Книжно-Газетный Киоск


Проза



Алла ХОДОС



КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ

В РАМКАХ

1


Судьба не толкает меня в пропасть нищеты, но и не дает взлететь по служебной лестнице. Переезжая с места на место (как того требует моя работа), я каждый раз снимаю приличную, но не шикарную квартиру.
Вниз и вверх не смотреть, и голова не закружится. Въехав в новые апартаменты, я первым делом смотрю прямо перед собой.
К примеру, сейчас, поселившись в тихом и несколько сонном городке, я вижу сосны без корней и вершин, обрезанные краями балкона.
В прошлый раз в оконную раму были вставлены горы без вершин и предгорий.
А в позапрошлый — кусок океана без берега и горизонта.
Окружающее заключено в рамки, вот и я себя держу в руках.
Вечером я выхожу на улицу и смотрю, как жители закрывают окна и задергивают шторы. Двери, приоткрытые днем, чтобы сквознячок развеял жару, тоже закрываются.
А сегодня после работы я остался на улице. Я стоял между двумя липами, а над ними, вроде перекладины, нависала сизая туча. Вдруг послышался стук, будто заработала старая швейная машинка. Нити дождя протянулись сверху вниз и бысторо слились в сплошное полотно. Рамки исчезли. Все пропало...


2


В рамках жить больно, но как же без них. Рамки — как крылья, прижатые к телу. И стоит себе птичка по стойке смирно. Немного похожа на чучело. Но ничего, стоит, живет...


СТРАННИК


Я легкий. Меня не сложно вынести. Меня и выносить не надо. Сам уйду. Вот я вам еще улыбаюсь. А через минуту — улетел. Я — странник. Я странен тем, что боюсь привязаться. Уж слишком я привязчив. И я решил привязать себя к дороге. Как ваганты. Я еду. Я убегаю. И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, но от себя, лисы, не уйти...


КАК СНЕГ НА ГОЛОВУ


Несчастья чаще всего, как снег, сваливаются на голову. Но иногда — с предупреждением: кошка перебежит дорожку, несчастье и свалится.
А не могла ли бы ты, кошка, подождать меня за углом, чтобы перебежать дорогу сразу после того, как я пройду?
И пусть бы снег отдельно, а несчастье — отдельно, но только не сейчас, когда-нибудь потом.
А снега пусть себе ложатся на плечи, как белые коты. Поведешь плечами, коты и спрыгнут.


ОДНА НОГА ЗДЕСЬ...


Старая Ирэна притихла. Дочке, внуку, работнице по уходу она в состоянии сказать одну и ту же фразу:
"Рада видеть тебя, дорогая мамочка".
– Больно вежливая стала, — думает дочка. — Когда в памяти была, говорила: — Дайте мне тишины и покоя, суки!
– Бедная бабка, — думает внук, — я бы застрелился сразу, как только бы за мной стали присматривать.
– Если б не надо было так часто менять дайперсы, можно было бы и полюбезничать с тобой, — усмехается про себя работница по уходу.
    На стенах картины, написанные Ирэной. Вот ее автопортрет, к примеру: губки бантиком, волосы взбиты, взгляд с поволокой. А вот второй. Лица не разглядеть. Фигурка — в движеньи. Готова унестись прочь из этой комнаты. Одна нога здесь, другая там. В Москву, в Москву! Или в Варшаву. На баррикаду? На рандеву? А вот мальчик с сачком — много таких мальчиков порхает по живописным ландшафтам — напряженно смотрит на сгустившееся облако, ждет, что там упадет в сачок — дождь? Стая мошкары? Манна небесная?
Вряд ли эти картины окажутся в музее или на аукционе. Скорее всего их свезут в комиссионый магазин Армии Спасения.
     Душа в старухе еще брезжит, но скоро совсем угаснет. Сложно верить в бессмертие впавшей в сон души. Печально — не верить. Искусство Ирэны прорывается сквозь глянец, и может быть, ее картины украсят квартиру какого-нибудь нелегального эмигранта, пока он не встанет на ноги...


