Я помню себя где-то с трех-четырех лет. Мы жили вместе с мамой и бабушкой в квартирке (с двумя крохотными спальнями) городского комплекса для малоимущих. Одинаково уродливые, безбалконные, краснокирпичные дома наводили уныние. Постоянно живущих лиц мужского пола в нашей квартирке не водилось. Словом, ни папы, ни дедушки, ни старшего брата, ни младшего. Я была единственным ребенком в этой, как теперь говорят, неполноценной, сугубо женской семье.
Однако мужчины (мамины бойфренды) у нас все же частенько появлялись. На время. Как приходили, так и уходили. Иногда оставались на ночь, на пару дней, реже задерживались на месяц. Не везло маме на постоянного друга.
У мамы была своя спальня. А я спала в одной комнате с бабушкой. Наиболее щедрые кавалеры приносили подарки для мамы и гостинцы для меня. Мама свои подарки при нас с бабушкой не разворачивала. Сразу удалялась с ними в спальню и там рассматривала или примеряла: дешевую бижутерию, кофточку, нейлоновый шарфик, сильно пахнущие цветочные духи… Мне обычно дарили игрушки или сладости, которым я шумно радовалась. Один из бойфрендов даже как-то раскошелился на большую заводную куклу в коляске и с комплектом одежды. Кукла была чернокожая с бантом в кудрявых волосах. Когда ее заводили ключиком в спине и держали за ручку, она передвигала ножками по полу и произносила нечто в роде "уа-уа".
Бабушке не приносили ничего, видимо, предполагая, что старуха (которой, кстати, не было в то время и пятидесяти лет) и так обойдется. Мол, пусть радуется, что до сих пор жива, бодра, на своих ногах и даже может обед приготовить и погулять с ребенком, то бишь со мной. И что мама не планирует в будущем отдать бабулю в дом престарелых.
Нашу семью по праву можно было назвать цветной, а точнее — разноцветной. Бабушка отличалась воистину темной кожей, предельно темной, цвета ночной тьмы без фонарей или черного кофе без примеси молока. Рассматривая старые фотографии, могу сказать, что даже в молодости она едва ли была хорошенькой. Типично негритянские черты лица: большой рот с пухлыми губами, широкий плоский нос, печальные глаза, радужка которых почти сливалась со зрачком, и густая шевелюра непослушных волос, вьющихся мелким бесом. Ни толком причесать их, ни уложить. Разве что иногда подстричь. За всю жизнь я не встретила негритянок (или как теперь политкорректно говорят, афроамериканок) чернее моей бабушки.
Мама уродилась гораздо светлее. Цвет ее кожи можно было назвать кофейным с изрядным количеством молока. Мамины черты лица (губы и нос) были значительно тоньше и изящнее бабушкиных, и волосы ее не вились мелким бесом, а ниспадали крупными кольцами и волнами до плеч. Мама была хорошенькой и сексапильной мулаткой, родившейся у бабушки от случайной связи с богатым белым мужчиной, в семье которого бабушка служила горничной. (Как мне потом, когда я повзрослела, рассказала мама.) Просто в один прекрасный день молодая чернокожая горничная подвернулась хозяину дома под разгульно-ласковую пьяную руку. Нехитрое молодое дело было сделано.
Что касается меня, то цвет моей кожи был на удивление белым, и здоровый румянец покрывал по-детски пухлые щечки. Небольшой чуть вздернутый носик, темно-карие глаза и густые волнистые черные волосы. Черты моего лица можно было назвать вполне европейскими, и, если не знать мою родословную, то меня, не задумываясь, следовало причислить к белой расе. О таких, как я, говорили: "She can pass" (Она сойдет за белую). Словом, когда бабушка прогуливалась со мной по нашему микрорайону, незнакомцы принимали ее за мою чернокожую няню и восклицали: "Как, наверное, приятно быть бебиситтером такого очаровательного ребенка!" Бабушка сначала не знала, как реагировать на такой сомнительный комплимент, злиться ей или радоваться. Потом все же злилась, но постепенно привыкла к подобным ремаркам, и они ее уже нисколько не обижали. Наоборот, когда бабушку расспрашивали обо мне, она с гордостью объявляла во всеуслышание, что я — ее родная внучка. Хотите верьте, хотите нет! Вот такая игра природы!
