Они ушли. Они остались
Александр ПЕТРУШКИН
СТИХИ 2019 ГОДА
* * *
Все полость или свет
от мрака отраженный,
который прячет вещь
внутри своих потемок,
где крутит погремушку
ладошкой обожженной —
и смотрит в щель ее
утраченный ребенок.
Перебирает ночь —
агу тебе, пернатый,
висим меж голосов
и часовых поддатых.
Натянешь тишину —
молчание пробудишь
и воздух разомнешь,
которым вскоре будешь.
Лети, лети, снежок —
неси меж позвонками
своими мой ожог
собаками, звонками.
от мрака отраженный,
который прячет вещь
внутри своих потемок,
где крутит погремушку
ладошкой обожженной —
и смотрит в щель ее
утраченный ребенок.
Перебирает ночь —
агу тебе, пернатый,
висим меж голосов
и часовых поддатых.
Натянешь тишину —
молчание пробудишь
и воздух разомнешь,
которым вскоре будешь.
Лети, лети, снежок —
неси меж позвонками
своими мой ожог
собаками, звонками.
(12/01/2019)
СНЕГОПАД
Не тяжелей метель дороги лошадиной,
но проще, чем врастать в морозы над собой —
растет из веток снег большой и неделимый,
качая воробьиной, горячей головой.
Так утерявший свет руками по тьме водит
и судорогой сводит в дорогу стыдобу
и крошит свет на свет, упавший на пороге:
не надрезай его — я все тебе верну.
но проще, чем врастать в морозы над собой —
растет из веток снег большой и неделимый,
качая воробьиной, горячей головой.
Так утерявший свет руками по тьме водит
и судорогой сводит в дорогу стыдобу
и крошит свет на свет, упавший на пороге:
не надрезай его — я все тебе верну.
(13/01/2019)
* * *
Квадраты воздуха округлы, виноваты.
Все глохнет, слепнет — вынь бельмо мое,
как электрические смерти киловатты
из механических заснеженных птенцов.
Будь пианистом-слесарем, слоном,
сугробом, свернутым в ключи или — в ключице
застрявшим — клювом ворона. Лети, лети по стуже
но — не слишком быстро.
Слепи снежок, как новый алфавит,
стучись из темноты прозрачной банки
и путай на самом себе следы,
чтоб в них блуждал безалкогольный ангел.
Во всем ты виноват, во всем, смотри,
как ты течешь и протекаешь
— стоит?
но ты стоишь, все это говоришь
и выжигаешь куб, квадрат и нолик.
Все глохнет, слепнет — вынь бельмо мое,
как электрические смерти киловатты
из механических заснеженных птенцов.
Будь пианистом-слесарем, слоном,
сугробом, свернутым в ключи или — в ключице
застрявшим — клювом ворона. Лети, лети по стуже
но — не слишком быстро.
Слепи снежок, как новый алфавит,
стучись из темноты прозрачной банки
и путай на самом себе следы,
чтоб в них блуждал безалкогольный ангел.
Во всем ты виноват, во всем, смотри,
как ты течешь и протекаешь
— стоит?
но ты стоишь, все это говоришь
и выжигаешь куб, квадрат и нолик.
(29/01/2019)
* * *
Молчания белый плод —
плеск изнутри весла
чья опухает плоть,
поскольку душа пришла —
на темноте скрипит,
не проявляясь, свет
или — так Бог троит
и приминает смерть.
плеск изнутри весла
чья опухает плоть,
поскольку душа пришла —
на темноте скрипит,
не проявляясь, свет
или — так Бог троит
и приминает смерть.
(25/02-4/03/2019)
* * *
Глаз голубиный тяжел, словно он в Арарат
скомканным был и в ладонях горел, как ковчег:
более нет здесь возврата — как потоп наступает земля
новая эта — к которой подплывший прощен.
Если есть имя тебе — вовсе времени нет:
падает глаз голубиный и скручен в тоннель,
в мир тот, который не был — потому и Аид
в глаз голубиный разрезан, как хлеб и рассвет.
Тьма шелестит, как ковчег — говорит, говорит
беглый отец, тяжелея от света которым омыт.
скомканным был и в ладонях горел, как ковчег:
более нет здесь возврата — как потоп наступает земля
новая эта — к которой подплывший прощен.
Если есть имя тебе — вовсе времени нет:
падает глаз голубиный и скручен в тоннель,
в мир тот, который не был — потому и Аид
в глаз голубиный разрезан, как хлеб и рассвет.
Тьма шелестит, как ковчег — говорит, говорит
беглый отец, тяжелея от света которым омыт.
(4/03/2019)
* * *
Если бы ты снимала кино, как одежду — зима проступала
то на коже твоей, то на воздухе том, из которого в тень ты упала
с кольцами пленки гремящей змеиной развернутой кожи,
слайдами из чешуи, в чей чулок, как в пластинку, был временем сложен
берег морозный — игла ледяная над ниткой
птицы распущенной в пар и полет, где улиткой
ангел стоит — сам себе белый лес или камень,
тело свое раздвигая, за снегопадом из камер.
то на коже твоей, то на воздухе том, из которого в тень ты упала
с кольцами пленки гремящей змеиной развернутой кожи,
слайдами из чешуи, в чей чулок, как в пластинку, был временем сложен
берег морозный — игла ледяная над ниткой
птицы распущенной в пар и полет, где улиткой
ангел стоит — сам себе белый лес или камень,
тело свое раздвигая, за снегопадом из камер.
(5/03/2019)
* * *
В начале я — отцу,
затем — отец,
что растворился
средь своих колец,
бегуших по
отсутствующего глади
при каждом в камень
падающем взгляде.
Так бабочка
касается лица,
в котором нет
[и не было] отца,
но лишь — круги
от всех ее рождений
и скважина,
и ключ от беглеца.
затем — отец,
что растворился
средь своих колец,
бегуших по
отсутствующего глади
при каждом в камень
падающем взгляде.
Так бабочка
касается лица,
в котором нет
[и не было] отца,
но лишь — круги
от всех ее рождений
и скважина,
и ключ от беглеца.
(6/03/2019)
* * *
Текст, переписанный космосом, будет пустыней
синей, стоящей внутри у осины на Плесо,
будет касаться тебя, как ожог от осиной
талии, вдавленной светом в подбрюшие кресла.
Тяжесть вернее, чем старость свою, ощущая
там, где синица себя собирает из даров и провалов —
текст, словно мед замирает у края (но здесь опечатка — у рая),
чтобы тобой быть, пустыней, что небо и воды спасает.
синей, стоящей внутри у осины на Плесо,
будет касаться тебя, как ожог от осиной
талии, вдавленной светом в подбрюшие кресла.
Тяжесть вернее, чем старость свою, ощущая
там, где синица себя собирает из даров и провалов —
текст, словно мед замирает у края (но здесь опечатка — у рая),
чтобы тобой быть, пустыней, что небо и воды спасает.