СНОВИДЦЫ


ГРЕШНИЦА


Ей снилось, что она летела. Не было у нее ни крыльев, ни стратостата, ни даже зонтика, за который можно ухватиться. Она летела вниз по лестнице. Нет, она не катилась кубарем. Стоя, спускалась по лестнице, не касаясь ее. Стоя летела. Приятель ей сказал: твой сон означает, что тебе хочется совершить грех — простительный, небольшой. Она возразила приятелю: что за глупость, не грешница я никакая! А на самом деле ей хотелось, чтобы приятель этот ее милым стал. Так что обманула она приятеля. Грех совершила. Но совсем не тот, который хотела...


КОСТИ


Во сне Наташа ездила на велосипеде вокруг столовой.
А наяву было так. Папа обедал в этой столовой. Столовая стояла в самом центре дома отдыха. Папа ездил в дом отдыха, а Наташе покупал путевку в пионерский лагерь. Оба учреждения принадлежали предприятию, на котором работал папа, и находились рядом. Очень удобно. Папа со своими взрослыми, Наташа со своими детьми.
Когда папе становилось скучно, он брал к себе дочку на часок-другой. Он приносил ей куриную ножку со своего обеда и водил на речку, показать корягу, под которой жили раки. Когда дочке становилось скучно, она не могла взять к себе папу. В этом вся разница.
Детей собирались вести в поход по местам боевой славы. Наташе не хотелось в поход. Она боялась случайно найти кости убитого бойца на дне оврага. Ведь человека нельзя собрать снова из старых костей. Потом дети сядут вокруг костра рассказывать страшные истории о привидениях. Но о найденных костях они говорить не станут. Нестрашными и ненужными покажутся Наташе их рассказы. Вот бы не пойти в этот поход. Ведь все ужасное, что может случиться с человеком, Наташа уже пережила в своем сердце. Будто выросла и состарилась.
Во сне она ездила на велосипеде вокруг столовой. По усыпанной галькой дорожке, за которой начинались овраги и холмы...


ДРУГОЕ


Лида и ее мать при жизни явно не понимали друг друга и все время ругались. Может быть, на дне души и дремало что-то другое, но никто из них не потрудился это другое расшевелить. Но почему-то, когда Лида рожала свою дочку и потом, как только родила, кричала: "Мама! Мама!", имея в виду сначала: "Помоги!", а потом: "Вот, смотри!"
Умирая, мама дочку не позвала.
А Лида на расстоянии не почувствовала, что дела ее матери плохи.
Во сне Лида держала на руках умирающую маму. Мама была размером с младенца. Но была еще жива. Дождалась дочку. Лида качала ее во сне, пока мама не уснула...


КЛАД


Во сне Виктор Петрович отправился во двор, чтобы откопать клад, который он где-то здесь когда-то зарыл. Ведь сказано ему было: не зарывай талант в землю. А он зарыл. Весь двор был перекопан. Может быть, что-то строить собирались. Может, огород хотели разбить. Но скорее всего, многие свой клад зарыли где-то здесь, а где точно, позабыли; когда же опомнились, не смогли найти. Вокруг этого дела был такой ажиотаж! В итоге, каждый взял себе первый попавшийся талант. А потом как-то его к себе приспособил. Виктор Петрович не брал чужое. Он откопал дождевого червяка и отправился с ним на рыбалку. Посидел в холодке... И так хорошо у него на душе было под вечерним солнышком, после работы, с бутылочкой пива...


КОЗОЧКА


Во сне она танцевала. У нее были легкие ножки молодой козочки. Белые, пушистые. Ей самой нравились ее ножки. Но окружающим почему-то нет. Одни смеялись, другие кидались помидорами. Она танцевала "Танец маленьких лебедей" — теми ножками, которые у нее имелись.
Потом, вытирая томатный сок со лба, она кланялась. Один мальчик лет девяти, крикнув: "Держи", бросил ей мячик. Сначала ей показалось, что это помидор, но в последнюю минуту увидела, что нет. И поймала мячик. Как ловят букет. Но может быть, мальчик не ей бросал мячик, а в нее? От этой мысли она на долю секунды даже опоздала в такт. Но так как это был самый настоящий бейсбольный мячик, она все-таки бросила его мальчику обратно. А тот крикнул: "Держи, это тебе!" и бросил мячик снова. Она поклонилась. В гримерной она стерла красные слезы с лица и поставила мячик в вазу...


