Людмила САНИЦКАЯ
МОЙ НЕУЛЫБЧИВЫЙ ФЕВРАЛЬ
МОЙ НЕУЛЫБЧИВЫЙ ФЕВРАЛЬ
Людмила Саницкая — кандидат медицинских наук, врач высшей категории. Занимается литературой в течение многих лет — пишет лирические стихи, очерки, биографические эссе. Автор шести поэтических сборников и книги мемуарной прозы "Вверх по ручью". Публиковалась в журналах "Юность", "Простор", "Дети Ра", международных альманахах "Муза", "Связующее слово", "Золотое руно", "Зарубежные задворки" (Германия), альманахах "Московский год поэзии" ("Литературная газета", 2013 г.), "Синева на крылах", "Небеса любви", "Краски жизни", "Стихотворный светоч", "Мы рождены для вдохновенья", "То пятое время года", "Судьба России", "Витражи". Публикуется в периодической печати, постоянный автор литературной страницы "Медицинской газеты". Людмила Саницкая — член Союза писателей России и Международного сообщества писателей России, Союза писателей ХХI века, член литературного клуба "Московитянка" Центрального Дома литераторов, литературного объединения Центрального Дома ученых "ЛИТО на Пречистенке". Является лауреатом литературных премий им. А. С. Грибоедова, М. Ю. Лермонтова, С. А. Есенина и М. А. Булгакова, дипломант премии "Писатель ХХI века".
* * *
Весь божий день, наивно и пространно,
Толкую об апреле. Это странно,
И тема неугодна февралю.
Он убежден — я не о том толкую,
И не о том весь божий день тоскую,
И не того — уверен он — люблю.
Февраль мне родственник.
Скучны его сужденья,
Но в старину — уже лет сто тому —
Он начался днем моего рожденья,
За что я снисходительна к нему.
Родства с апрелем нет в помине. К худу
Или к добру приязнь его взошла
И наградила легкою простудой
И ожиданьем чуждого тепла?
Возможно, завтра же,
по размышленьи здравом,
Я исповедуюсь седому январю
И буду жить — прощенной, ясной, правой...
Возможно, завтра же.
А нынче Окуджаву
Пою и об апреле говорю.
Толкую об апреле. Это странно,
И тема неугодна февралю.
Он убежден — я не о том толкую,
И не о том весь божий день тоскую,
И не того — уверен он — люблю.
Февраль мне родственник.
Скучны его сужденья,
Но в старину — уже лет сто тому —
Он начался днем моего рожденья,
За что я снисходительна к нему.
Родства с апрелем нет в помине. К худу
Или к добру приязнь его взошла
И наградила легкою простудой
И ожиданьем чуждого тепла?
Возможно, завтра же,
по размышленьи здравом,
Я исповедуюсь седому январю
И буду жить — прощенной, ясной, правой...
Возможно, завтра же.
А нынче Окуджаву
Пою и об апреле говорю.
* * *
И снова пережить февраль,
пройти по сумеркам звенящим,
и давний лед его и сталь
принять живым и настоящим,
и думать, что его броня,
его ледовая преграда
укроет родственно меня
от гибельного снегопада
там, на обрыве бытия,
у края бездны молчаливой.
И жизнь продолжится моя
на зимний день. На день счастливый.
пройти по сумеркам звенящим,
и давний лед его и сталь
принять живым и настоящим,
и думать, что его броня,
его ледовая преграда
укроет родственно меня
от гибельного снегопада
там, на обрыве бытия,
у края бездны молчаливой.
И жизнь продолжится моя
на зимний день. На день счастливый.
* * *
Короткая песенка с кротким мотивом.
Коротенький день за уборкой и чтивом.
У зимнего солнца немного тепла…
Зачем же такою счастливой была?
Затем, что пока я без слов напевала,
По дому глагольная рифма порхала
И все же, в конце-то концов, прижилась…
Так песенка эта на свет родилась.
Коротенький день за уборкой и чтивом.
У зимнего солнца немного тепла…
Зачем же такою счастливой была?
Затем, что пока я без слов напевала,
По дому глагольная рифма порхала
И все же, в конце-то концов, прижилась…
Так песенка эта на свет родилась.
ГОЛОЛЕД
Посреди февраля — лже-весна.
Гололедица, таянье, лужи…
По ночам не докличешься сна.
Хлябь и сырость — внутри и снаружи.
Оступаясь, страшась и скользя,
Пешеход замедляет движенье.
И колеса визжат, тормозя,
И едва укрощают скольженье.
Не ко времени иль не к добру
Эта оттепель, наледи, смута?..
И душа на февральском ветру
Тоже будто скользит почему-то.
И природа слегка смущена —
Не к лицу ей тепло вместо стужи…
Поскорей бы и вправду весна,
Вправду солнце — внутри и снаружи!
Гололедица, таянье, лужи…
По ночам не докличешься сна.
Хлябь и сырость — внутри и снаружи.
Оступаясь, страшась и скользя,
Пешеход замедляет движенье.
И колеса визжат, тормозя,
И едва укрощают скольженье.
Не ко времени иль не к добру
Эта оттепель, наледи, смута?..
И душа на февральском ветру
Тоже будто скользит почему-то.
И природа слегка смущена —
Не к лицу ей тепло вместо стужи…
Поскорей бы и вправду весна,
Вправду солнце — внутри и снаружи!
* * *
Мне было б жаль оставить этот снег
И перехлест ветвей витиеватый.
У февраля я в детях виноватых —
Не оправдавших, не свершивших, не…
И поделом навязчивый вопрос:
Неужто больше не увижу снега?
Давно нет альфы и близка омега,
И не вчерне живется, а всерьез.
Не избежать того, что суждено.