(11/03/2019)
* * *
Изнанка голоса есть Брайль,
который сыплется наружу
покинуть человека рай,
чтоб человеческую стужу
смочь ощутить — он поперек
растет, как рыба за водою,
почти еще косноязык
он тишиной, а не бедою
был собран — и на гвоздь свои
повесил плечи и предплечья
не то к молчанию привык,
не то красивой немотою
теперь он награжден на миг,
в который встроен высотою.
О как в нем высота растет (!)
как — задыхаясь — он однажды
откроет теплый ее рот
теперь уже лишенный дважды
всей речи, что — скрипев внутри —
его скрепляла половины
и не давала умереть,
коль жизнь и смерть не очевидны.
Как изнутри течет волна
чтобы язык мог раздвоиться
меж пальцев, там, где тишина
спешит в трех лицах отразиться.
который сыплется наружу
покинуть человека рай,
чтоб человеческую стужу
смочь ощутить — он поперек
растет, как рыба за водою,
почти еще косноязык
он тишиной, а не бедою
был собран — и на гвоздь свои
повесил плечи и предплечья
не то к молчанию привык,
не то красивой немотою
теперь он награжден на миг,
в который встроен высотою.
О как в нем высота растет (!)
как — задыхаясь — он однажды
откроет теплый ее рот
теперь уже лишенный дважды
всей речи, что — скрипев внутри —
его скрепляла половины
и не давала умереть,
коль жизнь и смерть не очевидны.
Как изнутри течет волна
чтобы язык мог раздвоиться
меж пальцев, там, где тишина
спешит в трех лицах отразиться.
(11/03/2019)
НАТУРАЛИСТ
Вижу, как черепаха щурится всей
кожей своей, состоящей из желтых щелей
испивающих холм, что здесь вырос когда-то над ней —
назовем его временем, мхом, словарем для горящих шмелей.
Черепахи пружина сквозь панцирь зияет, сквозь ил,
что когда-то беглец для нее из нее сотворил —
из воды собирая прозрачные неба следы
из камней и людей, и их славы звериной (почти из слюды).
И стекает слюна стрекозы, что присела на край
и качает бессмертия лестницы меж соляных,
лопастей и лопаток ее насекомых (конечно, двойных)
меж которых стоит — все еще незадуманный — рай.
Вижу, как черепаха становится жизни длинней,
и морщины ее облетают со многих деревьев,
и ложатся на дом, как вдоль тени своей вся земля,
что в приметы себе приписала мои суеверья.
Притворившейся богом природы предметы стоят —
то кивнет там, где лошадь идет, то под снегом за светом ослепнет
черепаха: внутри — горсть земли и прибой, и его стыдоба,
что пред нею встает на песочные неба колени.
кожей своей, состоящей из желтых щелей
испивающих холм, что здесь вырос когда-то над ней —
назовем его временем, мхом, словарем для горящих шмелей.
Черепахи пружина сквозь панцирь зияет, сквозь ил,
что когда-то беглец для нее из нее сотворил —
из воды собирая прозрачные неба следы
из камней и людей, и их славы звериной (почти из слюды).
И стекает слюна стрекозы, что присела на край
и качает бессмертия лестницы меж соляных,
лопастей и лопаток ее насекомых (конечно, двойных)
меж которых стоит — все еще незадуманный — рай.
Вижу, как черепаха становится жизни длинней,
и морщины ее облетают со многих деревьев,
и ложатся на дом, как вдоль тени своей вся земля,
что в приметы себе приписала мои суеверья.
Притворившейся богом природы предметы стоят —
то кивнет там, где лошадь идет, то под снегом за светом ослепнет
черепаха: внутри — горсть земли и прибой, и его стыдоба,
что пред нею встает на песочные неба колени.
(12/03/2019)
* * *
неочевидный человек
идет по снегопаду Бога —
его молчанием одет
от края выдоха до вдоха
чужим дыханием он полн
в пальто его ключи щебечат
и тычет Бог в ладони нос
невидимый бесчеловечный
идет по снегопаду Бога —
его молчанием одет
от края выдоха до вдоха
чужим дыханием он полн
в пальто его ключи щебечат
и тычет Бог в ладони нос
невидимый бесчеловечный
(14/03/2019)
* * *
Сеть света в глазнице лошади, проехавшей через нас,
сокрыта льдом, словно книгой — лица ужаленных сном.
Суммирует их зима, перенесенная в март
кошкой, что развернулась и свет из нее изъят,
где — выбивая очередь — тасуются тьма и вид,
человек со своею смертью, с водой и песком Аид.
Похожая на Катер-бург — зола в пустоте поет:
собрана, как человек, из освещенных пустот.
сокрыта льдом, словно книгой — лица ужаленных сном.
Суммирует их зима, перенесенная в март
кошкой, что развернулась и свет из нее изъят,
где — выбивая очередь — тасуются тьма и вид,
человек со своею смертью, с водой и песком Аид.
Похожая на Катер-бург — зола в пустоте поет:
собрана, как человек, из освещенных пустот.
(15/03/2019)
СПИСОК
[…] бог [с малой] Бог [большой], меж ваших трещин
стоящий человек [как ребра эха]
смывает оспы соты [удвоясь в Иова]
на берегах неназванного моря, как шум, стоит
меж чайками камней,
чтоб избежать рифмовки [прочитай: Шеола]
и голосов разборчивых теперь,
бог [с малой] им [как тени] был расчерчен
на [вынутой из Господа] волне.
И человек [увиденного список]
[как жест из смерти] вычтен и исчислен,
и удлинен до мокрой фотовспышки,
где улыбается [как подпись к…] темноте.
стоящий человек [как ребра эха]
смывает оспы соты [удвоясь в Иова]
на берегах неназванного моря, как шум, стоит
меж чайками камней,
чтоб избежать рифмовки [прочитай: Шеола]
и голосов разборчивых теперь,
бог [с малой] им [как тени] был расчерчен
на [вынутой из Господа] волне.
И человек [увиденного список]
[как жест из смерти] вычтен и исчислен,
и удлинен до мокрой фотовспышки,
где улыбается [как подпись к…] темноте.
(16/03/2019)
* * *
Из старого тела вынут был глаз золотой,
как маятник из причины проснуться семиждыстолетним
проемом в дверях между каждой из трех сторон
плоской вещицы, которая [так же] похожа на дверцу.
Из полых глаголов его и трети теперь не поймешь
в лестницах снега, которой стоишь [под высотами снега],
греется кот [здесь зачеркнуто] греется крот
[снова зачеркнуто] плавится медное сердце.
Крот, что проделал дыру, как зрачок, на другой —
третьей — его стороне расплетает [фантазия?] тропы
многоугольных причин, чтоб качнулся, как зверь,
маятник, небо себе развязав на качели и тросы.
