Смерть — главный микрофон поэта. В русской поэзии иначе никогда не было. Мученической смертью ушли великие Александр Пушкин (1799–1836), Михаил Лермонтов (1814–1841), Николай Гумилёв (1886–1921), Осип Мандельштам (1891–1938), Николай Клюев (1884–1937), Сергей Есенин (1895–1925) (я разделяю точку зрения Станислава и Сергея Куняевых, что его убили), Павел Васильев (1909–1937), Николай Рубцов (1936–1971)… Примеры, к великому сожалению, можно продолжать и продолжать. Теперь в этот великий и трагический список вошла и Татьяна Бек (1949–2005).
В ее жизненной драме много тайн. Главная — ее уход из жизни. Все мы знаем о той травле, которую ей устроили ближайшие друзья и коллеги (об этом нет смысла повторяться, уже все сказано, например, Викторией Шохиной [1]).
Вспоминаются строки Андрея Вознесенского (1933–2010), с которым у Татьяны Бек были дружеские отношения: «Но если поэтов не убивают,/ значит некого убивать…».
Теперь очевидно: Татьяна Бек была поэтом. Подлинным. Беззащитным и сильным.
Прав тот, кто пел и пал.

Татьяна Александровна Бек родилась 21 апреля (в 23.40) 1949 года в Москве, на Арбате.
Ушла из жизни 9 февраля 2015 года, в своей квартире, расположенной в районе метро «Аэропорт» (ул. Красноармейская, д. 23, кв. 91).
Прожила 55 лет.
За эти годы она сумела сделать главное: вошла в пантеон отечественной изящной словесности. Это удавалось не многим.
В этой книге я расскажу о творчестве Татьяны Бек, о ее жизни, о нашем с ней многолетнем общении.
Т. А. Бек — человек, который сыграл в моей судьбе очень важную роль и который по-прежнему влияет на мою жизнь.
Мы дружески общались более двадцати лет, много раз писали друг о друге, да и жили долгие годы в соседних домах.
Но только сейчас, когда Татьяны Бек уже нет среди нас, я начинаю постигать, как все мы в этом мире связаны зримыми и незримыми нитями. Есть какие-то вещи, которые трудно понять и объяснить, мистическая — даже на уровне локаций — связь между близкими людьми однозначно существует.
Работая над книгой, я узнал, что Таня Бек закончила школу рабочей молодежи в Марьиной Роще, а я там родился.
В доме, где раньше располагался магазин «Комсомолец», Александр Альфредович Бек однажды встретил подвыпившего Александра Трифоновича Твардовского и привел к себе домой и там представил Тане, а я в этом доме (где располагался «Комсомолец») живу почти 20 лет.
Работая над книгой, я узнал, что «Волоколамское шоссе» Александр Бек (отец Татьяны Александровны) писал на даче в Быково (он там снимал комнату), а я в Быково несколько лет назад купил часть дома.
В 1966 году именно Твардовский напечатал стихи Татьяны Бек в «Новом мире». Начались неизбежные в таких случаях разговоры, кривотолки, стихи стали приписывать Александру Альфредовичу, который в жизни не написал ни одного стихотворения.
Литературная среда беспощадна. В чем только ни обвиняли коллеги Татьяну Бек! И, прежде всего, в том, что она шла в фарватере за своими родителями, которые ей пролагали дорогу в литературу.
У автора этой книги нет сомнений: Татьяна Бек — истинный поэт. Она встала вровень со своим отцом, выдающимся прозаиком Александром Беком, и мамой, замечательным детским писателем Наталией Лойко.
Напечатать можно любые стихи, а вот написать хорошие стихи могут единицы. Татьяна Бек — смогла.
Ее стихи, ее трагическая судьба, явили миру поэта, без которого уже невозможно представить русскую литературу.

…Из окна моей «аэропортовской» квартиры виден дом Татьяны Александровны Бек. От моего дома до ее — 5 минут пешком.

Мы познакомились более тридцати лет назад.
1986 год. Я зашел в редакцию журнала «Дружба народов» в гости к своему знакомому Алексею Парщикову. Как выяснилось, Алексей Максимович уже уволился. В его комнате, в отделе поэзии, оказалась неизвестная мне женщина.
— А вы что, стихи пишете? — спросила обаятельная улыбчивая шатенка.
— Да, пишу, — сказал я.
— Покажите.
Я показал.
Она стала читать. И предложила их оставить.
Так я познакомился с Татьяной Александровной Бек.
А через неделю она написала обо мне хорошие слова на первой полосе в «Комсомольской правде». Мне было двадцать два года, после шестилетнего отсутствия я только что вернулся в Москву из милого районного городка Рассказово Тамбовской губернии.