Я получилась так называемой квартеронкой, плодом недолгого маминого школьного романа с белым парнем из весьма благополучной семьи, который в маму влюбиться — влюбился, но жениться на мулатке все же не решился. Во‑первых, тогда (в начале 60‑х годов) были другие, менее либерально-демократические времена, и смешанные браки, хоть и существовали, но не приветствовались ни белыми, ни черными, так как вызывали конфликтные ситуации и социальные проблемы. Во‑вторых, окончательной причиной его отказа жениться на маме послужила моя бедная, ни в чем не повинная, кроме темного цвета кожи, бабушка. Родители молодого парня, увидев мою черную, как вакса, бабулю, попросту испугались дальнейших генетических последствий (а вдруг родятся такие же черные внуки?) и решительно заявили своему сыну: "Не бывать этому браку!" Мой биологический отец не хотел идти против воли родителей. Обрюхатив мою мамочку в выпускном классе средней школы, он сделал свое дело, погрустил и, как говорится, был таков. Обычная американская история…
Итак, вопреки опасениям моих деда и бабки со стороны отца, я родилась белокожим ребенком, и назвали меня соответственно Лили (имея в виду белую лилию). Ни мой биологический отец, ни его родня о моей дальнейшей судьбе ничего не знали, так как после моего рождения мы переехали из Вашингтона в Бруклин, штат Нью-Йорк, и наши следы затерялись в большом городе. К слову сказать, впоследствии никто никого и не разыскивал: ни мы его, ни он нас. Мы ему были не нужны и какой-либо помощи и поддержки от него не ждали.
Где-то лет до пяти разница в цвете кожи между бабушкой, мной и мамой не смущала меня. Я хоть и чувствовала странность ситуации, но воспринимала нашу разноцветность как природную данность и вопросов не задавала. В пятилетнем возрасте я, как и все американские дети, поступила в подготовительный класс публичной школы, и вот тут-то сам собой возник вопрос, к какой расе мне себя причислить и с кем дружить. Для начала я решительно спросила маму:
— Кто я, белая или чернокожая? И почему я не похожа ни на тебя, ни на бабушку? Ты меня удочерила? Я что… тебе не родная дочь?
— Ты мне самая что ни есть родная. Твой отец — белый, поэтому ты получилась такая светлокожая. Но все же для тебя будет лучше считать себя черной. В твоей жизни будет меньше вопросов и проблем. Белые тебя все равно не примут в свой семейный круг. Помяни мое слово. Если же примут, то это будет редкое исключение из правил. Запомни это, пожалуйста, и веди себя соответственно.
Больше мама мне ничего объяснять не стала, да и мала я была для более детальных объяснений. Я выслушала мамины объяснения и напутствия и… затаилась. В глубине души мне хотелось быть белой, тем более, что до пересечения с моими бабушкой и мамой учителя и соученики меня так и воспринимали. Я сознательно предпочитала белый цвет кожи черному. И не удивительно! В нашем классе белые дети были, как правило, из благополучных, полноценных и более обеспеченных, чем чернокожие, семей и соответственно лучше и чище одеты. (Впрочем, я, будучи единственным и обожаемым ребенком, не могла пожаловаться на бедность в одежде. Несмотря на скромный заработок — моя мать работала обычной продавщицей в магазине Macy’s, — меня одевали чисто, красиво и со вкусом, и выглядела я, как куколка с витрины.)

В связи с моим квартеронским происхождением (с одной стороны) и белокожим обликом (с другой), я не вписывалась ни в белую, ни в черную расовую группу и научилась пользоваться этим исключительным положением в своих интересах. В школе я сходила за белую девочку и больше общалась с белыми детьми, а дома во дворе (где все соседи знали мою семью) дружила и играла с чернокожими. Таким образом, я приучилась лавировать, хитрить и врать с самого раннего детства. Вначале эта двойственность мне нравилась и даже казалась увлекательной игрой. Но где-то к старшим классам средней школы, когда почти все школьники разбились на парочки: бойфренд-герлфренд, мое неопределенное положение стало меня тяготить.