АДАМ


Во сне все рушилось, горело, а потом тонуло в пучине. В небесах летал какой-то супермен. Все остальные умерли от страха. Но Адаму было не страшно, а скучно; может быть, поэтому конец света не коснулся его. Когда все успокоилось, а супермен улетел в те края, где в него верили, сновидец начал новую жизнь во сне.
Адам взял из воздуха ножик и стал стругать и вырезать не до конца обгоревшие деревяшки. Он изготовил пару ложек, чашку, похожую на ступу, пару полочек для книг и одну для туалетных принадлежностей. Потом он смастерил стол и стул. О скуке он, конечно, забыл, но зато почувствовал голод и горе. Он обошел пепелище, чередующееся с затопленными кусками суши, и возле сгоревшей мельницы обнаружил мешок зерна. В огоромной луже на месте затонувшей книжной лавки плавали разрозненные странички и несколько целых книг. Так-так, сказал себе сновидец и все это собрал. Но сказал себе: чтение оставлю на потом, а то жить забуду. Он сжевал несколько зерен, запил водой, бившей из скважины, и положил на новенький стол листки и книги, чтобы высохли. Потом вынул из себя ребро и сделал себе подругу. Она прижалась боком к его ране. Зажило, как на собаке. Они пошли по выжженной земле. Порой они наступали на случайно уцелевшие яблочные косточки...