И вот сейчас 2019 год. И позади тридцать с лишним лет. И Татьяны Александровны нет в живых. «А мы все вертим круговерть».

Тогда, более тридцати лет назад, она (стыдно сейчас об этом мне, мужчине, говорить) взяла надо мной шефство. Печатала. Учила поэтическим и филологическим азам-премудростям. Сохранились ее очень точные, наблюдательные пометки на полях моих незрелых, беспомощных сочинений.

Пометка Т. Бек на полях:! он прав!

Поправка Т. Бек на полях: какой бы.

Поправка Т. Бек на полях: мои стихи: баллада и сонет.

Когда мы познакомились и подружились с поэтом Сергеем Арутюновым, он показал мне рукопись своих стихов с похожими пометками Татьяны Александровны. Как говорят в боксе, она умела ставить удар.

Пометка Т. Бек на полях: слишком декларативно. [3]

Убежден, что таких мини-рецензий на полях Татьяна Александровна, много лет проработавшая в редакциях и Литературном институте, оставила тысячи. Интересно было бы их собрать и издать отдельной книгой.
Сейчас мне удивительно, как она подвижнически со всеми нами занималась, уча простейшим азам стихосложения (да и просто элементарной грамотности), веря в нас, своих непутевых учеников.

В 1989 году я стал стажером и консультантом отдела литературы журнала «Огонек», а вскоре замечательный человек Владимир Вигилянский (он теперь священник, что неудивительно) устроил меня на работу редактором в популярный тогда еженедельник «Семья». Мы стали с Татьяной Александровной сотрудничать.
Я часто рекомендовал ей понравившихся мне поэтов, она присылала тексты авторов, которые были симпатичны ей.
Именно она (с помощью Натальи Борисовны Ивановой) напечатала в 1992 году рукопись талантливого русского американца, поэта-авангардиста Михаила Крепса (1940–1994) в «Дружбе народов» с моим кратким предисловием.
Но, конечно, всех напечатать не удавалось.

Вот ее письмо от 2.1.1990

Дорогой Женя!
Увы, от Синкевич (Валентина Алексеевна Синкевич (1926–2018) — русская филадельфийская поэтесса, издатель. — Е. С.) Н. Б. И. (Наталья Борисовна Иванова, в то время редактор отдела поэзии «Дружбы народов». — Е. С.) отказалась наотрез — возвращаю.
Я же тебе, в свою очередь, предлагаю другую «очаровательную женщионерку» — замечательную поэтессу (известную, увы, более в качестве переводчицы) Юлию Нейман. Это — мемуары об Арсении Тарковском, по-моему, очень даже «для вас»… Она сама живет затворницей и попросила меня связать ее с внешним редакционным миром.
Прочти — и отзовись. [4]
Т. Бек

В еженедельнике «Семья» мы вместе с моим начальником и другом Михаилом Поздняевым (1953–2009) вели множество рубрик, в частности «Семейный круг», где печатали стихи, прозу, мемуары. Я предложил Татьяне Александровне опубликоваться. Она согласилась, и мы стали готовить к печати большую подборку ее стихов. Сохранилось такое письмо.

Дорогой Женя!
Принесла побольше, — чтобы был выбор.
Очень хотелось бы, если получится, напечатать у вас «Цыганщину» и «Не видеть из-за горечи…» — дело в том, что они вошли в мою подборку в № 1 «Апреля» в страшно изуродованном (по вине типографии) виде, «скрепленные» друг с другом, а строфы вперемешку. Ужас!
Твоя Т. А. Бек 22.1.90 [5]

Подборка вышла большая и хорошая. Татьяна Александровна осталась довольна.

А свои первые стихи Таня Бек написала в 1955 году. Ей было 6 лет.

Однажды я предложил ей для публикации в «Дружбе народов» стихи моего товарища Ефима Бершина, с которым мы тесно сотрудничали — он печатал поэтов в замечательной газете «Советский цирк». Татьяне Александровне стихи Ефима Львовича, к сожалению, не приглянулись. Она прислала мне такое письмо.

Дорогой Женя!

Ефим Бершин, как я думаю, человек вообще культурно одаренный, — как говорится, духовный и т. д. Но на всех его стихах есть какая-то пленка не совсем чтобы банальностей, а все же именно общекультурной расхожести.

Или:

«Божественный обман», «глаза витрин», «над роялем крылья рук» — на мой частный вкус, т а к нельзя. Нет индивидуальной резкости черт, нет самоиронии или иного прорыва сквозь привычные образы.
Вот такие дела, мой дорогой друг.

