— Что Вы думаете о поэзии Татьяны Бек?

— Сама Татьяна Александровна называла вдохновение «лихоманкой», а стихосложение — «знахарским видом самоврачевания», чем-то вроде пускания крови в старину. К ее творчеству эта метафора применима совершенно. У Бек очень болезненная лирическая струна, очень искренняя поэзия. Автобиографичная, исповедальная. Такая растрава «на разрыв аорты». Можно в слезах захлебнуться. Читаешь про нее — и себя жалко. Сильное сопереживание рождается.
Эмоциональный градус бывает предельно высок, бури бушуют, еле сдерживаемые ребрами четверостиший. Даже графически видно: смотришь — бегут по листу восклицательные, вопросительные знаки, многоточия. И лексика — хлесткая, разящая:

Поразительно, при всем трагизме, обнажении ран, в стихах нет мести миру — мести за свое личное не-счастье. «Я булыжник швырну в лимузин, проезжающий мимо бомжа» — это другое. Принцип. Гражданская позиция, если угодно.
Вообще, Татьяна Александровна была очень принципиальной, до непримиримости иногда, и в ее поэзии такие контрапункты звучат отчетливо.
Если посмотреть со стороны формы, стихотворения Бек четкие, как ступеньки. Выверено все до буквы, до фонемы. Техника, техника и еще раз техника. Это даже непрофессионала завораживает.
Пастернак говорил: «Я читателя на саночках прокатил» (о переводах). Татьяна Александровна — где и на саночках, а где и на ядре, как Мюнхгаузен, — но всегда точно к цели.
По семинару помню, что Бек терпеть не могла «недовинченных» стихов, ругала за небрежности и в ритме, и в смысле, приучала «довинчивать». Читая ее книги страницу за страницей, понимаешь, о чем она говорила и как это должно быть в эталоне. А вот размывать, шершавить рифму приветствовалось, Бек и сама это любила: «я себя ощущаю каверной <…>, погадаем на гуще кофейной»; «мимо Митина, мимо Свиблова <…>, потому что — свобода выбора». Все это тоже — технично. Сделать рифму небанальной, странной непросто, и она учила этому годами.

— Ваши любимые стихи Татьяны Бек?

— Мне нравятся стихи, в которых метафора одиночества — а у Бек почти все стихи пропитаны этим раствором — раскрывается через предметы обихода, быта. Взять хотя бы хрестоматийное «Я проклята. Я одинока./ Я лампу гашу на столе». Трагедия жизни деликатно разыгрывается через милые домашние мелочи — это мастерство высокого полета и высокого такта.

— Какую роль в Вашей жизни сыграла Татьяна Бек?

— Судьбоносную. Татьяна Александровна взяла меня на свой семинар в Лите. Первую беседу помню, как картинку из фильма, детально и четко, словно было вчера. Рука лежит на столе, на парадной скатерти, спокойно лежит, как бы даже вальяжно. Крупная, в диковинных кольцах, овалы с большими камнями, от кабошонов к браслету тянутся цепочки… что-то такое восточное. Татьяна Александровна часто носила эдакие украшения, любила. За столом сидят преподаватели, ректор… «Ну а теперь прочтите что-нибудь». — «Пожалуйста». Читаю короткое стихотворение. Преподаватели переглядываются. «Есть, есть какая-то ворожба», — говорит Татьяна Александровна.
Это начало, вступительное собеседование. Меня принимают. Мне семнадцать.
Уже после института я пыталась разгадать, по какому принципу она отбирает учеников. Она что, видела, что мы такие же, как она, — с вирусом одиночества и растравы? Но этого тогда понять еще было нельзя (дети почти, вчерашние школьники). По текстам экзаменационных этюдов? Не может быть. Думаю, видела в человеке росток тоски — и брала.
В мае 2002 года, после литинститутского семинара, Татьяна Александровна подарила книгу «Узор из трещин» с подписью «Жене — с верой в ее звезду. Т. Б.». Никто никогда не давал мне таких автографов. Когда Татьяна Александровна надписывала титул, я поняла, озарением: она мне эту самую звезду назначает. Словно ангела призывает. Так и хожу под ее звездой. В минуты везения вспоминаю всегда.