Возможно, дело не во мне,
А в том, что, выношено свято,
Живет во влаге и в огне
И от рождения крылато.

Из невесомого письма,
Из непомерности мерцанья
Возникли звуков кутерьма
И безответность восклицанья.

Возможно, с гор идет пастух —
Стадам не надобна охрана,
Покуда спрашивают слух
О невозможности обмана.

Маяк мерещится во сне —
Ему бы в бухте удержаться, —
Светляк маячит в стороне —
Ну что бы малому сказаться?

И успокоиться нельзя —
Всему живому под луною
Давно дарована стезя
И воскрешение иное.

Так просто путались во всем,
Что нависало, не заботясь,
Крутилось шалым колесом,
За нами ревностно охотясь.

Как будто в судороге рта
Рассвета вкус, как щебет польский,
И горловая глухота
Свистала песенкой тирольской.

И что еще предостеречь
От невозможности провала,
Когда улыбку уберечь —
Как дожидаться карнавала?

И что вышептывать, гордясь,
Что даже в этом кривотолке
Акаций выветрена вязь
И сосен каверзны иголки?

Поскольку связанным зову
Завет с обязанностью взгляда,
Все это было наяву —
И переспрашивать не надо.

Я выбрал этот смысл, как похвалу,
И речь моя да будет мне отрадой —
Три яблока на вздыбленном полу,
И стон лежит раздробленной тирадой.

Три яблока округлые в горсти,
Единожды увиденные прежде, —
И ты, моя родная, не грусти,
Смутившаяся в дымчатой одежде.

Когда же отчуждение уймет
Свою перенасыщенную тягость,
Я выскажу и лепет, и полет,
Имеющие сущность и двоякость.

Я выберу, поскольку уж привык
Ответствовать осознанности сада,
Изведанный и праведный язык —
И более загадывать не надо.

И пристальнее вглядываюсь я
В доставшееся сызнова наследство —
О странная, наивная семья,
Впадающая в крайности и в детство!


И, может быть, познаем благодать,
Явившуюся к нам, как месяц ясный, —
Но все же ни за что не распознать
Картины жизни, странной и прекрасной.

Почему же так недостает
Этих лет со взбалмошными днями?
Поугасли, что ль, наперечет
Иль еще говаривают с нами?

И зачем, так ветрено светла,
Ты живешь, неведомым влекома?
Если новой быть ты не смогла,
То в былом чрезмерно незнакома.

И куда же нынче улетишь,
Приютит ли завтрашняя стая,
Чтоб внизу покинутая тишь
Не исчезла, молча угасая?

Ведь всегда я, помнится, прощал,
Принимая многое на веру,
Чтобы вновь под окнами звучал
Птичий Бах предутреннего сквера.

А теперь недолгая свеча
Утолит блуждающее пламя —
И грустит Обида у плеча —
Дева с лебедиными крылами.

Золотые шары! — среди лета вы отзвуки хлада —
То ли солнца хранители, то ли увядшая боль,
Где ни писем, ни слез, ни объятий забвенью не надо —
Только все же взгляни и к руке прикоснуться позволь.

Поднимись изваянием сонным — иль нет — озареньем,
Восхитись и рассыпься, как искры летят от костра —
Укроти этот ветер — ах, было бы это дареньем, —
За твоим сотвореньем придет золотая пора.

Золотая, как яблонь, явись по велению ока,
За ресницами вспыхни зрачка мимолетным огнем, —
Золотые шары! — вы ровесники лунного тока,
Содрогающей тягой всегда уносящего днем.

За изведанный локон, за эти ладони драгие,
За дрожащее веко и губ огорченный уют
Это нам, это нам возвещают шары золотые,
Что в минуты исхода и птицы для нас не поют.

Я людей увидал — я отшельником брел по дорогам
До обители той, где небес открывается клич,
Но зачем же мне знать и судить наконец о немногом,
Если столького в мире еще не сумели достичь,

Если, чествуя нас, а потом сентябрю причащая,
Очевидцев щадя и наследников доброй любви,
Разливается свет — и звенит синева золотая,
Чтоб червонное золото вспыхнуло в нашей крови,

Чтобы речь вырастала, как рощи восходят святые,
Чтобы видели мы зарожденье высот естества,
Где жалеют, и ждут, и внимают шары золотые —
И протяжная молвь осыпанья и песен жива.

