Буквы, обещанные дневнику,
разбежались по саду.
Маленькое «а» спряталось под астрами,
«я» крепкими ножками взбежало на яблоню,
«к» и «л», будто нагие улитки,
замерли среди листьев клубники.
Только твердый знак остался стоять
перед пустыми клетками
на странице блокнота.
Да и куда он мог бы скрыться?

Закат под облаками ресниц.
Прозрачна и холодна
твоя кожа
с родинкой первой звезды
на левой щеке.

Алефтина, Алёна
по прозвищу Вася.

Резка на слово,
крепка на руку.
Мальчишница?
Не то слово!
Но уже по-женски заботлива,
в интернатской тумбочке —
духи, губная помада,
и платочек в скрипичном футляре
вышит мелким стежком.
За стеной
Подружка борется с Чайником.
Для профанов — с концертом.
Первым.
Петра.
Ильи...
Ча...
Ну? — Чайковского!

Ох, сорвался пассаж! Еще раз. И еще...

Говорят, неженское дело.
Слабые пальцы.
И пианино
расстроено.

Да, пианино расстроено.
   Конец перестройки.
     Страна разваливается... а Вася
как раз взялась
готовить луковый салат.

Но страна
  разваливается,
настройщик
  подался в брокеры,
лука
нет даже в «Дарах природы» на площади Куйбышева,


и уже давно
из дома
ничего не присылали с оказией.
Впрочем, лук нашелся —
     в соседней общаге.

Доеден салат.
Чайковский за стеной
все тише, ти...

Страна —
наверное, та же.

Вася-Алефтина, где ты?

на исходе августа
поселились муравьи
в опавших звездах

На лодочке лотоса приплыло в Калькутту
майское утро.
Как блестит его сари из солнечного шелка,
как душист белоснежный жасмин в прядях ветра...
как жаждет обнять юный стан
криворукий Шива метрополитена!

и вошла баядера к богу
а у него болит плечо
и пронзает она пальцем его лопатку
как молния тучу


и вытекает боль
вливаясь
в гул черной грозы

а люди злятся
беспутное нынче лето

в крыльях стрекозы
сияние окон
далекого нашего дома

Загляделась степь
в раскосые глаза паровоза.

Свист полевки тише,
тише
с каждым твоим приездом.

Дед Мороз жил на греческом острове.
Был епископом,
следил за нравами паствы,
вершил суд.
Дарил подарки детям.

Остров нынче турецкий.
Дед Мороз русский.
Подарки сделаны в Китае.
Дети живут в смартфоне.
Нравы паствы не изменились.

смерть растворилась в картине
пропитав
лессировки
грунт
волокна холста
жизнь смеется и плачет
в зрачках зрителей