Но снег идет — и хорошеет город…
Даст Бог, еще проснемся в эту пору
И будем с ней и снегом заодно.
И перехлест ветвей витиеватый.
У февраля я в детях виноватых —
Не оправдавших, не свершивших, не…
И поделом навязчивый вопрос:
Неужто больше не увижу снега?
Давно нет альфы и близка омега,
И не вчерне живется, а всерьез.
Не избежать того, что суждено.
Но снег идет — и хорошеет город…
Даст Бог, еще проснемся в эту пору
И будем с ней и снегом заодно.
* * *
Почти неизбежно прискорбно
Приблизился бледный февраль.
Прискорбно, поскольку у горла
Сезонный недуг, чья печаль
Лишает особого вкуса
Теченье кристального дня,
Поскольку Марина в Тарусе
Сегодня не встретит меня.
А я так давно собирала
В копилку насущных задач
Холодную людность вокзала,
Автобуса ржавого плач.
Весь день из недужного сплина,
Как будто свершая обряд,
Под пристальным взглядом Марины
Бумажные клочья летят…
Приблизился бледный февраль.
Прискорбно, поскольку у горла
Сезонный недуг, чья печаль
Лишает особого вкуса
Теченье кристального дня,
Поскольку Марина в Тарусе
Сегодня не встретит меня.
А я так давно собирала
В копилку насущных задач
Холодную людность вокзала,
Автобуса ржавого плач.
Весь день из недужного сплина,
Как будто свершая обряд,
Под пристальным взглядом Марины
Бумажные клочья летят…
* * *
А оказалось — в декабре печальном,
Бесснежном, лишь слегка заиндевелом —
Так мало близких. Но все больше дальних,
Все больше тех, кому совсем нет дела
Ни до тебя, ни до меня тем паче…
И рвется сердце к сердцу старой дачи,
В сентябрь, где слышен мягкий, глуховатый
Стук спелых яблок, падающих в осень.
Где двое — влюблены и виноваты,
Хотя по сути невиновны вовсе.
И тень руки за светлой занавеской,
На скрип калитки, отворившей вечер.
И дальней электрички выкрик резкий,
И лай приветный пса крутого нрава,
Что радостным щенком бежит навстречу.
В окошке свет. А из открытой двери —
Как благодать покоя и доверья —
Поток любви и магия тепла…
Бессмертны все. Ни боли, ни потери…
Я там давно, но все-таки — была.
Бесснежном, лишь слегка заиндевелом —
Так мало близких. Но все больше дальних,
Все больше тех, кому совсем нет дела
Ни до тебя, ни до меня тем паче…
И рвется сердце к сердцу старой дачи,
В сентябрь, где слышен мягкий, глуховатый
Стук спелых яблок, падающих в осень.
Где двое — влюблены и виноваты,
Хотя по сути невиновны вовсе.
И тень руки за светлой занавеской,
На скрип калитки, отворившей вечер.
И дальней электрички выкрик резкий,
И лай приветный пса крутого нрава,
Что радостным щенком бежит навстречу.
В окошке свет. А из открытой двери —
Как благодать покоя и доверья —
Поток любви и магия тепла…
Бессмертны все. Ни боли, ни потери…
Я там давно, но все-таки — была.
ДОМ
Я хотела бы жить в этом доме,
Так похожем на сказочный пряник,
Где-то между весной и зимою,
Между синей лыжней и ручьями.
Я б ему оживляла камины,
Забывала везде свою пряжу…
И ждала, отодвинув гардину,
Силуэт твоего экипажа.
И в наивности сей пасторали
В стиле позднего Средневековья
Было б вдоволь мечты и печали,
Чтоб потом обернуться любовью.
Этот дом навещали б олени
И смотрели твоими глазами.
Он бы мог быть счастливой Вселенной…
Но не здесь.
Не сейчас.
И не с нами.
Так похожем на сказочный пряник,
Где-то между весной и зимою,
Между синей лыжней и ручьями.
Я б ему оживляла камины,
Забывала везде свою пряжу…
И ждала, отодвинув гардину,
Силуэт твоего экипажа.
И в наивности сей пасторали
В стиле позднего Средневековья
Было б вдоволь мечты и печали,
Чтоб потом обернуться любовью.
Этот дом навещали б олени
И смотрели твоими глазами.
Он бы мог быть счастливой Вселенной…
Но не здесь.
Не сейчас.
И не с нами.
ФЕВРАЛЮ
Ты здесь, мой неулыбчивый февраль!
Ты так же холоден, как и вчера, и завтра…
Знакомый, как яичница на завтрак.
Непостижимый, как святой Грааль.
Благодарю за близкое родство,
За траченые влажностью сугробы,
За Водолея блеск и озорство,
А более — за то, что живы оба.
За мелодичный под стопою снег,
Засыпавший мой город по колено,
За легкий серебристый твой ковчег —
Нечаянный, недолгий, драгоценный…
Ты так же холоден, как и вчера, и завтра…
Знакомый, как яичница на завтрак.
Непостижимый, как святой Грааль.
Благодарю за близкое родство,
За траченые влажностью сугробы,
За Водолея блеск и озорство,
А более — за то, что живы оба.
За мелодичный под стопою снег,
Засыпавший мой город по колено,
За легкий серебристый твой ковчег —
Нечаянный, недолгий, драгоценный…
* * *
Куда там английскому сплину
До русской крутизны хандры!
Но — тонкий запах розмарина
И апельсинной кожуры
Из памяти, из ниоткуда,
Из детской сказки, из игры…
И снова — ожиданье чуда
И жизнь, и звездные миры!
До русской крутизны хандры!
Но — тонкий запах розмарина
И апельсинной кожуры
Из памяти, из ниоткуда,
Из детской сказки, из игры…
И снова — ожиданье чуда
И жизнь, и звездные миры!