Я была хороша собой, и претендентов на мою дружбу-любовь было хоть отбавляй, как белых, так мулатов и чернокожих. Мне хотелось иметь в бойфрендах непременно белого парня, и нравился один, которому нравилась я. Его звали Роберт, сокращенно Роб или Боб. Это был симпатичный светлый шатен с голубыми глазами, высокий, спортивной комплекции. Я согласилась пойти с Бобом в клуб потанцевать, и мы хорошо провели время. Несколько раз ходили в кино и на домашние вечеринки одноклассников, целовались и обнимались в темноте. Объятия шли по нарастающей, но до интима пока дело не доходило. Я, хоть и таяла от его прикосновений, но, наученная горьким опытом моей мамы, берегла свою девственность, как самое драгоценное, что имела. Первое время мы не копались в наших родословных. Не было особой нужды. Но потом наступил такой момент, когда ситуация потребовала от меня раскрыть всю подноготную и выложить карты на стол.
Приближался мой день рождения — шестнадцать лет (sweet sixteen), и мама с бабушкой решили сделать мне приятное, отметив эту знаменательную в жизни девушки дату не дома, а в ресторане. Я всячески отбрыкивалась от идеи празднества, предчувствуя, что знакомство Боба с моей семьей может загубить наш роман, но все же понимала, что рано или поздно придется мне ему признаться, что я — квартеронка: дочь мулатки и белого, скажем, бывшего маминого мужа или друга, который нас бросил, и его местонахождение нам не известно. (Может, он обретается где-то на земле, а может, уже и на небе.)
Признаться рано или поздно! Но лучше рано, то есть чем скорее, тем лучше. И вот наступил подходящий момент…
Конечно, можно было избежать неприятного признания и просто пригласить Боба на мой день рождения, на котором его будет ждать этакий сюрприз в виде моей мамы и бабушки… Я представила себе шоковое состояние Боба при знакомстве с моей бабушкой. Вернее, попыталась представить, и мне, что называется, поплохело. В общем, я решила схитрить, совершив самое настоящее предательство по отношению к моей любимой бабуле. Я познакомлю Боба с мамой-мулаткой (пусть он переварит сначала эту информацию). А про бабушку шепну Бобу на ухо, что это моя старая няня. (Да простит мне Всевышний этот грех!) Официально представлять их друг другу не стану.
Мне было очень противно принимать такое решение, но раскрыть сразу все карты своему бойфренду я не решилась.
День рождения решили отметить в местном китайском ресторанчике. Недорого и хорошо. Нам даже отвели небольшую комнату для privacy. Китайскую еду любят все. Мы привезли праздничный торт и воздушные шарики. Включили музыку. Все как полагается. Я пригласила несколько подруг и одноклассниц. Каждая пришла со своим парнем. Белые вперемешку с чернокожими и китайцами. Полный расовый букет. Во главе стола сидела я — именинница. По правую руку от меня — мама, рядом с ней — бабушка. По левую сторону от себя я посадила Боба. Разодетая в новое шифоновое платье розового цвета с открытым вырезом — продукт магазина Macy’s — я выглядела сногсшибательно. Высокая прическа, высоченные каблуки, на шее тонкая золотая цепочка с маленькой жемчужиной, жемчужные серьги. Ювелирка — подарок объединенных накоплений и усилий мамы и бабушки. Я получила много комплиментов от подружек и их парней. Говорили, что хоть сейчас снимай меня для обложки глянцевого журнала. Взволнованная, я щебетала на ухо Бобу всякую чепуху типа:
— Как тебе нравится мое новое платье и прическа?
— Очень нравится. Ты выглядишь классно! Настоящая принцесса из сказки, — ответил Боб и добавил так, между прочим. — Ты мне не говорила, что твоя мама — мулатка.
— Не говорила? Разве? Ну и что такого? Не считала нужным. Да ты и не спрашивал. А это имеет для тебя какое-то значение? Мне казалось, что ты — не расист.
— Конечно, я не расист. Но все же… ты должна была сказать. Скрывать свое происхождение и религию — самое плохое дело. А кто эта черная старушенция, которая сидит рядом с твоей мамой?