как маятник из причины проснуться семиждыстолетним
проемом в дверях между каждой из трех сторон
плоской вещицы, которая [так же] похожа на дверцу.
Из полых глаголов его и трети теперь не поймешь
в лестницах снега, которой стоишь [под высотами снега],
греется кот [здесь зачеркнуто] греется крот
[снова зачеркнуто] плавится медное сердце.
Крот, что проделал дыру, как зрачок, на другой —
третьей — его стороне расплетает [фантазия?] тропы
многоугольных причин, чтоб качнулся, как зверь,
маятник, небо себе развязав на качели и тросы.
(16/03/2019)
* * *
Если вкратце сказать, то получится "будем жить" —
неустойчивый мячик толкать разрывной ногой
и — культей души на псов небеса взойдя —
ощущать, как лопатки покрыты большой зимой.
Если коротко, тот, что здесь — далеко не я:
я — тот мячик, который пес понесет с водой —
подними, отпусти, надкуси — вот опять упал
/полетел/удивился — беременной стал землей.
неустойчивый мячик толкать разрывной ногой
и — культей души на псов небеса взойдя —
ощущать, как лопатки покрыты большой зимой.
Если коротко, тот, что здесь — далеко не я:
я — тот мячик, который пес понесет с водой —
подними, отпусти, надкуси — вот опять упал
/полетел/удивился — беременной стал землей.
(17/03/2019)
* * *
Там женщина идет, ко рту
прижав ладонь прозрачной смерти,
и ангела рулон вокруг
расстелен ею на две трети.
Наполовину снег висит,
он, свет пройдя до половины
ее, почти как идиот,
прозрачен, темен и невинен,
как женщина, что в снег идет,
сама подобье снегопада,
подземный в небо переход,
что был не выбран, но угадан.
прижав ладонь прозрачной смерти,
и ангела рулон вокруг
расстелен ею на две трети.
Наполовину снег висит,
он, свет пройдя до половины
ее, почти как идиот,
прозрачен, темен и невинен,
как женщина, что в снег идет,
сама подобье снегопада,
подземный в небо переход,
что был не выбран, но угадан.
(17/03/2019)
* * *
По-прежнему из промежутков голоса
скворчат по мне [мол, выбери меня]
"вжух-вжух" горчит красивая коса
и душу выжимает из гнезда.
Здесь каждый жуток маятник внутри —
белеет и сгорает от стыда
пока по траектории летит
его — на ангела похожая — оса.
И столь же отвратительно легко
склоняет насекомое лицо
тобой задуманный [потом забытый] Бог,
как Эдгар По, зашедший высоко.
Внутри его фантазии слюна
напоминает, высохнув, росу,
которая рождением больна
и потому вмещает высоту
на — свернутых до неба — небесах,
на герпесе из вечности в губе
у человека, где живет тоска
по ангелов разорванной резьбе.
По горочке косы летит, "вжух-вжух",
как промежуток самому себе,
преодолевая небольшую смерть,
знакомый бомж по имени на Б.
скворчат по мне [мол, выбери меня]
"вжух-вжух" горчит красивая коса
и душу выжимает из гнезда.
Здесь каждый жуток маятник внутри —
белеет и сгорает от стыда
пока по траектории летит
его — на ангела похожая — оса.
И столь же отвратительно легко
склоняет насекомое лицо
тобой задуманный [потом забытый] Бог,
как Эдгар По, зашедший высоко.
Внутри его фантазии слюна
напоминает, высохнув, росу,
которая рождением больна
и потому вмещает высоту
на — свернутых до неба — небесах,
на герпесе из вечности в губе
у человека, где живет тоска
по ангелов разорванной резьбе.
По горочке косы летит, "вжух-вжух",
как промежуток самому себе,
преодолевая небольшую смерть,
знакомый бомж по имени на Б.
(17-18/03/2019)
ЗЕРНО
Время догоняет себя сквозь дистанции снов,
раскрутив человека, как окуляр —
к своей темноте прикладывая его темноты зерно,
из стены выходит шестирукий Уильям Блейк, словно пар.
В четырех руках у него — воронят гнездо,
на шестой — огонь чтоб подпалить его,
оперевшись о пустоту, он несет ведро
с костяною сна — исчерпанною — водой.
Воронята сверлят дыру на его плече ,
чтобы чрез нее посмотреть сюда, где была стена —
и дитеныш огня открывает кружок и дверь
для того, кто ожил на обратной стране зерна.
Он наводит резкость, вращаясь внутри огня,
гогоча внутри у скелета взрывной реки —
и гремит во ртах его воронка из воронья,
выпивая красной глоткой щенячий и теплый Стикс.
И под линзой воронки, как пожар, спешит шестикрылый Блейк —
в голове у него, как рога, через смерть человек растет —
покидая вечность, как самоходный дым,
вырезает зренье свое и на руке несет.
раскрутив человека, как окуляр —
к своей темноте прикладывая его темноты зерно,
из стены выходит шестирукий Уильям Блейк, словно пар.
В четырех руках у него — воронят гнездо,
на шестой — огонь чтоб подпалить его,
оперевшись о пустоту, он несет ведро
с костяною сна — исчерпанною — водой.
Воронята сверлят дыру на его плече ,
чтобы чрез нее посмотреть сюда, где была стена —
и дитеныш огня открывает кружок и дверь
для того, кто ожил на обратной стране зерна.
Он наводит резкость, вращаясь внутри огня,
гогоча внутри у скелета взрывной реки —
и гремит во ртах его воронка из воронья,
выпивая красной глоткой щенячий и теплый Стикс.
И под линзой воронки, как пожар, спешит шестикрылый Блейк —
в голове у него, как рога, через смерть человек растет —
покидая вечность, как самоходный дым,
вырезает зренье свое и на руке несет.
(19/03/2019)
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ БЕРЕГА
Этот берег исчезнет раньше реки, у которой он —
словно пес — сидел и ушел, и со всех сторон
на себя смотрел, выцарапывал эха дно,
где себя ловил, вынимая из всех заноз
и, сложившись в тень лодки ждал, кто его вдохнет.
На трахее его, обретая истории ил,
копошились все прежние звери — куда не взгляни
ты наткнешься на перечни, поручни и следы,
что он вывернул / вывихнул / спутал в корней бинты.
И пульсирует берега легкого чешуя
там, где рыба торчит, над собою в чайке привстав,
и из клюва ее понемногу сочится пес,
вспоминая реки, которыми он оброс.
словно пес — сидел и ушел, и со всех сторон
на себя смотрел, выцарапывал эха дно,
где себя ловил, вынимая из всех заноз
и, сложившись в тень лодки ждал, кто его вдохнет.
