Гибкой веточкой сердца итожатся нежность и власть,
нервно вскинется пясть и забьется в силке семиструнном.
Что такое минута? — лишь шестидесятая часть
колокольного трепета в небе над Юнхэгуном.

На сетчатке баюкая в сотню ночей недосып,
ты услышишь, как пепел роняет моя сигарета
в разноцветный фарфоровый гробик, и головы рубят часы... —
с того края земли, с того края любви, с того света.

Карандашик дрожит над бумагой и жмется к руке,
я графитовый остов в туманное утро макаю.
С небом шепчется море и чертит прилив на песке —
привыкаю к зиме, привыкаю к себе, привыкаю.

город залом банкетным в окно твое бьется извне,
и пол-детства тебя маринуют в вине, как в вине,
виноват ты, и баста! о чем тут вести разговор?! —
и вина, как вино, из невинных сочится пор.

а потом уж поперчен, посолен, детсадовской няней взращен,
как цыпленка известного плющат тебя кирпичом
книжных знаний из классов начальных, пока не отбился от рук,
фаршируют, как рыбу гефилте, гранитом наук.

в сервировке неона тарелкой вечерней лежат города,
чтоб с рассветом на улицы вышла голодному веку еда:
город-морок! жил юных жеватель, злой каменный повар и гость,
выйду вон: я — поэт,
я — обол неразменной свободы, и в горле немом алчном
кость!

Там, где солнце клонилось к западу, а все реки к востоку текли,
я гляделся в стоячее небо над городом, которое выше любви,
поднимался на цыпочки крыш сквозь граненый вороний грай
в наше медное небо, что выше любви, под которым твой ветреный рай.

Глядя в южную сторону кладбища и на север, за пыльный вокзал,
грыз я ревности кислое яблоко и неверием веру низал
в ожерелье вечерних фонариков, в многоцветье ладей-площадей —
пусть прекрасной удавкой затянется вокруг мраморной шеи твоей,
пусть мигает тревожной морзянкой, не давая тебе продохнуть —
я желаю почуять, как жарко затрепещет мятежная грудь,
надышаться твоей непокорностью, кисло-сладкое пламя разжечь,
окунуться в лихую, притворную и обманчиво-нежную речь.
В лепет улиц, в проспектов ворчание, в гулкий шепот твоих тупиков,
но прислушайся — больше отчаяния — шорох-шелест влюбленных шагов.

Ты — моя-немоя, ты — неверная, ты — единственная… Гром-гроза
обернется небесной стервою, чтоб удариться в пыльный вокзал,
завертеться на скользких перронах — спотыкаясь, бегут со всех ног! —
через площадь, меж кленов зеленых: на восток, на восток, на восток,
и щекочут асфальт твоей кожи вдрызг истоптанным башмаком,
расцарапывают нерасхоженным остро-лаковым каблуком,
трут и давят автопротектором, траком гусениц: вот же! лови —
задохнись пряной сыростью-нежностью человечьей невечной любви.

Я безумен. Я пьян непомерной темной властью над плотью моей,
я брожу как чумной среди скверов, между улиц, дворов, площадей,
в переулках, в навеки заброшенных, вкрай исхоженных уголках —
чтоб тебя, моя злая, хорошая, среди тысяч людей отыскать.
Будь со мной — и синкопой нервной мендельсон в водосточной трубе
грянет с крыш — я останусь верным даже ветреной слишком тебе
навсегда. Может, муки пожарища нам судьба приготовит — приму —
твой гранит, твой костел, твое капище, твое торжище, суд, и тюрьму.
Минут годы, иссякнут, раскатятся на жемчужины легких минут,
там, где солнце все клонится к западу, реки так же к востоку текут.

В час, когда запираются двери, через сорок сорок-сороков
наконец я тебя перемеряю миллиардом надменных шагов.
Навсегда доверяюсь: печальная, в этот час за собой позови
в наше небо, что больше отчаяния, слаще лета и выше любви.

живая
посмертная
немыслимая милость палача
охранный блеск меча
и солнечный удар
певучий дождь
от сих и навсегда
твоя!
шепчу
рыча и подвывая
клекоча
пощелкивая
шурша
телесной
подкожной нежностью ночной
степным наречьем трав
на языке собачьем
и по-птичьи
\\\\\\\\\\\\\\\
///////////////
по-птичьи
на собачьем языке
степным наречьем трав
подкожной нежностью ночной
телесной
шурша
пощелкивая
клекоча
рыча и подвывая
шепчу
твоя!
от сих и навсегда

певучий дождь
и солнечный удар
охранный блеск меча
немыслимая милость палача
посмертная
живая

а ты прикоснись ко мне
упрись в меня словно парис в елену
до верности без червоточин
до-верчиво
в запах мой невесомый колхидский
халцедоновый

невыразимый
словом
накопленным рудной
залежью словарей словно
киноварная жила медью серебром оловом

жестом
исчерченным прожилками нали-тыми
античной латыни тронь мои веки
небом размачивай римское verbum — серебро бронзу ли
патины прозелень
пей!

псевдоморфозой по ней вульгатой
мельхи-оровой
слово-молчание мое беспо-лезное
не лестное не-лепое
лезвие

как подстаканник советский железно-дорожный
отдребезжавший в ночи фиолетовой
свое положенное и
на пыльном прилавке блошки
брошенный

рядом с ним странный флакон ди-оровый
такой же без-адресный
как запах мой отчаянно-хризо-празовый
зеленый яблочный
у ада у-краденный

а ты им на целую жизнь
надышись.