Пахнет в озере этом печалью волна,
Разбивая колени о дно плоскодонки.
А на том берегу и трава зелена,
И в песчаных карьерах урчат пятитонки.
Тоньше волоса миг между явью и сном,
Но побег невозможен из этого плена.
Как в "Солярисе" неповторимого Лема,
Отражаюсь в свинцовой воде пацаном.
Жизнь — космична, ее не измерить числом,
В ней и черные дыры, и белые пятна...
Понимаю, что мне не вернуться обратно,
Зря ломаю волну деревянным веслом.

Отпусти меня, жизнь, на свободу,
заверши незаметно мой путь.
И с ладони  позволь к небосводу
мотыльком безмятежным вспорхнуть
высоко над песчаною пылью,
отрешившись от бремени дел,
и пока не рассыпались крылья,
улететь за бескрайний предел...

Я его хорошо знаю —
          лучше своей ладони с линией жизни и       
                                          другими каракулями.
И между домами нашими —
                                  не один пояс часовой!
Всю жизнь проходил в простом пальто —
                  никаких соболей с каракулями,
а все богатство его —
                          скалы суровые на Чусовой.
Ищет братьев-поэтов пропавших,
                          поводырь ему — только стих.
Ему до фени еврей ты,
                                  татарин,
                                              или бурят.
И одно повторяет он
                  в мире зависти и жестокости:
Поэт — брат мне,
              поэт — брат мой,
                                      поэт мне — брат...

Удача приходит внезапно,
не помню восторга иного.
Но день пролетает — и завтра
она обнимает другого.
И снова
сплошная непруха,
и жизнь до чего ж бестолкова.
Удача — бродячая шлюха!
Но как ее хочется снова!

Мы от поэзии в убытке,
где от нее дохода ждать!
Порой разденешься до нитки,
чтоб книжку тощую издать.
Сидим
безвестные кликуши
литературного труда,
и в строках раскрываем души,
чтоб каждый
плюнуть мог туда.