В зимнем небе где тополь крут
паровозный гудок повис
точно ивовый гибок прут
и рассыпчат на кухне рис



а в домах неурядиц рой
неудач полоса в очах
и покров не скроить такой
чтоб утратам гореть в печах

стрекозы ледяной крылом
напоследок февраль блеснул
словно виден ствола разлом
и подземный раздался гул

и теперь остается нам
улыбнуться кивнув слегка
окаянным отдав стенам
неприкаянный тон сверчка

словно во поле воли нет
и никто от себя не спас —
передернутых горем бед
прозреваю урочный час

а весны голосок охрип
и девичьи черны зрачки
дожидаясь созвездья Рыб
у ложащейся спать реки.

Дождь высветляет путь
крыш серебрит изгибы
и не страшны ничуть
те что уйти могли бы

в сумерках имярек
лишь отшатнется лишним
чтоб обрести ночлег
нам не мешать и вишням

и в лабиринте лет
не заблудиться ныне —
там где Альгамбры нет
вдосталь на всех гордыни

словно качнув серьгой
на волосок от взгляда
ночью войдет нагой
нега в объятья сада

что ж замечтался цвет
бубен держа цыганский?
тени узорчат след
точно балкон испанский

там где закрыв глаза
профиль скрывая белый
гнутся к лозе лоза
Лидия с Изабеллой.

Не взглянуть ли мне на лица
на закате октября?
в них зимующие птицы
пробуждаются не зря
в них затронута негласно
захолустная струна
в запустении опасна
и в заре отражена

там зареванною ровней
старожилам и холмам
запредельное подробней
чем хожденье по домам
чем землистые таблицы
здравомыслящего дня
где заступницей столицы
служит жесткая стерня

где затворницы из башни
расчесали волоса
злоумышленнее шашни
и яснее голоса
и дыханье вдохновенно
запрокинутых ракит
и признанья откровенны
незабвенных волокит

золотую середину
миновали до поры
и поэтому едины
упованья и пиры
где отзывчивые квиты
злоязычие в ходу
и языческое скрыто
в ясновидческом бреду

где вы добрые богини
запоздалого тепла?
где намеренья благие —
не луна ли унесла?
не замолвили ль словечко
за неловкого меня
чтобы легкое колечко
выручало из огня?

не губили бы таланты
не забыли бы тихи
застекленные веранды
замоленные грехи —
только нам в любви и вере
недосуг смиряться там
где едины в старой эре
земно кланяемся вам.

Игрищами грустными
листьев и ветвей
тягу к безыскусному
ведай и развей —
в них истолкование
будущности дней —
новое внимание
горше и полней

идольское капище
бывшего вчера
видимо пока еще
в хворосте костра
в хаосе и сырости
в углях забытья —
прошлому не вырасти
из небытия

жестом избалованным
влагою беды
к далям зацелованным
тянутся сады
избура-оранжевы
изжелта-чужи —
где же были раньше вы?
разве что во лжи!

их не удержать уже
ржавым проводам —
по миру бежать меже
жить по городам —
поверху листве лететь
понизу опасть —
вам ли к синеве хотеть
попросту припасть?

что за изволение
медлит на устах
словно исцеление
всюду на местах?
что за излияние
в логове дождей
должное влияние
прячет от людей?

изнизу отзывчива
замкнута вверху
осень ли забывчива
в хвое и во мху?
что за измерение
надо разобрать?
прежнее смирение
к ней не подобрать



слово заговорное
скажем ли порой
выбрав непритворное
мерой за игрой?
иссиза-жемчужные
сузим облака
но единосущное
сумрачно пока

что же не зажмуриться
что же не вздохнуть?
полно вам амуриться
видимость и путь!
полно вам потворствовать
стаям в небесах!
это вам не версты ведь
в звездах на Весах

что за искажение
в окнах оживет
словно продолжение
жалоб и темнот?
стало быть на лихо нам
тихо как всегда
старится неслыханно
хладная вода

за единоверием
ночи и мечты
видимым поверием
вырастут цветы —
столько театрального
сразу же грустит!
кроме ирреального
что еще смутит?

за изнеможением
шляхом полевым
нашим продолжением
нежности к живым
станет изобилие
судеб и забот
чтобы не забыли вы
сути для щедрот

словно заклинание
позднее твержу
лишь воспоминание
в песне нахожу
будто бы под маскою
дремлет до весны
близкая сентябрьская
магия луны.