На трахее его, обретая истории ил,
копошились все прежние звери — куда не взгляни
ты наткнешься на перечни, поручни и следы,
что он вывернул / вывихнул / спутал в корней бинты.
И пульсирует берега легкого чешуя
там, где рыба торчит, над собою в чайке привстав,
и из клюва ее понемногу сочится пес,
вспоминая реки, которыми он оброс.
(19/03/2019)
* * *
Человек, как бритва — лягушку,
разрежет смерть
от подмышек до синевы лобка,
выбирая треск
из [в грудине ее
собравшихся] воробьев,
что тачают из воздуха двери,
в которые он войдет —
мягкий и тихий,
белый, большой, как шар —
смерть рассмотреть, словно школьник
к линзе ее припав,
как снегопад пропадая
[в жирной вдвойне] смоле.
Смерть исчезает, когда ты
идешь в ее животе
и удивленно видит
то, как скользит коньком
человек с [ее] желтым, надорванным
[выдохом света] ртом.
разрежет смерть
от подмышек до синевы лобка,
выбирая треск
из [в грудине ее
собравшихся] воробьев,
что тачают из воздуха двери,
в которые он войдет —
мягкий и тихий,
белый, большой, как шар —
смерть рассмотреть, словно школьник
к линзе ее припав,
как снегопад пропадая
[в жирной вдвойне] смоле.
Смерть исчезает, когда ты
идешь в ее животе
и удивленно видит
то, как скользит коньком
человек с [ее] желтым, надорванным
[выдохом света] ртом.
(30/03/2019)
* * *
В живой воде, как мертвый,
прозрачный Бог живет
и по изнанке бродит,
как паузы окно,
меж светом и прибоем,
веселый алкоголь
в молчания он носит
мешке. Как перегной
он поспевает всюду
немного помолчать,
быть незаметным, трудным
и легким, как печаль
о жизни или смерти,
которых вовсе нет,
где Бог твердит "о, боже"
и слушает ответ,
где паузы живые
внутри его растут,
косноязычье неба
в грай человеков гнут.
прозрачный Бог живет
и по изнанке бродит,
как паузы окно,
меж светом и прибоем,
веселый алкоголь
в молчания он носит
мешке. Как перегной
он поспевает всюду
немного помолчать,
быть незаметным, трудным
и легким, как печаль
о жизни или смерти,
которых вовсе нет,
где Бог твердит "о, боже"
и слушает ответ,
где паузы живые
внутри его растут,
косноязычье неба
в грай человеков гнут.
(1/04/2019)
CHILDFREE
Труба, как смерть, гудит внутри,
горит метель из человека
и говорят в его вдали
Бог, ангел, срезанное веко.
Труба все ищет А и Я —
так женщина, на сорок третьем,
вдруг ощущает, что одна
здесь одиночеством согрета.
Внутри ее горит дитя,
что, вместо смерти, удалила —
похожее на куст стыда,
который не — проговорила.
Стоит в ее степи дыра,
свистит голодная траншея —
и — вырезаны, как змея —
не-бывшие в тьму тянут шею.
горит метель из человека
и говорят в его вдали
Бог, ангел, срезанное веко.
Труба все ищет А и Я —
так женщина, на сорок третьем,
вдруг ощущает, что одна
здесь одиночеством согрета.
Внутри ее горит дитя,
что, вместо смерти, удалила —
похожее на куст стыда,
который не — проговорила.
Стоит в ее степи дыра,
свистит голодная траншея —
и — вырезаны, как змея —
не-бывшие в тьму тянут шею.
(02/04/2019)
* * *
Тронь спицы воздуха и пряжу птиц — полет,
как шарф, они соткут из неба ожиданьем,
где обжигают человека плод
орущий, мокрый. Это бы камланье
листва запомнила б, но не было листвы —
лишь шелест и огонь, и полый ветер,
в котором человека плот несли
невидимые ангельские петли.
Скрипело время в нем сверчком, как ключ,
приподнимался, сквозь лицо Отца, без гнева
похож на ад и рай, и снега плющ,
ушедший человек, себе связавший небо.
как шарф, они соткут из неба ожиданьем,
где обжигают человека плод
орущий, мокрый. Это бы камланье
листва запомнила б, но не было листвы —
лишь шелест и огонь, и полый ветер,
в котором человека плот несли
невидимые ангельские петли.
Скрипело время в нем сверчком, как ключ,
приподнимался, сквозь лицо Отца, без гнева
похож на ад и рай, и снега плющ,
ушедший человек, себе связавший небо.
(3/04/2019)
* * *
Печатная машинка отрезает от бумаги по букве,
выстругивает дерево и окно из воздуха дыбы,
стучащей в дверь, вычеркнутую из звука
песка, исчерпанного, как голос
и примечание на красных полях у рыбы,
ткущей вОды, которые сверху и снизу
лодки {читаю: топкой земли для мифа},
порезанной из бумаги ножами прекрасной ошибки,
которая себя умножает, перебирая выдохов нитки.
Если встаешь лицом к смерти, то не чувствуешь себя одиноким —
видишь, что ты — машинка печатная в каждом глотке у жажды,
вырванной, словно свет из тоннеля слова —
свет лежит у себя в лице и, задыхаясь, как зверь, на себе вырезает жабры.
выстругивает дерево и окно из воздуха дыбы,
стучащей в дверь, вычеркнутую из звука
песка, исчерпанного, как голос
и примечание на красных полях у рыбы,
ткущей вОды, которые сверху и снизу
лодки {читаю: топкой земли для мифа},
порезанной из бумаги ножами прекрасной ошибки,
которая себя умножает, перебирая выдохов нитки.
Если встаешь лицом к смерти, то не чувствуешь себя одиноким —
видишь, что ты — машинка печатная в каждом глотке у жажды,
вырванной, словно свет из тоннеля слова —
свет лежит у себя в лице и, задыхаясь, как зверь, на себе вырезает жабры.
(8/04/2019)
* * *
Реки Вавилона двигаются вовнутрь,
ссадины струй своих держат в подобье рук —
в сучьях синеющих пальцев [считай: фаланг
дерева между речью]. Вокруг — леса
песочные выгорают — сияют пророком в львах,
стволы соляные горят у воды в семи головах:
В чреве воды крутится, как мельницы жернова,
того, кто вернется первым, огненная булава —
младенцев на солнце вынет, чтобы их иссушить
или язык свой вырвет, чтобы из тьмы говорить:
медленны эти реки, ссадины, львы, столбы —
опустошенный речью в красной глине стоит.
ссадины струй своих держат в подобье рук —
в сучьях синеющих пальцев [считай: фаланг
дерева между речью]. Вокруг — леса
песочные выгорают — сияют пророком в львах,
стволы соляные горят у воды в семи головах:
В чреве воды крутится, как мельницы жернова,
того, кто вернется первым, огненная булава —
младенцев на солнце вынет, чтобы их иссушить
или язык свой вырвет, чтобы из тьмы говорить:
медленны эти реки, ссадины, львы, столбы —
опустошенный речью в красной глине стоит.