— Почему старушенция? Ей всего-то пятьдесят два года. Это… это моя няня. Мама всегда работала. Меня вырастила няня. Она приехала из деревни. У нее своей семьи нет, поэтому она живет с нами, — уверенно врала я. — Моя няня замечательная! Она такая добрая! Я ее очень люблю. Черные няни самые лучшие в мире! Ты читал книжку Маргарет Митчелл "Унесенные ветром"? Или хотя бы фильм смотрел с Вивьен Ли и Кларком Гейблом?
— И читал, и смотрел. Няня — так няня. Ладно! Проехали. — Боб замолчал и заметно скис. Похоже, он мне не поверил.
"Не поверил, и не надо. Черт с ним! И зачем он вообще спросил про “черную старуху”? Мог бы и промолчать. Значит, мое происхождение его сильно беспокоит. Что ж, очень жаль, но, видно, придется мне его бросить. Но не сегодня. Завтра. Сегодня мой день рождения, и я буду веселиться", — подумала я и продолжала улыбаться Бобу и другим гостям, делая вид, что все прекрасно и ничего не произошло.
Еда была отменная. Я получила кучу поздравлений и подарков. Официанты внесли торт со свечами. Гости спели "Happy birthday to you!" И я, как полагается, задула свечки. Играла музыка, все танцевали. Боб после кратковременного замешательства пригласил меня на медленный танец, как и положено бойфренду. Мы танцевали в обнимку. Руки Боба сомкнулись на моей талии, мои руки обхватили его за шею. Вроде все шло, как по протоколу любящих сердец. Напоказ, для гостей. На самом деле в руках Боба не было прежней нежности и тепла, он был задумчив, не улыбался. Холодом повеяло на меня от этих его искусственных объятий. Интуиция подсказывала мне, что это наш последний вечер вместе и последний танец. И я снова подумала о том, что придется мне его бросить. Бросить первой, непременно первой, и не ждать, когда он бросит меня. От этих мыслей стало грустно на душе, но я держала себя в руках и продолжала натужно веселиться.
Я как в воду глядела. После дня рождения наши свидания с Бобом постепенно сошли на нет. Я ему не звонила, не хотела терять лицо, наткнувшись на отказ. Он мне все же один раз позвонил (из вежливости, так как был из приличной семьи), сказал, что очень занят, серьезно готовится к экзамену SAT, хочет получить высокий балл для поступления в престижный колледж. Поэтому мы не сможем встречаться так часто, как раньше. Я сказала в ответ, что все понимаю и не сержусь. И вообще, я тоже готовлюсь к SAT, и у меня совсем нет свободного времени. В общем, мы разошлись, что называется культурно и без взаимных упреков. Но я получила хороший жизненный урок.
Мама, заметив, что я почти все свободное время провожу дома за книгами и перестала ходить к друзьям на вечеринки, спросила:
— Что-то ты никуда не ходишь? Решила серьезно готовиться к поступлению в колледж? И где твой Боб? Или вы разошлись, и он уже не твой?
— Да, мамочка! Во‑первых, я решила серьезно готовиться к SAT. И, во‑вторых, Боб уже не мой. Я… бросила его. Он мне… э‑э‑э… не подходит по цвету кожи.
— Ну, что ж. Молодец! Одобряю. Ты взялась за ум. Грызи науку, может, повезет, и добьешься в жизни большего, чем я. А что касается бойфренда, помни: ищи его среди своих, если не хочешь разочарований. — Мама обняла меня и поцеловала.
— Да, мама! Я помню твою историю и… то, что я — квартеронка, хоть и получилась с белой кожей. Зачем ты только связалась с моим белым отцом? Почему ты не искала бойфренда среди своих? Теперь я — ни то, ни се. Какое-то белое пятно на черном фоне. Это клеймо не сведешь, как татуировку. Оно на всю жизнь!
— Лили, мне кажется, ты преувеличиваешь проблему. Ты у нас красавица, старой девой точно не останешься. Найди себе мулата, квартерона и успокойся наконец!
— Ты не понимаешь, мама! Тебе хорошо! Сразу видно, что ты — мулатка, цветная. А я?
Кто я? Принимают меня по цвету, а относятся ко мне по моему происхождению. Будь оно все проклято!
— Ты должна успокоиться, Лили, иначе ты сойдешь с ума. У тебя развивается настоящая паранойя на расовой почве. Мы не в XIX веке живем. Оглянись вокруг! В конце концов, сейчас много смешанных браков.
