружи голубыми, льняными цветами надежд,
разгорится над ним небывалая зорька дневная!
Где лежит меж мирами пустым капилляром рубеж,
пусть владеет он тем, что обычно
лишь припоминают.
где присутствие мертвых ощущается
как наваждение,
где изысканный холод и витиеватые льды,
и неделя длиннее других к твоему возрождению.
Красота баллюстрад замурована в вакуум стен.
Примириться бы с тем, что железной кружа
каруселью,
громыхает в уме! В наше время преград и
дилемм
усмири вместе с ним город-сплин!
Помоги ему, Ксения!
Покажи ему высь!
Плоскость площади выведи в мост,
разведенный в ночи, словно руки в момент восклицанья!
Видишь, невмоготу ему, ищет ответ на вопрос:
для чего подниматься туда,
где лишь звезды мерцают?
Возврати ему мир детских игр, фотографий в альбом,
что однажды ушло окончательно, невозвратимо,
пусть звучит в его замке —
воздушном, песчаном, любом —
Спи, мой мальчик, усни! —
эхом нынче немодных пластинок.
Окружи голубыми, льняными цветами надежд,
разгорится над ним небывалая зорька дневная!
Где лежит меж мирами пустым капилляром рубеж,
пусть владеет он тем, что обычно
лишь припоминают.
* * *
Длинные тени заката. Безумная румба
волн, проникающих в самое сердце июля.
Образ цветущей земли, не открытой Колумбом.
Дом без хозяина. Вечно пустующий улей.
Просто войди в эту синь! Раздели ее с теми
голубоглазыми сестрами дремы! Что толку
ждать диалога? На фоне скалистых растений
выросла тень твоей жизни. Надеюсь, что долгой.
волн, проникающих в самое сердце июля.
Образ цветущей земли, не открытой Колумбом.
Дом без хозяина. Вечно пустующий улей.
Просто войди в эту синь! Раздели ее с теми
голубоглазыми сестрами дремы! Что толку
ждать диалога? На фоне скалистых растений
выросла тень твоей жизни. Надеюсь, что долгой.
* * *
Стихи без посвящения. Стишки.
Легки без притяжения. Легки.
Как легкие над лампой мотыльки.
Как голуби, клюющие с руки.
Так, всем годам-невзгодам вопреки,
к прозрачым водам солнечной реки
под утро приплывают рыбаки,
и бродит конь, и дышат васильки,
и поле входит в облако ракит...
Наверное, до гробовой доски
со мною, то близки, то далеки,
мои непостоянные дружки —
стихи без посвящения. Стишки.
Легки без притяжения. Легки.
Как легкие над лампой мотыльки.
Как голуби, клюющие с руки.
Так, всем годам-невзгодам вопреки,
к прозрачым водам солнечной реки
под утро приплывают рыбаки,
и бродит конь, и дышат васильки,
и поле входит в облако ракит...
Наверное, до гробовой доски
со мною, то близки, то далеки,
мои непостоянные дружки —
стихи без посвящения. Стишки.
* * *
Зима. Мой день рожденья. На стекле
мороза вензель. Трепетные каллы.
Все грани бытия в одном бокале.
Весь мир сквозь молодое Божоле.
Мы юны. Мы легко вообразим
грядущее как некую любезность,
и в наизнанку вывернутой бездне
отыщем взгляд к нам благосклонных зим.
И в дар приняв фамильный амулет,
под радостные возгласы "Дерзайте!"
покуда счет не выствил дизайнер,
рисующий пространство наших лет,
уходим. Склоны узенькой реки
разводим в точки новых траекторий,
и город сам собой впадает в море
страстей, сомнений, славы, музыки!
Но волны рассекает волнорез,
и занят вычитанием хронометр.
А взгляд из бездны, как смертельный номер
идущего за линию небес.
Еще подъем и — залп летучих рыб!
И царь созвездий Лев на перевале!
Чем более привязан к вертикали,
тем менее страшит тебя обрыв...
Мы снова поднимаем якоря,
скользит ладья, и ярок клюв Тукана!
Все грани бытия в одном стакане.
Но ломтик хлеба на его краях...
Кому из нас?
мороза вензель. Трепетные каллы.
Все грани бытия в одном бокале.
Весь мир сквозь молодое Божоле.
Мы юны. Мы легко вообразим
грядущее как некую любезность,
и в наизнанку вывернутой бездне
отыщем взгляд к нам благосклонных зим.
И в дар приняв фамильный амулет,
под радостные возгласы "Дерзайте!"
покуда счет не выствил дизайнер,
рисующий пространство наших лет,
уходим. Склоны узенькой реки
разводим в точки новых траекторий,
и город сам собой впадает в море
страстей, сомнений, славы, музыки!
Но волны рассекает волнорез,
и занят вычитанием хронометр.
А взгляд из бездны, как смертельный номер
идущего за линию небес.
Еще подъем и — залп летучих рыб!
И царь созвездий Лев на перевале!
Чем более привязан к вертикали,
тем менее страшит тебя обрыв...
Мы снова поднимаем якоря,
скользит ладья, и ярок клюв Тукана!
Все грани бытия в одном стакане.
Но ломтик хлеба на его краях...
Кому из нас?