Екатерина БЛЫНСКАЯ
РАСКАЛЕННОЕ ОЛОВО СЛОВА
РАСКАЛЕННОЕ ОЛОВО СЛОВА
Екатерина Блынская — поэт, прозаик. Родилась в Москве. Окончила Театральную мастерскую Ролана Быкова, работала в театре. Окончила Экономико-гуманитарный институт. Автор четырех книг стихов: «Боязнь паденья», «Закон несложный», «Святослово», «Все забудь» и книги прозы «Змий Огнеярый, повести и рассказы». С 2010 года жила в Сибири, в шахтерском поселке Тайжина. Работала в газете «Время и жизнь» в г. Осинники Кемеровской области. В 2013‑м вернулась в Москву. Окончила Высшие литературные курсы Литературного института им. А. М. Горького. Дипломант литературного форума «Золотой Витязь». Публиковалась в журналах «День и ночь», «Зинзивер», «Нева», «Сибирские огни», «Дети Ра», «45 параллель», еженедельниках «Поэтоград» (Москва), «Литературные известия» и др. Член Союза писателей XXI века, член Союза писателей Кузбасса. Замужем, воспитывает четверых детей.
* * *
Поиграем в холодно-горячо.
Ничего, что выросли и созрели.
Только день сегодняшний не учтем.
Распадаются годы на дни недели.
Голы реи липовых бригантин,
словно вышел шторм из глубин Лавкрафта.
Как же мы теперь себя убедим,
что ничто не сбудется послезавтра?
В эту осень, целые, как нули,
поменяемся шапками, башмаками...
Лишь бы только как-нибудь разрулить
ситуацию с нашими дневниками.
Вот и солнца бронзовый паучок
с перевесов поглядывает несмело,
как играют в холодно-горячо
те, кого мы создали между делом...
Ничего, что выросли и созрели.
Только день сегодняшний не учтем.
Распадаются годы на дни недели.
Голы реи липовых бригантин,
словно вышел шторм из глубин Лавкрафта.
Как же мы теперь себя убедим,
что ничто не сбудется послезавтра?
В эту осень, целые, как нули,
поменяемся шапками, башмаками...
Лишь бы только как-нибудь разрулить
ситуацию с нашими дневниками.
Вот и солнца бронзовый паучок
с перевесов поглядывает несмело,
как играют в холодно-горячо
те, кого мы создали между делом...
* * *
Война и мир прочитаны давно.
В бессмертном списке столько персонажей...
Лежит на камне вящее зерно,
и я уже не беспокоюсь даже.
Смирилась с тем, что никому не впрок,
и в плесени пушистой глохнет завязь.
Что там, где важен каждый лепесток,
я, может быть, себя не досчитаюсь.
Что я за облака не потянусь
и под землей путей своих не вижу.
На кровь живую налетает гнус,
всегда желая сильных обездвижить.
И потому, что высших степеней
не знаю я, привыкнув жаться с краю,
молюсь равно на крест и орепей
и третьего себе не выбираю.
В бессмертном списке столько персонажей...
Лежит на камне вящее зерно,
и я уже не беспокоюсь даже.
Смирилась с тем, что никому не впрок,
и в плесени пушистой глохнет завязь.
Что там, где важен каждый лепесток,
я, может быть, себя не досчитаюсь.
Что я за облака не потянусь
и под землей путей своих не вижу.
На кровь живую налетает гнус,
всегда желая сильных обездвижить.
И потому, что высших степеней
не знаю я, привыкнув жаться с краю,
молюсь равно на крест и орепей
и третьего себе не выбираю.
* * *
В простоте без обид, если дом твой бумагой набит.
Но сними с языка раскаленное олово слова —
И поймешь, что кипишь,
словно брошенный в лужу карбид,
И уже ничего, ничего не осталось иного.