Я хотела сказать маме, что если сейчас так много смешанных браков, отчего же мой отец на ней не женился? Но вовремя прикусила язык и ничего ей не ответила. Хватило ума и такта промолчать. Заперлась в ванной, чтобы меня никто не трогал. Сделала вид, что принимаю душ. Бабушка слышала этот наш разговор, расстроилась и грустно так сказала:
— А всему виной я и моя черная кожа! Проклятие!
— О господи, мама! Что ты такое говоришь! Да ты самая лучшая из нас. Я и Лили, мы тебя так любим! — Мама обняла бабушку, и они обе заплакали.
Ни мама, ни бабушка не знали, что и я плакала, беззвучно проревела в подушку полночи, прежде чем прийти к окончательному решению поставить крест на белых бойфрендах. Да и на бойфрендах вообще! Зачем мне любовь, когда от нее одно расстройство?!

Больше мы с Бобом не общались. Если случайно пересекались в школе, просто говорили друг другу hi! (привет!) и шли каждый своей дорогой. Через пару месяцев я увидела его в обнимку с белой девицей по имени Джейн. Быстро же он переориентировался! Я критически оглядела его новую пассию. Ничего особенного: обычная блондинка (скорее всего, натуральная, прямо белесая), голубые глаза, остренькие черты лица, веснушки, худенькая (ни бюста, ни попки), блек­лая, неприметная. Настоящая plain Jane. Но чистокровно белая, ирландских, немецких или польских кровей. Тут ошибки быть не могло. Я деланно приветливо помахала им, изобразив нечто вроде улыбки: мол, рада за вас, желаю счас­тья. А внутри у меня все кипело. Господи, ну почему так несправедливо устроен мир? Ведь если сравнить нас, я гораздо красивее, ярче, сексапильнее. Она — бледная лесная поганка, а я — спелая ягодка. Казалось бы, я должна была возненавидеть всех белых парней за выбор Боба, но моя ненависть перекинулась на белых девиц. И впоследствии — на белых женщин. Это из-за них мои беды, мои неудачные романы с белыми мужчинами. Это они своим существованием ограничивают мои возможности выйти замуж за белого парня и создать белую семью. Я не хотела себе признаться, но у меня была подсознательная мечта создать белую семью, и этой мечте, видно, не суждено было осуществиться.
После разрыва с Бобом я долгое время, вызывая недоумение окружающих и друзей, была без бойфренда. "Ай-ай-ай! Такая красивая девочка и одна!" Охотников до моего расположения и юного тела было много. Подкадривались парни как черные, так и белые, и мулаты разных оттенков кожи, и даже китайцы и арабы. В нашей школе кого только не было! Истинное многообразие рас и этнических групп. Но я не спешила, всем давала от ворот поворот. Выбирала не сердцем, а умом. Хотела сделать единственно правильный выбор, чтобы потом не раскаиваться, рыдая в подушку.
Я много занималась, хорошо сдала SAT и поступила в недешевый университет на севере штата Нью-Йорк. Мне, как перспективной студентке, к тому же из малоимущей афро-американской семьи, предоставили полный scholarship и всевозможные гранты. Мама мечтала, чтобы я выучилась на MD (врача). Этот путь был долог и тернист. Сначала College, потом Medical School, потом интернатура. С ума сойдешь, пока вы­учишься, да и конкуренция слишком большая. Я сомневалась, стоит ли мне даже пытаться. "С меня хватит и высшей медсестринской долж­ности Registered Nurse", — объяснила я маме. Но мама вбила себе в голову, что ее дочь должна стать врачом — и все тут. Подумав, я все же согласилась попытаться.
Я уехала на север штата Нью-Йорк и поселилась в общежитии при университете. По-прежнему много занималась, с каким-то даже болезненным увлечением грызла науку. Я хотела доказать себе и другим, что за моей хорошенькой мордашкой и сексапильными формами кроется серьезная, умная девушка. Бойфрендов не искала, они, как и в High School, сами "охотились на меня". А я, как ненормальная, первым делом смотрела на цвет их кожи, решив, что мой избранник должен быть, так же, как и я, на четверть черным. Мы должны быть равными расовыми партнерами. Конечно, я не спрашивала парня сразу: "Кто ты? Какой в тебе процент белой и черной крови?" Но если мой потенциальный бойфренд был чуть темнее, чем я, он уже изначально мне не подходил, и я буквально шарахалась от него, как от прокаженного. Я изучала психологию и понимала, что со мной творится что-то неладное, но ничего не могла поделать с этим наваж­дением, грозящим перейти в помешательство.
