Твоя деревня, мать родная Княже!
И ночью белой нежится изба:
Полцарства — за тебя! — не за коня же:
Взамен бы только прядку отводить со лба.

Когда посмотришь снизу на меня ты,
Почудится — повелевает свыше взор...
Твоя изба так это княжие палаты,
А где я был и делал что — какой же вздор!

Сгорали трижды аж до пепелища
Доверчивые избы, стоя в ряд.
Своя ты здесь, и я с тобой не лишний —
Приемлю посвящения обряд:

Откроешься как на духу, и вся ты
Мне кажешься теперь совсем иной.
И вижу, как тебе угоры святы,
И я пытаюсь их дополнить мной!

Сперва деревня прозывалась Княже,
А окрестили заново Пожар.
Но бьется, как и прежде, птаха в раже —
Ах, мне бы этот соловьиный дар,

Когда тебя напьюсь и, нетверезый,
Запеть решусь, да слуха — не дал бог.
Зато вожусь под рослою березой
И как смогу поправлю твой порог.

Растопишь печь по холодку наутро,
Без ноутбука сядем у огня...
И коростеля крик услышим смутно,
И позовешь за ягодой меня.

Подашь один, другой сапог забродский —
Махнем на пару через мокрый луг:
Все ближе ты и ближе край неброский,
И дрожь по сердцу бьет — не зря, не вдруг...

Помашет кепкой вслед мужик соседский,
Мол, я такой же, как и ты, поэт.
И разворачивает флаг советский
По-над угором княжеский рассвет.

А мы с тобой туда, где лосей крики
И тень крылатая болотных птиц:
Отыщется лишь горстка княженики,
Но случай — падать пред тобою ниц...

Я чувств и слез уже почти не прячу
И песни скоротечность не таю.
И плачу, плачу, не об этом плачу —
О том, что мог не встретить жизнь твою.

Загублен храм на том холме,
Куда всходили мы с тобой.
И раны стен, и свет во тьме
Являли зло наперебой.

От капищ траурная гарь,
И не сбылась благая весть,
Но там, где осквернен алтарь,
Не зря гнездо соколье есть!

Птенец топорщится в траве,
Неопалимый куст колюч.
И что нам до инаких вер,
И крест не ко всему ли ключ?!

Ему легко поддастся дверь
На входе в разоренный храм:
Разор ко мне, к себе примерь,
То наш с тобою стыд и срам.

Не пусто свято место здесь —
Гнездо соколье между плит.
И неба золотая взвесь
Меня с тобою окропит.

Забыть ли храм и вид окрест?!
И я вернусь туда, где был,
А путь укажет Божий перст
Распахом соколиных крыл.

Я знаю, в том лесу гуляет рысь,
Большая кошка, вольное созданье.
И смотрит рыжая подолгу ввысь,
А звездное таится мирозданье.

Она, похоже, только с виду зверь:
Исторгнет не рычание — рыданье;
Остерегала глушь — такой не верь!
Но к ней иду... Себе ли в назиданье?

Я прежде жил, как жить уже не след,
Я многого хотел, а надо — меньше...
И разбирал чужой печатный бред,
И не любил порой любимых женщин.

Я стал иным, коль предстаешь иной,
И говорю, и мыслю по-другому.
Ах, как же славно в стороне лесной
Найти приют, прислушиваясь к грому!
Несешь ведро колодезной воды,
Желаемой в мгновенье ока став мне:
Тому ль причиной на траве следы
И то, как стукнет пятистенок ставнем?

Доносится надсадный сосен стон.
Тебе я — кто? и ты мне — кто? Никто мы!
И холодит черемуховый сон,
И потянулась ты по-рысьи томно...

О чем молчишь, о чем лепечешь ты,
И до меня тебе какое дело?
Что ни на есть, все помыслы чисты!
И жжет рыжинками веснушек тело...

Чуть свет ступаешь тихо по избе,
Большая кошка, вольное созданье.
И я умру от нежности к тебе,
О рысь! — моя утрата, обладанье.

