Вот снова лопнула струна.
Пора бы и встревожиться,
что струн оборванных стерня
все множится и множится,
а босиком по той стерне
пройти не получается.
Звучала музыка во мне,
да, видимо, кончается.
Глухое время настает —
совсем не музыкальное.
Ну, а струна — звенит, поет…
она еще не сознает,
что песня-то прощальная.

А сказка вовсе не страшна.
И что тревожиться впустую?
Один укол веретена…
Сон в ожиданье поцелуя…
Отгородила жизнь иную
плющом увитая стена…
Лишь из раскрытого окна
зубчатой башни, за оградой
дорога пыльная видна.
Полдневный зной. И где-то рядом
идет июльская страда.
Покос. Нельзя терять ни часа.
Пасутся тучные стада
в полях маркиза Карабаса.
Неприхотливый сельский быт.
Феодализм, средневековье…
Который век принцесса спит…
Не приставайте к ней с любовью.

А казалось — чего уж проще-то, —
осознав свою одаренность,
взять уйти от бездарной общности
в гениальную разобщенность.
От корней отрываясь, главное —
в пустоте задержав дыханье,
научиться хоть с чем-то сравнивать
это новое мирозданье,
где ни пафоса, ни иронии, —
только в поисках новой истины
вечный хаос и дисгармония,
чьи законы еще не писаны.

Да. Все начнется с мелочей — в овраге высохнет ручей,
скворец в свой домик не вернется,
заблудится среди ветвей, с тропы собьется муравей,
пчела об улей разобьется…

Да, все начнется с ерунды, на полюсах подтают льды,
слегка сместится ось земная,
до срока отцветут сады, но не завяжутся плоды —
прихлынет влага ледяная…

Да, все начнется с пустяков, ведь мир действительно таков
и сметан на живую нитку.
Он потому еще живой, что выдает нам не впервой
закономерность за ошибку.
Немного вкривь… Немного вкось… И понеслось… И началось —
пожар, потоп, землетрясенье…
Что остается — только ждать, когда настанет благодать,
смакуя каждое мгновенье.

Я ухожу, но ты не смотришь вслед,
и этот мир, стоящий между нами,
как зеркало с размытыми краями,
мерцая амальгамой на просвет,
не помнит прежних радостей и бед.
Мы живы прошлым.
Будущего нет.

Не жаворонок, но и не сова я.
Пущу перо на волю, и оно
пойдет водить рукой, не поспевая
за ходом мысли, не подозревая
куда в конце уткнуться суждено.

Я многое старательно забыл,
зачем-то с Мнемозиной соревнуясь.
Да и кого я, в сущности, любил?
как легкий дождь средь будущих могил,
брожу, подземной радугой любуясь,
запоминая новые цвета,
которыми богата пустота.

Я прежде думал — хаос это мрак,
объединивший красок мельтешенье.
Откуда же тревога и сомненья?
Что если я не прав и все не так?

Если и забудется — не скоро —
мать в тот день, не знаю почему,
подойдя к окну, раздвинув шторы,
вглядываясь в слякотную тьму,
плакала и слез не вытирала,
провожала, как в небытие.
Слишком долго в воздухе витало
крестное знамение ее.
Вот и все.
      И за угол, к трамваю,
в первое маршрутное такси,
словно от себя же убегая…
Господи, помилуй и спаси!

Тут бы и вернуться, чтоб утешить
или задержатся хоть на час.
Но не возвратился.
             Каюсь.
                 Грешен.
Кто же знал, что все в последний раз.

А дым струится до небес —
все выше, выше…
Как хорошо построен лес —
ни стен, ни крыши, —
сплошные окна в три ряда,
и все раскрыты.
Смотри — звезда, еще звезда —
зажглась в зените.
Да, вся бесстрашие, полет —
горит, мерцает,
и наши судьбы наперед
прекрасно знает.