Я не видела ни дня, ни ночи, только учебники, тесты и лабораторные работы. Похудела, побледнела. В итоге моя кожа стала еще белее. Какой там бойфренд! Я даже не завела себе подруг. Когда я приехала домой на летние каникулы, мама и бабушка, увидев меня, испугались: так я исхудала.
— Боже мой! Что с тобой стало? От тебя осталась ровно половина. Учение убьет тебя. Может, бросить к черту эту идею стать врачом? Выучись на медсестру, стань RN (Registered Nurse)! Отличная профессия и хороший заработок, — причитала мама.
— Нет, мама! И не уговаривай! Я буду врачом, и точка. Я уже даже решила, какую специальность выбрать. Гинекология и акушерство. Буду лечить женщин и помогать им рожать детей.
А бабушка только руками развела, заплакала и пошла в наш католический храм молиться Господу, чтобы он меня спас, сохранил и направил.
Я была непреклонна и продолжала учебу в том же темпе и с тем же рвением, разве что стала больше обращать внимание на то, чем я питаюсь. Начала принимать витамины и всякие разные питательные добавки. В итоге прибавила несколько фунтов веса и уже не выглядела болезненно исхудавшей.
Мои старания и бабушкины молитвы помогли. После четырехлетнего обучения в университете я сдала экзамены, выдержала огромный конкурс и поступила в Бруклинскую медицинскую школу (State University of New York Brooklyn School of Medicine). Это была моя женская и расовая победа квартеронки. Я попала в почти полностью мужское царство. Среди студентов и профессуры были белые и черные мужчины, азиаты (индусы, пакистанцы и китайцы), считанное количество белых девушек и ни одной чернокожей, кроме меня. (По крайней мере, я ни одной не заметила.)
Отпраздновав победу, я немного притормозила, передохнула, потом сделала глубокий вдох и, выдохнув, снова погрузилась в науку.
Мужской пол еще больше, чем в университете, одаривал меня своим вниманием. Я была молода, хороша собой, и зов плоти не давал мне покоя. Выбор у меня теперь был колоссальный. Но я по-прежнему осторожничала, не желая впутываться в сложные расовые отношения. Говорила себе: — Потерпи еще пару лет, ты столько терпела, многого достигла, и не имеешь права бросать все свои достижения под колеса неуправляемой повозки по имени "страсть".
На последнем курсе медицинской школы я все-таки не удержалась и завела служебный роман с белым мужчиной, старшим интерном гинекологического отделения больницы, в которой проходила практику. Его звали… Ричард. (Почти что Роберт!) Тридцатилетний мужчина, симпатичный, успешный. Он долго меня обхаживал, помогал в работе с пациентами, объяснял, опекал. Скажу вам, совсем неплохо, когда любовники имеют общие профессиональные интересы!
Так я в конце концов и наступила второй раз на те же грабли: сдалась и откликнулась на ухаживания белого. Он, как и Роберт, не догадывался, что я квартеронка, принял меня за свою. Я ничего о своем происхождении не рассказывала. Решила: если наш роман будет прочным, просто приведу Ричарда как-нибудь к себе домой. Пусть мои мама и бабушка будут для него сюрпризом. Я сумела пережить один удар судьбы, как-нибудь переживу и второй.
Ричард снимал студию неподалеку от больницы. Привел меня к себе. Его комната отнюдь не напоминала холостяцкую берлогу. Все сияло чистотой и порядком. И я подумала: "У такого мужчины должно быть все расставлено по местам, как внешне, так и внутри". Обнаружив, что я — девственница, он страшно удивился и обрадовался, назвав меня "редким явлением в современном безумном мире, помешанном на сексе".
— Как тебе, такой красотке, удалось остаться невинной, дожив до двадцати семи лет? Нехватки в ухажерах ведь точно не было?!
— Ухажеров было предостаточно. Просто не попадался стоящий парень, мужчина. Не хотела пачкаться, размениваться. Кроме того я все свое время отдавала учебе.
