Больничный конвейер, словно жернов мельницы, перемалывающий человеческое бытие, двигался непрестанно день и ночь.
Так уж совпало, что перед тем, как привезли в больницу Варвару, в приемное отделение поступила другая старушка — бывшая заведующая бывшего местного клуба. Возглавив его перед Великой Отечественной войной, она многие годы составляла в своем рабочем кабинете, который был устроен в алтаре храма, планы мероприятий по антирелигиозной пропаганде и победные отчеты в отдел культуры райисполкома и отдел пропаганды райкома партии, куда ее и пригласили потом на должность инструктора.
В начале 1990‑х, перед возвращением здания храма верующим, в клубе также творились дела сатанинские: то собирались устроители различных "пирамид", то сектанты или экстрасенсы, то партии-однодневки, борющиеся за власть на деньги Запада…
Появлялась, как тень прошлого, и бывшая хозяйка "культурно-просветительского" учреждения. Она по-свойски заходила в директорский кабинет, где, как и прежде, богохульствовала и курила.

Когда храм вновь стал храмом, "последний преданный боец партии", как она сама себя называла, устроила на улице перед ним скандал.
Внутрь ее не пустили. Вдруг, обессилив от злобы, она закричала в отчаянье:
— Не вижу! Ничего не вижу…
Ее увезла "скорая". И с тех пор жители района нигде больше эту тень прошлого не встречали. Многие думали, что "последний преданный боец партии" уже давно умерла.
Но она, так и не примирившись с Господом, не осознав, почему ослепла, жила и жила себе в полном одиночестве, никому не нужная и всеми забытая. У нее были сын и дочь, но старушка с ними поссорилась.

И вот теперь, когда "последний преданный боец партии" тяжело заболела, с ней в больницу приехала внучка, которая давно хотела стать хозяйкой бабушкиной квартиры.
Вслед за санитарами сия деловая молодая особа не пошла. После того, как дежурный врач приемного покоя осмотрел ее бабушку и заполнил все необходимые бланки на госпитализацию, она села в свою машину и уехала.
Санитары-студенты, как могли более осторожно, переложили старушку с каталки на койку. Перед уходом один из них стал ободрять:
— Ничего, бабушка, потерпите, с Божьей помощью — поправитесь…
— Бога…, — вместо своего привычного "Бога — нет" она захрипела, и в те минуты, когда санитары побежали за дежурным врачом, ее не стало.

Вот на этой же койке в коридоре смиренно встретила свою блаженную кончину и Варвара.
Всю жизнь сердце Варвары, как и всякое христианское сердце, было, по словам Фёдора Михайловича Достоевского, "полем невидимой брани добра со злом".
И всю жизнь Варвара питала глубокую веру в помощь Пресвятой Богородицы и своей Небесной покровительницы — святой великомученицы Варвары. Она никогда не расставалась с ладанкой, которую надела на ее шею бабушка. Помнила Варвара и бабушкины слова:
— Тот, кто вручает себя заступлению Пресвятой Богородицы, не умрет без покаяния и причастия Божественных Тайн.

И на смертном одре в больнице, даже не имея возможности пригласить священника, Варвара не лишилась этой милости Божьей.
В последние мгновения своего прощания с земным Отечеством, когда ее старое сердце захотело наконец отдохнуть, она увидела вдруг Пресвятую Богородицу. Пречистая явилась, чтобы указать праведнице Путь в Отечество небесное.
У Царицы Небесной, одетой в черное монашеское одеяние, был добрый, все прощающий взгляд. Ее голубые, бездонные глаза напомнили Варваре небо детства над родным селом.

В то же мгновение, когда она почувствовала великую радость и умиление, по щекам праведницы скатились слезинки. Их отерла бабушка Вера. Она появилась у постели отходящей ко Господу Варвары вместе с Пресвятой Богородицей.
Перед последним Варвариным вздохом бабушка благословила ее семейной иконой Казанской Божьей Матери. Ласково погладив внучку, как в детстве, она прикрыла Варваре глаза.

Больница спала. Спала напряженно и нервно.
Казалось, что спит и Варвара.
А душа ее уже витала над всем родным и близким, что она видела в своей земной жизни.
Прощалась!
И осознала вдруг Варвара: благодаря милости Божьей, то, что было дорого ей, ее семье, родителям, предкам, несмотря на козни лукавого, живо. Никуда, как оказалось, не ушло.
И никогда не уйдет. Господь поругаем не бывает! Есть и всегда будет Святая Русь — она в каждом из нас!
Эти мгновения, после стольких потерь родных и близких, переживаний за судьбу Отечества и нашей веры, которыми была наполнена вся Варварина жизнь, стали самыми счастливыми.
И теперь в душе Варвары, которая готовилась предстать перед Господом, молить Всевышнего лишь об одном — о милости к ее земному Отечеству, не было уж прежней скорби о России и вере предков. Ее наполняли любовь и благодарность к Спасителю.
А личные скорби Варвара уже давно отринула, ибо по совету бабушки всю жизнь следовала наставлениям оптинских старцев, а в особенности — преподобного Амвросия, который говорил:
"Главное средство ко спасению — претерпевание многоразличных скорбей, кому какие пригодны, по сказанному в "Деяниях апостольских": "Многими скорбями подобает нам внити в Царствие Небесное""…
Единственно, в чем Варвара не успела разобраться в эти мгновения: грех или нет то, что она изо дня в день излагала свои мысли в дневнике. По сути, она дерзнула написать свое собственное житие, которое оставляла теперь после себя.
И душа Варвары смиренно сотворила молитву:
"Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!"

— Пора! — позвала ее бабушка.
Как и необычные посетительницы, Варвара была теперь тоже вся в черном. Послушная воле Господа, она направилась вслед за ними по длинному больничному коридору. И за дверью каждой палаты были свои сожаления, сомнения, страхи, стрессы, страдания, скорби…
Дремала за столиком дежурная медсестра, студентка медицинского училища. И вдруг девушка увидела во сне что-то тревожное. Проснулась, пошла в тот конец коридора, где лежала доставленная вечером старушка, и, поняв, что та скончалась, побежала будить дежурного врача.
Трех женщин в черном видел лишь охранник внизу.
— Сестры, у нас не монастырь, почему вы оказались здесь ночью?
Та, за которой следовали две другие, отвечала:
— Я — всегда здесь: утешаю болящих и скорбящих!
И тут только охранник узнал Ее, рухнул на колени. А когда поднялся, никого рядом не было.