(04/2019)
* * *
У подножья холма все чужое: земля или небо —
скудны вещи, которые — взяв — посчитать не решился
жаркий глаз у птенца, расклевался со всей теснотою
и лететь, словно взгляд, из его оперенья решился.
Бельма, пятен его темноты круглый сыр разрезая,
как смородины спил видят берег и мокрым, и дымным
и взлетает душа сквозь песок, позвонки и паренье холма за ножи принимая,
если взгляд вероятней, чем глаз и длина, то есть глубже долины.
скудны вещи, которые — взяв — посчитать не решился
жаркий глаз у птенца, расклевался со всей теснотою
и лететь, словно взгляд, из его оперенья решился.
Бельма, пятен его темноты круглый сыр разрезая,
как смородины спил видят берег и мокрым, и дымным
и взлетает душа сквозь песок, позвонки и паренье холма за ножи принимая,
если взгляд вероятней, чем глаз и длина, то есть глубже долины.
(09/04/2019)
* * *
Животные обуглятся в следы.
— Свои, свои —
кричит им вслед мешочник-
отец, расщеплен словом соловей,
как голос на молчания. Так точен
лишь взгляд рожденного, нелепо не стыдясь,
он тянет свою дату, как подстрочник,
до самой смерти и в руке его
горит платона бледный позвоночник.
Вот он [отец] идет сквозь лабиринт,
который вырыт был внутри животных
его следов
— свои, свои — считает
и в мешок кладет их
снова.
— Свои, свои —
кричит им вслед мешочник-
отец, расщеплен словом соловей,
как голос на молчания. Так точен
лишь взгляд рожденного, нелепо не стыдясь,
он тянет свою дату, как подстрочник,
до самой смерти и в руке его
горит платона бледный позвоночник.
Вот он [отец] идет сквозь лабиринт,
который вырыт был внутри животных
его следов
— свои, свои — считает
и в мешок кладет их
снова.
(12/04/2019)
* * *
Тело свое отколупывая, душа
стоит, как солнечные часы —
выходит разбойник, говорит "Ша!",
вот отсюда в огнь полетишь, в пласты,
воздуха, сжатого в легкие, в
девицу, вынутую из тебя
сентября длинного каблуком,
как земли вывихнутая верста".
А душа все в семечке смерть грызет
и летит по дуге ее шелуха,
и щербат ее бессловесный рот,
и длинна внутри, как вода, дуга —
на плече у нее белый свист висит,
и из глотки ее в свет изблеван мед.
И морозец ранний, как конь, болит,
и от тела ее почти ничего.
стоит, как солнечные часы —
выходит разбойник, говорит "Ша!",
вот отсюда в огнь полетишь, в пласты,
воздуха, сжатого в легкие, в
девицу, вынутую из тебя
сентября длинного каблуком,
как земли вывихнутая верста".
А душа все в семечке смерть грызет
и летит по дуге ее шелуха,
и щербат ее бессловесный рот,
и длинна внутри, как вода, дуга —
на плече у нее белый свист висит,
и из глотки ее в свет изблеван мед.
И морозец ранний, как конь, болит,
и от тела ее почти ничего.
(15/04/2019)
* * *
Мертвые нас победят, увеличив свои ряды
ступай осторожно — потому что мы их следы,
ходоки под снегом, Престолы, что падая через свет
возглавят полки врагов своих — остального нет
даже в остатке. Это плоть под стопой скрипит,
это все, чем ты был, за тобою следит, горит —
цитадель сороки, стрекочущей из земли —
вырывай язык из ямы внутри воды,
что стоит, как смерть вокруг, головой трясет
лошадиной в тебе и воскресших своих ведет
сквозь тебя и взведя просветы ангелов, как курки,
выпивает все, чтобы мертвый здесь мог взойти.
ступай осторожно — потому что мы их следы,
ходоки под снегом, Престолы, что падая через свет
возглавят полки врагов своих — остального нет
даже в остатке. Это плоть под стопой скрипит,
это все, чем ты был, за тобою следит, горит —
цитадель сороки, стрекочущей из земли —
вырывай язык из ямы внутри воды,
что стоит, как смерть вокруг, головой трясет
лошадиной в тебе и воскресших своих ведет
сквозь тебя и взведя просветы ангелов, как курки,
выпивает все, чтобы мертвый здесь мог взойти.
(06/05/2019)
* * *
И вероятней меня воспоминанье о мне,
дырка в руке рыбака, света укус на стене
чья деревянна, как боль, вывернута высота,
как из сустава земли — тени и их облака.
Все очевидней, чем я, и больше разобранных букв
даже моя темнота или сверчка белый звук.
Нить неприметней, чем ткань, сшитая в небо ей,
непредставима и — оттого слышней.
дырка в руке рыбака, света укус на стене
чья деревянна, как боль, вывернута высота,
как из сустава земли — тени и их облака.
Все очевидней, чем я, и больше разобранных букв
даже моя темнота или сверчка белый звук.
Нить неприметней, чем ткань, сшитая в небо ей,
непредставима и — оттого слышней.
* * *
Безусловен только снег, отсеченный белым светом,
как дракона голова — вот и катится он между
иероглифов китайской вишни тише или ниже
на дыханья нити он здесь подвешен, а надышит
снега ножницы и вниз он летит — за все отвечен
белой ранкой, как порез, от себя теперь излечен.
как дракона голова — вот и катится он между
иероглифов китайской вишни тише или ниже
на дыханья нити он здесь подвешен, а надышит
снега ножницы и вниз он летит — за все отвечен
белой ранкой, как порез, от себя теперь излечен.
* * *
Стрекозы опечатка на сетчатке у глаза реки
руки тянет, чтобы вынуть гнилушку или — звезду из воды
вырезать себе в зренья колосья, и горит и горит
опечатка стрекозья из склоненных, за жаждой, светил.
руки тянет, чтобы вынуть гнилушку или — звезду из воды
вырезать себе в зренья колосья, и горит и горит
опечатка стрекозья из склоненных, за жаждой, светил.
* * *
И вот наступает момент, когда фотография пса начинает лаять,
подмигивает тебе в ответ — затем пропадает
собака, остается бумага, чтобы ее разгладить,
как шерсть или старость, а после сидеть и плакать,
становиться ангелом, то есть слепым и зрячим,
видеть все щели, где свет мы на темное время прячем.
Время ворочается, как негатив полыхает —
на собачье спине, то к лицу прильнет и оближет, а то отпрянет.
подмигивает тебе в ответ — затем пропадает
собака, остается бумага, чтобы ее разгладить,
как шерсть или старость, а после сидеть и плакать,
становиться ангелом, то есть слепым и зрячим,
видеть все щели, где свет мы на темное время прячем.