— Значит, мне повезло! Мне просто очень повезло, — сказал Ричард и погладил меня по голове, как гладят ребенка.
Ричард был, как и я, местный. Его семья жила где-то в Бруклине. Он о своей семье почти ничего не рассказывал, только упомянул как-то, что его вырастила бабушка. Да я и не спрашивала. Боялась, что если начну копать, он в ответ на мои раскопки станет расспрашивать о моей семье. Чтобы избежать подробных расспросов, я рассказала ему вкратце, что мой отец нас бросил, и я живу с мамой и бабушкой. Никаких расовых деталей.
Мы встречались почти каждый день в госпитале. Я иногда оставалась на ночь у него в студии. Мы полюбили друг друга, а общая профессия только скрепила наш союз. Если бывает на свете счастье, то можно сказать, мы были по-настоящему счастливой парой. Я не думала о будущем, жила сегодняшним днем, часом, минутой…
Как-то раз мы дежурили вместе в отделении акушерства. Ночью привезли роженицу. Она стонала, что-то шло не так. Схватки то усиливались, то затихали, а потом и вовсе прекратились. Ее измученное, мертвенно бледное лицо показалось мне знакомым, но я никак не могла вспомнить, откуда я знаю эту женщину. Зато я сразу узнала ее мужа. Им оказался мой бывший бойфренд Роберт. За десять лет он мало изменился, только слегка пополнел и возмужал.
Роберт был опечален критическим состоянием своей жены, даже смахивал с лица слезы и все твердил: "Ну, сделайте же что-нибудь! Облегчите ее мучения!" Он, конечно, не вспомнил, не узнал меня среди медицинских работников, которые хлопотали вокруг его жены. (Нас было четверо: акушер-гинеколог, Ричард, я и медсестра.) И не удивительно, что не вспомнил, будучи в таком полушоковом состоянии. К тому же во мне, серьезном медработнике в форме и шапочке, скрывающей длинные волосы и половину лба, трудно было отыскать черты той шестнадцатилетней беззаботной девчонки. А мне так хотелось, чтобы он вспомнил, кто я; чтобы он оценил то, чего я достигла в жизни; чтобы он восхитился мной и, может быть, пожалел, что мы тогда расстались. "Ну, узнай, узнай меня!" — повторяла я про себя. Не то, чтобы во мне вспыхнули былые чувства. Отнюдь нет! У меня был теперь любимый и любящий Ричард, престижная профессия и новая жизнь. Просто меня на какой-то момент охватило гаденькое злорадство. Что ж, он — предатель и расист, пусть теперь раскается, пострадает, помучается. И поделом ему! Но все же я была врачом, хоть пока и прак­тиканткой, и сумела побороть в себе это подлое торжество.
Узнав Роберта, я узнала и его жену. Да, это была та самая некогда худенькая бесцветная блондинка Джейн, с которой у него завязался школьный роман после моего злополучного празднования "sweet sixteen". И странное дело, при виде ее страданий и беспомощности вся моя тайная злость и нелюбовь к белым женщинам магически испарилась. Паранойя исчезла. Я оттаяла. Я была счастлива с Ричардом, а счастье убивает злобу. Мне было искренне жаль бедную Джейн. "Господи! Что они медлят? Нечего размышлять! Надо срочно делать кесарево", — только успела подумать я, как хирург-акушер словно озвучил мою мысль:
— Быстро готовьте операционную. Будем делать кесарево. Надеюсь, что мы еще не упустили время и сумеем спасти и женщину, и ребенка. Вы ее муж? Вы согласны на кесарево? Если да, подпишите бумаги. Лили, принесите нужную форму.
Роберт пробормотал "да!" Я побежала за бумагами и протянула их ему на подпись. Пристально посмотрела ему в глаза, а он смотрел куда-то в себя, механически подписал все, что нужно, не читая, вернул мне бумаги, потом мельком взглянул на меня, как на безликого медработника, и снова не узнал.
— Оставайтесь здесь и ждите! — сказала я и побежала в операционную. Присутствие на операции кесарева, наблюдение и готовность к ассистированию входили в мой тренинг. Слава Богу, мы все успели вовремя. (Еще немного, и мы могли бы потерять выбившуюся из сил роженицу.) У Роберта и Джейн родилась здоровая девочка. Джейн спокойно спала под сильной дозой наркоза. Выражение ее лица было умиротворенным, как будто Джейн уже знала, что все мучения позади и она стала матерью.