Я спешил к тебе, как на пожар,
Тот Пожар — твоя деревня.
Ставь, Наталья, медный самовар,
Покажи мои деревья.

Их сажали осенью с тобой:
Как они отзимовали?
И, по счастью, в интернете сбой —
Чай хорош под трали-вали!

Наши разговоры ни о чем,
В палисаднике малина.
Думал, не заманишь калачом,
Калачом и заманила...

Ох, и сладкий, маковый калач —
Разделю на пополамки!
Ты люби меня, целуй, не плачь,
Приохоть к работной лямке.
Впрочем, я и сам себе калач,
Тертый-перетертый всяко.
Нашу встречу смехом обозначь —
Сколько можно с горя плакать?!

Чем смогу, в хозяйстве помогу,
Грех не пособить вдовице.
...Только вдруг — причисленный к врагу —
Должен сгинуть, удавиться!..

Ни с чего затеешь смертный бой —
Вздорней не бывает вздора!
Так случается всегда с тобой,
Ниоткуда наша ссора.

Тормоза сорвешь на вираже:
Пили чай, как и вино, мы,
Да не хочешь знать меня уже,
Хоть ни в чем я не виновен.

Криком передернется лицо
У тебя, моя зазноба:
Выгоняешь гостя на крыльцо
И грозишь забить до гроба.

Мол, возьму топор и зарублю,
Порешу, как и Рубцова...
Стой, Наталья! Я едва терплю
Дикость мерзости свинцовой.

Потому как слышу не слова,
А все чаще сквернословье.
Я ль вчера тебя не целовал
И не обнимал с любовью?

Али ты не стала дорога
Так, что нет других дороже?!
Зря во мне увидела врага —
Дрожью жахнула по коже!

Что творится, милая, меж нас?
Обернулась изуверкой

И закочевряжилась сейчас,
Обжигая карим сверком.

Как отныне быть с такой теперь?
Вьются на березе букли.
Точно ты — не ты, а дикий зверь:
Посылаешь на все буквы!

Думал, ты — удача из удач,
А вот резать впору вены...
И преломленный с тобой калач
Зачерствел под брань мгновенно.

Достоевской белой ночи бред
Объясняет все отчасти.
Месяц топором летит вослед —
На бедовое, на счастье!

Тебя молил: побойся Бога —
Откуда деготь слов берется?
Ведьмачье дерево — береза
Растет у самого порога.
Дурная скажется примета:
Избе не знать покоя, лада —
Береза, как исчадье ада,
Живых сживает с бела света.

На небесах вершились браки,
Но здесь береза — горький рок нам! —
Хлестала ветками по окнам,
Когда светилась ты во мраке;
Дивясь тебе, не прятал взора,
И ты была все ближе, ближе...
И слух развеялся — облыжен,
И покатился гром с угора.

Под парусами туч, как мачта —
Ужель завидовала жгуче? —
Коль хуже нам, березе лучше,
И порчу навела, ведьмачка!
Березовый надлом не соком
Сочился — почернялся варом
И нас толкал к раздору, к сварам...
Тебя коснулся — било током;

Во злобе содрогалась крона,
Стенала выпь за мокрым лугом,
И я взглянул на красный угол,
И с места сдвинулась икона —
Проем оконный заслонила,
И сгинула береза разом,
И разум не зашел за разум,
И крестная воспряла сила.

Клубком дорог легла усталость.
Искал твоих колен излуки,
Ветвились для объятий руки —
Назло березе мы срастались
И были деревом-любовью.
...А ныне, уподобясь чуду,
Стоит в глазах то дерево — отвсюду,
Как только переполнюсь болью.

Наталья свет Евгеньевна Артёмова,
И каково тебе в деревне той,
Куда закажешь свой прикид котоновый,
Собравшись ехать к морю за мечтой?

А пересечься нам с тобой в Ростове ли,
Хотя, быть может, ранее — в Москве...
Случилась вдруг на полстраны лавстория
И не кончается назло молве!

Свободен я — на пару мы свободные!
Берем билеты за один лишь клик:
И возвышают нас вокзалы сводами,
И бухту обнимает Геленджик.