МОЛИТВА О ПОПУГАЕ


Баба Маня вернулась в свой деревенский дом, простоявший заколоченным несколько лет. Решила охами и вздохами молодым не докучать. А чтобы веселее было, приютила попугая Петрушу, птицу-эмигранта из Никарагуа. Увидав залетного гостя, соседка Алевтина сказала, мол, вылетел из Никараги,— стал совсем никудыга. И правда, никудышным стал Петруша: лысым молчуном, клюв опустившим долу, поэтому и отдали его бабе Мане задарма городские знакомые Смирновы, когда обеднели и к ветеринару пойти не смогли. Баба Маня понадеялась: покормлю его по-деревенски, авось оклемается. Алевтина сказала: "Сразу две хворобы птушку донимають — тоска по родине и витаминоз у яво", — и подарила Мане пластмассовую пальмочку, с которой ее внучки больше не играли. — Может, понравится яму". Пальму поставили возле клетки. Чтобы вылечить вторую хворобу, стала баба Маня предлагать попугаю яблочки, морковь, а порой яиц могла купить у Алевтины и тогда давала ему желток, белок же съедала сама. И прошли петрушины тоска и квелость. Отрастил он хохолок, перышки серые неброские почистил и разговорился. КарА, говорил, КарА, дорогую родину вспоминая. Все за Маней подмечал, регулярно повторял, но никогда не дразнился, а наоборот, одобрял. Перед сном баба Маня творила молитву о здоровье ближних и попугайчика помянуть не забывала.
Как-то под вечер в гости к Мане приехала дочка Оля, нестарая еще женщина. Мамы дома не было. Дочка присела на скамеечку под образами и слышит: "Дорогой Бог, пошли здоровья дочке, внучке, зятьку и всем соседям. И тебе, попугайчик Петруша, дай Бог здоровья". Голос был хриплый и гортанный, интонация резкая, будто говорил иностранец. Дочка достала платочек из сумки и вытерла глаза. "Где она?" — спросила дочка попугая. — Тот растерялся и повторил, как попугай: — "Где она?" Но подумав, заскрипел клювом, как несмазанная дверь. Оля прислушалась к скрипу. "Вышла? — спросила с надеждой. — Может быть, просто в сельпо за хлебом пошла?" В ответ Петруша засипел и захрипел. "В больницу отвезли?" — испугалась Оля.
И тут в дверях, глухо кашляя, возникла баба Маня собственной персоной.
— Оля, ты приехала, доча! А я хлеба формового купила, макаронов. И у фершала побывала.
— Ой! — воскликнула Оля, — что он сказал?
— Банки прописал.
— Воспаления нет?
— Бронхит! — с гордостью сообщила баба Маня.— Я ему говорю: "Петруша банки не умеет ставить". А он: "Что же это он у вас такой безрукий!" Баба Маня засмеялась и закашлялась.
— Зато говорливый, — сказала Оля, шмыгнув носом. — Все мне про тебя рассказал... Что ж ты не вызвала меня?
— Да чего ж, тебе ведь нелегко живется, а у меня тут свежий воздух, его вырос боится.
— Вирус? — уточнила Оля.
— Ну да. Вырос — он как дух. Также солнечного света не переносит. Ты у себя дома проветриваешь? Да? Молодец.
— Прямо сейчас ложись, банки тебе поставим.
— Подожди, — попросила баба Маня. — Поедим сначала давай. Сходи в огород, нарви чего-нибудь.
— Ладно, — согласилась Оля, — и вот тут из сумки достанем сейчас.
— Ну давай.
И Оля ступила в кружевной лес укропа. В этом лесу она бродила в детстве. В нем жили кузнецы. Люди говорили, что кузнецы куют счастье. Трещат себе и куют. И Оля вспомнила, что счастья на первых порах выходило немало. Родители работали в колхозе, а папа зимой еще подрабатывал на керамическом заводе в соседнем поселке городского типа. Он расписывал вазы невиданными цветами — голубыми розами, красными незабудками. Оля знала, что не бывает таких цветов, но эти, невзаправдашние, были по-своему настоящими; к тому же папа с удовольствием прислушивался к Олиным советам и предложениям. Мама работала дояркой, а дома поросят годовала, при этом по вечерам выступала на сцене с частушками своего сочинения.
Что-то милый не идет: загулял в компании.
А жена не ест не пьет, — прямо наказание!
От таких частушек, правда, никто не смеялся, зато все улыбались. Повезло Мане с мужиком.
Папа погиб, когда тушил пожар в соседском доме. Все напились, а он один знал меру. Поэтому он лучше всех тушил пожар. Он спас двух детей, а потом еще слепую тетку вывел за руку. А когда за ее поросенком вернулся, то пожар папу в себя втянул.
Долго Оля и ее мама сидели рядом по вечерам и плакали, обнявшись.
Под ветром качались стрелки лука и веточки моркови, редиска с любопытством выглядывала из земли. На слегка одичавшей яблоньке росли мелкие крепкие яблочки.
Слезы не унимались, текли еще сильней. — Присолю салат прямо на месте, — подумала Оля и невесело сама себе усмехнулась.
В детстве Оля думала, что дети, с которыми она играла, станут ее друзьями навсегда. Когда они все в город уехали, она поначалу надеялась: ничего, они вернутся или я когда- нибудь к ним приеду. Но время шло, и Оля стала плакать по ночам, но уже одна, потихоньку от мамы. Вот тогда она поняла, что и мамы когда-нибудь не станет.
Потом как-то так вышло, что Оля начала дружески привязываться к каждому хорошему или просто неплохому человеку, которого она встречала на жизненном пути. И однажды она встретила и полюбила Колю. Он возник на горизонте, там, где бледное небо сходится с жухлым полем, как раз тогда, когда Оля стала взрослой. Она позабыла о всех своих страхах и несбывшихся надеждах и поверила, что они будут вместе всегда. Тем более, что и сам Коля это подтвердил. Переехали в город и маму с собой взяли. Деревенский дом заколотили — сдать его не нашлось кому. Первое время приезжали на лето. Там, где когда-то был кудрявый лес укропа, выросла высокая трава. Дочка Наташа только в полтора года оторвалась от Олиной юбки и, ухватившись за эту траву, пошла сама.
А теперь, гляди ж ты, сколько всего мама опять вырастила.
Когда поужинали, Оля сказала:
— Я тебе сейчас банки поставлю и ляжем спать. А утром поеду в город, Наташу заберу и с ней на целый месяц приедем. Отпуск у меня.
— А что твой, не соскучится?— уточнила баба Маня.
— Не-а, — покачала головой Оля, а о том, что загулял Колька с сотрудницей своей, не стала пока говорить. Хватит плакаться, не за этим приехала. Хотя и за этим, наверное.
Перед сном, прокашлявшись и попив водички, баба Маня перекрестилась и сказала молитву:
"Дорогой Бог, пошли здоровья дочке, внучку и всем добрым людям. И зятьку Николаю дай Бог здоровья и чтобы он не заскучал, когда Оля с дочкой у меня будут, и простил им такой длинный отпуск. Подрастут яблоки, мы тут для всех варенья наварим. Соседке Алевтине — здоровья, и чтоб телевизор у нее не ломался, нам ведь вместе смотреть. А Смирновым — тоже здоровья и немножко богатства. И тебе, попугайчик Петруша, пусть Бог пошлет крепкого здоровья".
Оля подмигнула попугайчику в полумраке, а тот в ответ вместо аминь сказал: Ур-рА — Кар-рА.