Томный зяблым мерцанием инистый свет фонаря,
На который слетаются жадные белые мухи,
И дыханье тошнотного, праздничного января,
Из которого если и выйдешь, то только не в духе.
Шитый бисером город сияет в канун торжества,
Освежая московское небо сияньем нездешним..
А тебя не позвали, тебя будто видно едва
Из годами не мытых окон и квартир надоевших.
Погуляют и хватятся, мало им. Мало забот
Удержаться в отпущенном времени жизни короткой.
И когда тебя снова о жесткий асфальт юзанет,
Ты не жалуйся больше, а просто заканчивай с водкой.
Но сними с языка раскаленное олово слова —
И поймешь, что кипишь,
словно брошенный в лужу карбид,
И уже ничего, ничего не осталось иного.
Томный зяблым мерцанием инистый свет фонаря,
На который слетаются жадные белые мухи,
И дыханье тошнотного, праздничного января,
Из которого если и выйдешь, то только не в духе.
Шитый бисером город сияет в канун торжества,
Освежая московское небо сияньем нездешним..
А тебя не позвали, тебя будто видно едва
Из годами не мытых окон и квартир надоевших.
Погуляют и хватятся, мало им. Мало забот
Удержаться в отпущенном времени жизни короткой.
И когда тебя снова о жесткий асфальт юзанет,
Ты не жалуйся больше, а просто заканчивай с водкой.
* * *
Ты лето припомни: песок, палисад, осоку,
озеро неожиданное в лесу,
тарзанку на шелудивой ветле высокой
и над кувшинкой стеклянную стрекозу.
Ну, начинаем: десять, пятнадцать, двадцать.
Не говори, что не справишься и устал.
Правда, тебе еще не о чем волноваться,
если ты не научен считать до ста.
И только глаза закроешь, знакомый запах.
И в настоящем, как на птичьих правах...
А под «Пионерскую зорьку» омлет на завтрак?
А шелковые манжеты на рукавах?
Горн призывает брать тебя хлеб и ложку...
Прятки закончились. Где ты там? Вылезай!
Солнце просыпалось пятнами на дорожку.
Вот и довольно. Можешь открыть глаза...
озеро неожиданное в лесу,
тарзанку на шелудивой ветле высокой
и над кувшинкой стеклянную стрекозу.
Ну, начинаем: десять, пятнадцать, двадцать.
Не говори, что не справишься и устал.
Правда, тебе еще не о чем волноваться,
если ты не научен считать до ста.
И только глаза закроешь, знакомый запах.
И в настоящем, как на птичьих правах...
А под «Пионерскую зорьку» омлет на завтрак?
А шелковые манжеты на рукавах?
Горн призывает брать тебя хлеб и ложку...
Прятки закончились. Где ты там? Вылезай!
Солнце просыпалось пятнами на дорожку.
Вот и довольно. Можешь открыть глаза...
* * *
Не кидай меня больше ни в пламя, ни в лед,
перетрогай весь мир поголовно,
но услышь, что вот тут обреченно поет
и к другим переходит любовно.
Через черты и резы, и символы вер,
от земли, сквозь подошвы ботинок,
я, как сердцебиение, чувствую тембр,
из корней, что врастают в суглинок.
Не кидай меня в быт, не кидай в политес,
не ищи мне ни друга, ни гада,
даже если кругом не поймут ни бельмес,
объяснять ничего им не надо!
Так убийственно жарко сияет гало,
никаких удивительных красок!
Чтобы в голову даже тебе не пришло
оставлять меня в этих пампасах...
Ну, а кинешь... Какой ты тогда адвокат?
Не бояться же мне, бестолковой,
ни гривастого льва, ни орлов в облаках,
ни стервятников красноголовых...
Ты пойди осторожно со мной на восток,
помолясь на дневное светило,
Посмотреть, как играет ручьев кровоток
по земле, что меня приютила.
перетрогай весь мир поголовно,
но услышь, что вот тут обреченно поет
и к другим переходит любовно.