Каким она была человеком? Она была поэтом. То есть человеком непростым — порывистым, увлекающимся, резким.
Когда вышла толстенная книга мемуаров о ней, в которой я прочитал воспоминания самых различных людей, то вспомнил, что практически с каждым из авторов сборника она в разное время находилась в конфликте.
Она не шибко жаловала наше аэропортовское «гетто» (московский район, где в шестидесятые годы прошлого века было построено несколько домов Союза писателей СССР), да вообще писательскую среду не очень любила, избегала ее, но беда заключалась в том, что другой среды у нее — от рождения! — не было.

Вспоминаю, с какой радостью она общалась с так называемыми простыми людьми. В конце девяностых я работал в пресс-центре Мосэнерго и приходил к ней в гости с моими товарищами-энергетиками Олегом Исаевым и Вадиком Федосеевым. Она не могла с ними наговориться, хотя эти люди стихов не писали и не читали в принципе. Радушно угощала шоколадными конфетами, «лимонными дольками», орехами. Кошка Бася бегала по книжным полкам.

Писателей (как людей) она хвалила редко. Что совершенно удивительно, любила некоторых авангардистов — Геннадия Айги (1934–2006), Юрия Милорава. Зная, что я часто общаюсь с Геннадием Николаевичем, просила меня, чтобы я договорился с ним об интервью для «Вопросов литературы», где она долгое время работала.

Неизменные авторитеты (как люди и как авторы) — Борис Слуцкий (1919–1986), Николай Глазков (1919–1979), Ксения Некрасова (1912–1958), Владимир Соколов (1928–1997), Анатолий Рыбаков (1911–1998), Владимир Войнович (1932–2018), Иосиф Бродский (1940–1996), Юрий Коваль (1938–1995), Владимир Корнилов (1932–2018)… Корнилов был ее ближайшим другом и авторитетом.

Очень часто мы говорили о Евгении Рейне. Я все удивлялся, что она так тепло относится к этому литератору.
— Он ведь не поэт! — однажды, выпив для храбрости рюмашку коньяку, сказал я.
Она непритворно удивилась:
— А кто же он тогда? Городской сумасшедший?
— Насчет сумасшествия не знаю. Но, конечно, то, что он делает, это плохая зарифмованная проза. Длинная и занудная.
— А Николай Алексеевич Некрасов?
— То же не поэт! — рубил я, войдя в раж, с плеча. — Он — прозаик, писавший в рифму. И Пушкин прозаик.
Она хохотала.
Потом я «напал» и на Владимира Корнилова. И тут она «взорвалась». И прямо (и совершенно заслуженно!) послала меня на три известные буквы.
Через час прислала письмо с извинениями.

Корнилов действительно был ее кумиром и во многом учителем. Этому поэту она посвятила замечательное стихотворение.

Ее ближайший круг — Виктория Шохина, Евгений Рейн, Максим Амелин, Сергей Арутюнов, Александр Шаталов (1957–2018), Евгений Лесин, Инга Кузнецова, Игорь Шайтанов, Лазарь Лазарев (1924–2010), Алексей Алёхин, Олег Клинг… Об этих людях я слышал в каждой беседе столько и хорошего, и не очень, что воспроизводить не берусь. Но понимал одно: раз она о них так много говорит, то они и есть ее семья, ее самые близкие люди. А в семье всегда любовь соседствует с руганью. Чужие люди нам просто безразличны.

Не так давно встретились с Серёжей Арутюновым. Разговорились. Я спросил:
— А меня она, наверное, тоже любила «приложить»?..
Серёжа сказал:
— Нет, тебя просто называла, любя, сумасшедшим…

Любые мемуары — это, конечно, рассказ о себе. Избежать этого, к сожалению, не получается. Но мне бы хотелось рассказать именно о Татьяне Бек, о ее человеческих и поэтических принципах.

Татьяна Бек в том направлении, в котором она работала, по праву считалась настоящим мастером. Она была в поэзии (и в жизни) предельно искренна, ее стихи исповедальны и завораживающи. Она не допускала неполнозвучных рифм. Например, рифма плетью — долголетья была дня нее неприемлема, только плетью — долголетью.
Топором — пером, окаянны — стаканы, препаршиво — пошива и т. д. Окончания должны были совпадать.
Любые отклонения в сторону отвергала как автор и не любила как редактор.
— Хорошая рифма, — говорила она, — для меня основа стихотворения. (См. об этом подробнее в главе «Рифменная система Татьяны Бек».)