Даруй себя размеренными взмахами
Воде морской и взору моему.
Я первым оценю прикид твой аховый
И даже с позволения сниму...

Твоя мечта — твое освобождение
От всех и вся, от суеты сует,
И вновь из пены ли морской рождение:
Прекрасней этого мгновенья нет!

Сударыня, я уподоблюсь Фаусту
И захочу остановить мгновенье то,
И фотоснимками ты станешь хвастать —
Никто так не любил и не снимал... Никто!

Золотилось твое загорелое тело,
Разбивался о камни соленый прибой.
Увела от других, как того захотела:
Ох, и Черное море да черное дело —
И теперь называется море тобой!

Мы, Наталья, еще не привыкли друг к другу
И глаза опускаем, встречая глаза.
Только мне бы согреть одинокую вьюгу,
Что состав понесет к заполярному кругу,
Если вдруг не удержат мои тормоза!

Славлю Черное море — Натальино море:
Заплываю, плыву и не выплыть никак.
Сколько соли морской — зря ли ссора на ссоре?!
Но глаза подниму, отражаясь во взоре,
И с тобой примиряет летучий свежак.

Этот ветер оттуда, где запад окрашен
Винным цветом страстей после долгих разлук.
И у бриза морского характер Наташин —
Через миг переменчив, но этим не страшен
При слиянии тел и сплетении рук.

Каждый взмах — как тебя обнимаю, внимая
Не глубинному гулу, а гулу в тебе,
И меняя себя под тебя, и ломая,
И срастаясь как по мановению мая...
А ночами нам снится и снится Тибет.

Я с тобой пошутил: есть наука наукам —
Все известно монахам о страсти двойной.
И тебя вызываю условленным стуком,
И малец угрожает натянутым луком,
И окатит волна... Ты же стала волной!

Узел наш завязал — как умел! — неумело,
Но его не разъела морская вода.
Погружаюсь в тебя, как сама захотела —
И ведусь на твое черноморское тело,
И плыву, не гадая, зачем и куда.

Валялась с компом на постели сонно,
Нахваливая деревенский сруб,
А изъясняться обожала сочно,
И скверну собирал губами с губ.

Горюет сруб и ждет ее — как может.
Она вернется, посетив юга.
И пышет жаром загорелой кожи,
Признав меня за друга — не врага.

А любит ругань, так в деревне все так,
И милая ведет себя, как все,
Что соловьев сбивают матом с веток:
Я видел птах — комочки на росе!

Привык и не расстраиваюсь даже.
Прощаю все за ягоды ее:
Они торчмя торчат — и в гневном раже,
И если слезное пошло нытье...


Когда приедем вместе на деревню,
Окрестные красоты заценю.
Но кроет белый свет моя царевна —
Понятно мне, понятно и коню...

Ан, где известный конь?! Ужель бедняга
От руготни за пряслами издох?
...Зато не оторвать меня от ягод,
И я, обруганный, не так уж плох.

Красна околица в калиновом колье.
"Айда, Наталия, по ягоды-грибы!"
И вот уже повдоль соседской городьбы
Мелькают яблоки натальиных колен.

Сегодня рак-разбойник свистнул на горе,
И мы с тобой сошлись, должно быть, неспроста:
Иди, показывай заветные места —
И сломан глаз на обольстительном бедре.

Какие виды! — я не видывал таких.
И зависает ласточка на вираже...
И выдохнуть восторг — не выдохну уже,
Когда касаюсь ненароком рук твоих.

Теперь я знаю то, что мог и не узнать —
Нам ложем стал угор в сиреневых цветах.
И я впервые осознал: иное — прах,
И есть одна лишь стать — березовая стать!

Простертые под небом — это видел Бог! —
Не лгали взглядом, словом, жестом в тайный час.
И заново был явлен белый свет для нас:
И рощица, и топь, и дальний волчий лог.

Дробился луч на оцинкованном ведре,
Сворачивая стежку в деревянный скит.
Ох, знала б ты, как до сих пор меня томит
Пристывшая травинка на твоем бедре,
И запах иван-чая от волос, и смех,
И жизнь, прожитая мгновением одним!..
И если буду Господом когда судим,
То поднебесный грех зачтется не за грех.