Время ворочается, как негатив полыхает —
на собачье спине, то к лицу прильнет и оближет, а то отпрянет.
* * *
Первая мировая закончилась через сотни
км побелевших листов, вывернутых как шелест сводни
в шуршание юбки или — побеги стенографисток,
пытающихся пустить корни нижним регистром
машинок, съедающих их, кареток, что обрезают ногти
до новостей и отбеленной крови,
пока анестезия перестает [устает] быть болью —
и, распечатав ее, как брюхо беременной, выпускают прохожих
в кафе — пить кофе, читать газеты, становиться Второю.
км побелевших листов, вывернутых как шелест сводни
в шуршание юбки или — побеги стенографисток,
пытающихся пустить корни нижним регистром
машинок, съедающих их, кареток, что обрезают ногти
до новостей и отбеленной крови,
пока анестезия перестает [устает] быть болью —
и, распечатав ее, как брюхо беременной, выпускают прохожих
в кафе — пить кофе, читать газеты, становиться Второю.
* * *
Точка света на свете. Ормузд несет в левой руке головы Ахримана.
У одной из них язык вцепляется в вещи сквозь имя,
рядом с другой воздух искривляется, как закон, дуга или рама,
третья — неважно что — но говорит красиво.
Ормузд вытирает руки от света. Сделав это,
он похож на выстрел, что вынут был из колчана, но не стал полетом.
Ахриман с тыловой его левой, торопясь с ответом,
падает в вещность отвернутой, порезанной головней.
В голове его, как отмычки, звенит пустыня —
чайки садятся на лоб, расплетают место в огонь или в дыру и звезды,
выдирая язык и голос до половины времени или корня.
Ормузд становится точкой на точке, а остальное — поздно.
У одной из них язык вцепляется в вещи сквозь имя,
рядом с другой воздух искривляется, как закон, дуга или рама,
третья — неважно что — но говорит красиво.
Ормузд вытирает руки от света. Сделав это,
он похож на выстрел, что вынут был из колчана, но не стал полетом.
Ахриман с тыловой его левой, торопясь с ответом,
падает в вещность отвернутой, порезанной головней.
В голове его, как отмычки, звенит пустыня —
чайки садятся на лоб, расплетают место в огонь или в дыру и звезды,
выдирая язык и голос до половины времени или корня.
Ормузд становится точкой на точке, а остальное — поздно.
* * *
Что означаешь ты, кроме себя самой,
вздувшаяся природа среди ночных пузырей,
свистящих в ветвях твоих пришпиленных на прибой,
латающих пленку твою скорей и еще скорей?
Что означали мы, припоминая свет
между водой и водой — поломки, осколки и
вращение шума внутри у всех часовых поясов,
хрустящих, как стая ракушек, в животе у чаек двойных?
вздувшаяся природа среди ночных пузырей,
свистящих в ветвях твоих пришпиленных на прибой,
латающих пленку твою скорей и еще скорей?
Что означали мы, припоминая свет
между водой и водой — поломки, осколки и
вращение шума внутри у всех часовых поясов,
хрустящих, как стая ракушек, в животе у чаек двойных?
* * *
Рай уловивший, будто бы котенка,
за шкирку на весу его держа,
дрожит столб света, изнутри колодца,
спеша себя и небо завершать.
Меж лап котенка — души этих лучших
и этих худших — видишь? видишь ты,
как столб дрожит, сгущается из жажды,
стремясь ловца, как воды, уловить.
за шкирку на весу его держа,
дрожит столб света, изнутри колодца,
спеша себя и небо завершать.
Меж лап котенка — души этих лучших
и этих худших — видишь? видишь ты,
как столб дрожит, сгущается из жажды,
стремясь ловца, как воды, уловить.
* * *
Объект скользит, как дерево деревьев,
внутри дыханья будущих детей —
то в чешуе воды, как зверь, померкнет
то лед утянет сквозь свое окно
на донышко и скрипнут его двери
сквозь весла, где вода и свет одно.
Так говорит душа наполовину
раскручивая круг земли в зерно,
припоминает речь свою так рыба
и к берегу, как тишину, несет.
внутри дыханья будущих детей —
то в чешуе воды, как зверь, померкнет
то лед утянет сквозь свое окно
на донышко и скрипнут его двери
сквозь весла, где вода и свет одно.
Так говорит душа наполовину
раскручивая круг земли в зерно,
припоминает речь свою так рыба
и к берегу, как тишину, несет.
* * *
Стаканчик бумажный обнимает
чайный свой позвоночник,
выбирает себя, как сеть рыболов,
из рассыпанных в чаек точек.
Так сядешь в кафе —
и уже навсегда просрочен
потерян, как воздух из легких
исторгнут, что значит — точен.
Так не бывает — тикает рядом касса,
стрелки взбивая из речи. Теперь опасно
рядом стоять (глядишь и нацепят ценник,
то есть окрикнут и в имя твое, как солому, веник
времени из огня приберет и кипятком расплещет
в белой земли глаза и иные вещи,
в которых сидишь, наблюдая котов и кошек,
словно стаканчик пустым кафе заворожен.
чайный свой позвоночник,
выбирает себя, как сеть рыболов,
из рассыпанных в чаек точек.
Так сядешь в кафе —
и уже навсегда просрочен
потерян, как воздух из легких
исторгнут, что значит — точен.
Так не бывает — тикает рядом касса,
стрелки взбивая из речи. Теперь опасно
рядом стоять (глядишь и нацепят ценник,
то есть окрикнут и в имя твое, как солому, веник
времени из огня приберет и кипятком расплещет
в белой земли глаза и иные вещи,
в которых сидишь, наблюдая котов и кошек,
словно стаканчик пустым кафе заворожен.
* * *
Мы проиграем, лишь потому, что мы не сбиваемся в стаи,
взбивая природу голоса коготками,
голыми всходим, безкожими умираем,
или — точнее — таем внутри у шаров снегопада.
Ангел, словно лицо, ляжет на череп и воздух оближет
сухим языком и забудет. Так, убывая,
значение будет все ближе [от того, что не нужно —
там, где твое поражение — кирпич Вавилона в строительстве рая].
Только игра остается из эха, взбитого в света
сметану, чтобы ты не ожегся случайно
смертью своей [речью ее, как возможностью выжить]
и не успел в ее беглый чертеж — ни тайно, ни явно.
взбивая природу голоса коготками,
голыми всходим, безкожими умираем,
или — точнее — таем внутри у шаров снегопада.
Ангел, словно лицо, ляжет на череп и воздух оближет
сухим языком и забудет. Так, убывая,
значение будет все ближе [от того, что не нужно —
там, где твое поражение — кирпич Вавилона в строительстве рая].