Через черты и резы, и символы вер,
от земли, сквозь подошвы ботинок,
я, как сердцебиение, чувствую тембр,
из корней, что врастают в суглинок.
Не кидай меня в быт, не кидай в политес,
не ищи мне ни друга, ни гада,
даже если кругом не поймут ни бельмес,
объяснять ничего им не надо!
Так убийственно жарко сияет гало,
никаких удивительных красок!
Чтобы в голову даже тебе не пришло
оставлять меня в этих пампасах...
Ну, а кинешь... Какой ты тогда адвокат?
Не бояться же мне, бестолковой,
ни гривастого льва, ни орлов в облаках,
ни стервятников красноголовых...
Ты пойди осторожно со мной на восток,
помолясь на дневное светило,
Посмотреть, как играет ручьев кровоток
по земле, что меня приютила.
* * *
Краснеет солнца медная булавка,
застегивая ватник ноября.
Мы не вдвоем... Да будет ли поправка
для тех, кто слишком дерзок и упрям?
Под облачной вневременной нирваной,
под музыку слипаются огни.
Москва тонка в обертке филигранной,
что выписал мороз, как сюзани.
Страдания, похоже, наши спеты...
Я легче верю жабам и клопам.
И слово жжет, как мизер сигареты,
что обломавшись, на щеку попал.
Ты видишь, там, во всем соседнем доме,
квартиры спят. Не видно со двора,
кому тоска виски сугубо ломит,
кому в огнях блистает мишура...
Кому, как нам, подначивая вьюгу,
так хочется обмякнуть и сползать
в предельное ничто, чтобы друг другу
впервые больше правды не сказать.
застегивая ватник ноября.
Мы не вдвоем... Да будет ли поправка
для тех, кто слишком дерзок и упрям?
Под облачной вневременной нирваной,
под музыку слипаются огни.
Москва тонка в обертке филигранной,
что выписал мороз, как сюзани.
Страдания, похоже, наши спеты...
Я легче верю жабам и клопам.
И слово жжет, как мизер сигареты,
что обломавшись, на щеку попал.
Ты видишь, там, во всем соседнем доме,
квартиры спят. Не видно со двора,
кому тоска виски сугубо ломит,
кому в огнях блистает мишура...
Кому, как нам, подначивая вьюгу,
так хочется обмякнуть и сползать
в предельное ничто, чтобы друг другу
впервые больше правды не сказать.
* * *
Надо бы лучше учиться, раньше постичь,
не теперь семимильным шагом к зарнице рваться.
Неуместные речи, уже непонятный кич,
нужно было тогда начинать, в двенадцать.
Сколько неравновесия в беготне,
кажется, что сорвешься, ступив на осыпь.
Тянет и тянет на поворот к весне,
так и блазнит куда-нибудь зерна бросить.
Вот как оно неумело, исподтишка,
бьется сквозь тонкость кожи, трещит корою...
Что я успею, дурья моя башка,
дерево посажу, или дом построю?
Только прислушаюсь, где-то давай гудеть
мне провода, белый шум, тополя весною...
«Встань и иди, как будто бы по воде!»
Скатертью мне дорога.
Господь со мною.
не теперь семимильным шагом к зарнице рваться.
Неуместные речи, уже непонятный кич,
нужно было тогда начинать, в двенадцать.
Сколько неравновесия в беготне,
кажется, что сорвешься, ступив на осыпь.
Тянет и тянет на поворот к весне,
так и блазнит куда-нибудь зерна бросить.
Вот как оно неумело, исподтишка,
бьется сквозь тонкость кожи, трещит корою...
Что я успею, дурья моя башка,
дерево посажу, или дом построю?
Только прислушаюсь, где-то давай гудеть
мне провода, белый шум, тополя весною...
«Встань и иди, как будто бы по воде!»
Скатертью мне дорога.
Господь со мною.