Моя свобода плакала
И не воротится уже:
Вдова, кусочек лакомый,
Живет на первом этаже.
Приехал ночью белою
Сюда за тридевять земель
И плохо ей не делаю,
А вот кричит: "Пошел отсель"!

Меня любила ранее
Не раз, а много, много раз...
Кричит, любовью ранена,
Хотя своих не кажет глаз.
Все глубже ночь глубокая —
Белым-бела и холодна.
Мечтал под вдовьим боком я
Залечь и спать, не зная сна.

Куда теперь? А некуда!
И стыну под ее окном.
И чую силу некую,
И силой этою влеком
Туда, за штору темную,
Где мне веселая вдова
Являла позу томную,
Растелешась не однова.

Теперь грозит полицией,
Теперь грозится топором!..
С чего бы это злиться ей,
С чего гремит без грома гром?
Окно от крика треснуло,
И через трещину в окне
Услышу сколь нелестного,
Аж, дурно делается мне!

Мужик нужон богачее,
А я поэт и нищеброд!
Кому — любовь горячая,
Кому — с икрою бутерброд.
...В кармане вдруг нечаянно
Найду семян каленых горсть.
Видать, пора отчаливать
Тебе, незваный, званый гость.

Не шар забитый в лузу я,
И гол сокол, а все ж — сокол!
Я семечки полузгаю
И больше на вдову не зол.
Жестянка-жизнь подлючая!
Гляжу на свет, да темен свет.
Вдова сглупа заглючила:
Была же в доступе и — нет...

Пускай уснет с компьютером
В обнимочку и неглиже.
Уйти отсель под утром мне,
Забыв о первом этаже.
Почешем, братцы, темечко
И двинем далее... Адью!
Пока в кармане семечки —
Плевать хотел!.. И я плюю.

Я в сердцах ушел, куда глаза глядели,
Мы с тобою по Лескову — "На ножах".
Заклубятся тучи, упадут метели
Посредине лета — наше дело прах!

Наброжусь "В лесах", как Мельников-Печерский:
Сосны да березы — эка благодать!
Я такой хороший, никакой не "дерзкий"...
И меня пустое, милая, ругать.
Грудь теснится, но вдохну глоток свободы —
По лесной опушке выйду на угор.
Что нам пересуды, что нам реки-броды?!
Затеваю мысленно с тобою спор:

Я виновен в том, в чем вовсе не виновен,
Только ты неправотой своей права!
И казню себя в неосторожном слове,
И на тропах ластится ко мне трава...

Настоялось небо цветом иван-чая,
Льется над угором — синего синей,
А внизу деревня, обо мне скучая,
Журавлем кивает: "Возвращайся к Ней".

Паутин блескучих отмотаю нитки
И вернусь никчемной ссоре вперекор,
Чтобы вместе мы с тобой под всхлип калитки
Вышли за деревню, вышли на угор.

Ну а там Иван Сергеевич Тургенев
Промелькнет воочию, когда с ружьем
Встретится охотник или новый гений —
Только этого до срока не поймем...

Наш тургеневский роман еще не кончен,
Хоть и читан, перечитан от и до.
Жить в избе напротив — путь к тебе короче,
Деревенская Полина Виардо.

Ты чего, говорунья, умолкла,
Разве я лиходей, обормот?
И подушка бессонниц намокла,
И страшишься, что я у ворот.

Погоди: это слухи и враки;
Я такой, что совсем не такой!..
И у каждой окрестной собаки
Понимаю очей непокой.
Забавляюсь, как птаха мелькает —
И не стриж! Это я уже сам.
И река серебрится мальками,
И пристынет луна к волосам.

Я люблю зазывное молчанье
И тебя — золотых золотей,
Потому как склонился над чаном
Летний ливень без лишних затей.

Знать не хочешь меня... Я не дрогну,
А что было, так будет потом:
И свою осеняю дорогу
Троеперстием звезд над листом.