Только игра остается из эха, взбитого в света
сметану, чтобы ты не ожегся случайно
смертью своей [речью ее, как возможностью выжить]
и не успел в ее беглый чертеж — ни тайно, ни явно.
(13/06/2019)
* * *
Наводишь резкость, словно стрекоза,
приблизившись ко всем своим трем лицам,
чтоб слизывать себя саму с лица
у остальных двух третьих — отразиться
себе мешать и разводить круги
в сетчатке, поцелованной пейзажем,
которые она сошьет в полет —
он будет слепотой обезображен
летящего. И только лишь когда
позволит он тебе остановиться —
ты мир, как ранку мертвым языком
своим прижжешь, в одно собрав все лица.
приблизившись ко всем своим трем лицам,
чтоб слизывать себя саму с лица
у остальных двух третьих — отразиться
себе мешать и разводить круги
в сетчатке, поцелованной пейзажем,
которые она сошьет в полет —
он будет слепотой обезображен
летящего. И только лишь когда
позволит он тебе остановиться —
ты мир, как ранку мертвым языком
своим прижжешь, в одно собрав все лица.
(14/06/2019)
* * *
а помнишь [?], как в фильмах Кокто
рука становилась веткой,
треуголкой для человека,
обращенного в стенку
говорящего:
— забери, обожги и выбрось,
потому что из меня снова не получилось
ничего, лишь ничего и вышло,
и я опять [наконец-то] Никто,
а значит — ячея в сетке,
и свет проходит насквозь меня,
деревенея в рыбу,
в кустарник огня, в прострелянный глаз
и воздуха белую глыбу.
рука становилась веткой,
треуголкой для человека,
обращенного в стенку
говорящего:
— забери, обожги и выбрось,
потому что из меня снова не получилось
ничего, лишь ничего и вышло,
и я опять [наконец-то] Никто,
а значит — ячея в сетке,
и свет проходит насквозь меня,
деревенея в рыбу,
в кустарник огня, в прострелянный глаз
и воздуха белую глыбу.
* * *
Алексею Вдовину
Если долго стоять у реки можно выучить языки
костяные, волнистые, как счеты рыб,
на которых небо костяшками света себя сочтет
в человека, который стоит посредине себя, как гнездо и плод.
Что чирикнешь, камень, лежащий на дне, там где дни
высоки и легки, выпускают тебя из прощенья пращи и уст?
— если долго стоять у воды — можно дважды в калитку ее пройти
и развидеть того, кто тебя для нее поет.
костяные, волнистые, как счеты рыб,
на которых небо костяшками света себя сочтет
в человека, который стоит посредине себя, как гнездо и плод.
Что чирикнешь, камень, лежащий на дне, там где дни
высоки и легки, выпускают тебя из прощенья пращи и уст?
— если долго стоять у воды — можно дважды в калитку ее пройти
и развидеть того, кто тебя для нее поет.
* * *
Глаза летят, как души в свой просвет,
и тщатся зрение, как волка псы, догнать
и горизонта мышцу разогнуть,
а после космос для себя солгать.
Там — никого, и комнаты пусты,
попробуешь уйти, но расплетет
тебя на шелест листопада нить —
и кажется, что слепота зовет
скорей, скорей заполнить ей кувшин.
Кругами наклонившись над тобой,
она стоит и глины ототрет
слезу, раскрытую, как дым в воды комок.
Раскоса тишина и все живет,
все, отчего Бог плачет, как привык —
от счастия, что есть здесь лабиринт
который зрением его насквозь промок.
и тщатся зрение, как волка псы, догнать
и горизонта мышцу разогнуть,
а после космос для себя солгать.
Там — никого, и комнаты пусты,
попробуешь уйти, но расплетет
тебя на шелест листопада нить —
и кажется, что слепота зовет
скорей, скорей заполнить ей кувшин.
Кругами наклонившись над тобой,
она стоит и глины ототрет
слезу, раскрытую, как дым в воды комок.
Раскоса тишина и все живет,
все, отчего Бог плачет, как привык —
от счастия, что есть здесь лабиринт
который зрением его насквозь промок.
* * *
Тот, кем записано это, уже не я.
И тот, кто читает первым, это не я.
Человек — это голос крапивы, которым сгорает дом,
прикасаясь ко смерти своей каждым больным углом.
Теперь времени нет, как и нет пространства для языка —
расколупаешь орешек одышки, видишь: там слюда
за которой дерева отразился прозрачный столб,
неуловленный ветром шелест, прозрачным лбом
человек с той стороны слюды отирает мрак,
словно спешку мира, свой отрясает прах,
не боится больше огня, ибо сам огнем
встал, и смотрит сквозь новой свободы в себе разлом.
И тот, кто читает первым, это не я.
Человек — это голос крапивы, которым сгорает дом,
прикасаясь ко смерти своей каждым больным углом.
Теперь времени нет, как и нет пространства для языка —
расколупаешь орешек одышки, видишь: там слюда
за которой дерева отразился прозрачный столб,
неуловленный ветром шелест, прозрачным лбом
человек с той стороны слюды отирает мрак,
словно спешку мира, свой отрясает прах,
не боится больше огня, ибо сам огнем
встал, и смотрит сквозь новой свободы в себе разлом.
(24/06/2019)
* * *
Нитку воды, чтобы не стать океаном,
держишь, сжимаешь веками, чайками, веком,
прялкой зрения, веслом, но чаще —
принадлежащим тебе, как смерть, человеком.
Быть бы свободой, то есть самим океаном,
солью его, краем, порезанным в слайды
лодок, лежащих по берегу,
как рыбы с разрезанным брюхом,
или песком, между чаек огромных, галдящим.
Все, что вокруг — это берег невидимой точки,
или же пряжи ее диаметр и поперечник,
почка, забитая в ветку, которая в небо длинное свито
свернуто в дождь внутри птиц и там плещет-
ся рыба большая — слушаешь пальцы сухие,
эти, свои, и океан собираешь
страхом и радостью, видишь фрагмент человека —
словно рассвет на виске каждой нити
внутри океана.
держишь, сжимаешь веками, чайками, веком,
прялкой зрения, веслом, но чаще —
принадлежащим тебе, как смерть, человеком.
Быть бы свободой, то есть самим океаном,
солью его, краем, порезанным в слайды
лодок, лежащих по берегу,
как рыбы с разрезанным брюхом,
или песком, между чаек огромных, галдящим.
Все, что вокруг — это берег невидимой точки,
или же пряжи ее диаметр и поперечник,
почка, забитая в ветку, которая в небо длинное свито
свернуто в дождь внутри птиц и там плещет-
ся рыба большая — слушаешь пальцы сухие,
эти, свои, и океан собираешь
страхом и радостью, видишь фрагмент человека —
словно рассвет на виске каждой нити
внутри океана.