— Пойдем, Лили, сообщим молодому папаше радостную весть, — сказал Ричард.
— Пойдем! — ответила я.
Мы вышли из операционной. Роберт, еще не знавший о том, что у него родилась дочь и здоровью его жены ничто больше не угрожает, беспокойно мерял шагами длинный коридор. Увидев нас с Ричардом, он бросился нам навстречу, чуть не сшиб меня с ног и только и смог пробормотать:
— Ну что? Как?
— Все в порядке. Операция прошла успешно. Поздравляю вас с рождением дочери! Девочка здоровенькая. С ней все в норме, — сказал Ричард и добавил: — Если есть какие-либо вопросы, можете спросить доктора Лили. А я пойду, меня ждут другие пациентки.
Ричард ушел, оставив меня наедине с Робертом. "Какой молодец! Он назвал меня доктором Лили, таким образом, сам, не ведая того, поддержал перед Робертом мой профессиональный имидж", — отметила я про себя.
— Ваша жена, она тоже в полном порядке, она спит. Все хорошо! — сказала я.
— О Господи! Какое счастье! Спасибо, спасибо! — воскликнул счастливый отец, пожал мне руку и посмотрел на меня благодарным внимательным взглядом, как будто это я сделала операцию и спасла его семью. Мне показалось, что в его глазах мелькнуло узнавание. И тут я не выдержала и спросила:
— Роберт, Боб, ты узнаешь меня? Это же я — Лили, твоя бывшая одноклассница и первая любовь. Мой день рождения в китайском ресторанчике, наш последний танец… Вспоминай!
— Лили, это ты? Не может быть! Тебя не узнать. То есть ты по-прежнему красивая, но такая взрослая, серьезная, уверенная в себе. Ты стала врачом? А была просто хорошенькая игривая девочка. Кто бы мог в то время такое предположить!
— Да, я уже почти дипломированный акушер-гинеколог. Прохожу здесь практику. И все это благодаря тебе.
— Благодаря мне? Почему? Я же бросил тебя тогда, предал. Ты вроде бы должна меня ненавидеть… Не понимаю.
— А тут и понимать нечего. После того, как ты променял меня на Джейн, я ни о каких бойфрендах и думать не могла. Вся ушла в учебу. Решила себе и другим доказать, что смогу стать врачом. И стала. Так что еще раз спасибо тебе!
— Вот оно как все обернулось… Прости меня! Я был молодой дурак… Недооценил тебя. А ты оказалась настоящим драгоценным камнем. Хочу назвать свою дочь твоим именем — Лили. Это красивое имя. Не возражаешь?
— Неплохая идея. Мое имя будет в твоей семье постоянно на слуху. И ты никогда, никогда меня не забудешь. Удачи вам! Надеюсь, маленькая Лили вырастет красивой, умной и целеустремленной. Прощай!
— Прощай, Лили! Я уверен, ты станешь отличным врачом.

Роберта я больше не видела, а Ричард вскоре сделал мне предложение, на которое я ответила, что люблю его, но мне надо все же немного подумать.
— Хорошо! Ты думай, но прежде, чем дашь окончательный ответ, я хочу познакомить тебя с моей бабушкой.
В одно из воскресений мы поехали в гости к его бабушке в Бруклин. Дверь нам открыла пожилая чернокожая женщина.
— Познакомься Лили. Это моя родная бабушка. Она меня вырастила. Мои родители рано разошлись, разбежались в разные стороны, и мама подкинула меня бабушке на воспитание.
— Так ты?.. — только и смогла я произнести. У меня что называется челюсть отвисла.
— Да, да, я на четверть чернокожий, то есть квартерон, хоть это по мне и не видно! Надеюсь, тебя это не смущает?
— Смущает ли это меня? Абсолютно нет! — Я улыбнулась. — Наоборот! Я очень даже рада. Знаешь, у меня тоже есть такая же любимая темнокожая бабушка. Я просто не успела тебе об этом рассказать. И еще… я уже подумала и решила. Я согласна выйти за тебя замуж.