(25/06/2019)
* * *
Сделав разрез на себе, чтобы выйти в свои пустыни,
чтобы поднять побег, и, как древо, вынуть
себя из карманов дыханья [присмотришься — тверди]
и затвердить — наизусть — свободу не знать больше смерти,
язвочку слова пробуешь — вскользь — губами
и называешь адом или — это пламя, имя,
сложенное из костных твоих поленниц
страха, времени и третьего [что неприметен].
Лопнет под гноищем перепонка от барабанов
сердца, гнева и тишины, то есть сурдокамер
этих, спасающих скарб поодиночке,
текущих на свет из всех твоих червоточин.
Переступаешь надрез и идешь песками —
рыба, которая ищет в них легкие или ноги,
чтобы дойти до воды, чувствуя, что мы сами
обрастаем дорогой, камнем, лесом, небом —
если коротко, то — свободой.
чтобы поднять побег, и, как древо, вынуть
себя из карманов дыханья [присмотришься — тверди]
и затвердить — наизусть — свободу не знать больше смерти,
язвочку слова пробуешь — вскользь — губами
и называешь адом или — это пламя, имя,
сложенное из костных твоих поленниц
страха, времени и третьего [что неприметен].
Лопнет под гноищем перепонка от барабанов
сердца, гнева и тишины, то есть сурдокамер
этих, спасающих скарб поодиночке,
текущих на свет из всех твоих червоточин.
Переступаешь надрез и идешь песками —
рыба, которая ищет в них легкие или ноги,
чтобы дойти до воды, чувствуя, что мы сами
обрастаем дорогой, камнем, лесом, небом —
если коротко, то — свободой.
(30/06/2019)
* * *
Еж Моцарт здесь идет домой —
утыкан музыкой своей,
как потом, что теперь иглой
нанизывает тень на свет.
Он этой тенью удлинен
до удивления вообще,
и набирает, словно дом,
хранящий все, как смерть, ущерб,
разматывает свой клубок
в картофель и травы пейзаж,
в игру, которая горой
воздушной на его плечах
стоит и лопается вдруг
на выдох, космос, небосвод,
на выход в это все вокруг
и на расслышанный свой плод.
утыкан музыкой своей,
как потом, что теперь иглой
нанизывает тень на свет.
Он этой тенью удлинен
до удивления вообще,
и набирает, словно дом,
хранящий все, как смерть, ущерб,
разматывает свой клубок
в картофель и травы пейзаж,
в игру, которая горой
воздушной на его плечах
стоит и лопается вдруг
на выдох, космос, небосвод,
на выход в это все вокруг
и на расслышанный свой плод.
(9/07/2019)
* * *
Ива это почти река.
Сужается и течет,
в письмах запутавшись, как в корнях
латиницы неживой
На обороте ее — вода
речи чудной, чужой.
И не запомнишь ее сюда,
вычерпаешь дугой
из электричества мельниц и
спрятанных рыб в живот,
в корни — шитой с нее — реки,
в поток воздуха за ребром.
Дышит река меж ресниц, и свет
перешивает все,
речь потеряв, про нее молчит
и под водой течет.
Сужается и течет,
в письмах запутавшись, как в корнях
латиницы неживой
На обороте ее — вода
речи чудной, чужой.
И не запомнишь ее сюда,
вычерпаешь дугой
из электричества мельниц и
спрятанных рыб в живот,
в корни — шитой с нее — реки,
в поток воздуха за ребром.
Дышит река меж ресниц, и свет
перешивает все,
речь потеряв, про нее молчит
и под водой течет.
(12/07/2019)
* * *
Сосуд упал — его собрать
в другой сосуд свет прибирает,
раскладывая ад и сад
на человека, и заплаты
свои кладет, и шелестит,
как ветер сквозь бинты и чудный
другоплеменный диалект,
который свет иной учуял.
И лишь сквозняк хранит сосуда
раскрученую в небо нить —
идем, идем, идем отсюда
сосуд свой собирать и пить.
Идем, где свет запузырился
из глины кожи и бинтов
и крошит тени, как ожоги.
Подуй на небо и пройдет.
в другой сосуд свет прибирает,
раскладывая ад и сад
на человека, и заплаты
свои кладет, и шелестит,
как ветер сквозь бинты и чудный
другоплеменный диалект,
который свет иной учуял.
И лишь сквозняк хранит сосуда
раскрученую в небо нить —
идем, идем, идем отсюда
сосуд свой собирать и пить.
Идем, где свет запузырился
из глины кожи и бинтов
и крошит тени, как ожоги.
Подуй на небо и пройдет.
(13/07/2019)
* * *
Утеряла тело память
и плывет на темноте —
ничего в себе не знает,
ничего не знает вне
и психушка в нем мерцает,
как созвездия в окне —
то, как матушка, целует,
то сгорает на огне.
Пахнет луком, нефтью, водкой —
дышит смертью за стеной
человек, лежащий рядом,
понимая, что иной
он теперь. И запотело
по другому и не так
его мерзнущее тело,
и развернута в часах
бабочка — шуршит оберткой,
возвратившись к чудесам
где стучит меж стрелок лодка,
оставляя время нам.
и плывет на темноте —
ничего в себе не знает,
ничего не знает вне
и психушка в нем мерцает,
как созвездия в окне —
то, как матушка, целует,
то сгорает на огне.
Пахнет луком, нефтью, водкой —
дышит смертью за стеной
человек, лежащий рядом,
понимая, что иной
он теперь. И запотело
по другому и не так
его мерзнущее тело,
и развернута в часах
бабочка — шуршит оберткой,
возвратившись к чудесам
где стучит меж стрелок лодка,
оставляя время нам.
(14/07/2019)
* * *
Всадник мчится безголовый
с лошадиною в руках —
под березовой чечеткой
обретая резкость. Так,
образуя конус, выше
лес поднимется, как грач
ослепительный, как выдох
и последний — точно врач.
За спиной смыкая крылья
деревянные, как крест,
дышит всадник белым горлом,
как кузнечик — до небес.
Чуть морозно. Это утро.
Чудный данник, словно шар,
складывает дождь, как сутру,
в белый цвет и горний жар.
с лошадиною в руках —
под березовой чечеткой
обретая резкость. Так,
образуя конус, выше
лес поднимется, как грач
ослепительный, как выдох
и последний — точно врач.
За спиной смыкая крылья
деревянные, как крест,
дышит всадник белым горлом,
как кузнечик — до небес.
Чуть морозно. Это утро.
Чудный данник, словно шар,
складывает дождь, как сутру,
в белый цвет и горний жар.
* * *
Перегорает дом, как лампочка в гнезде,
свой открывая рот широкий, чтобы молний
край отхватить в беседе двух бичей,
вот этих двух иссиних их речей,
похожих на скворцов, которым вонми
— остановись, птенец, окаменев,
прислушиваясь к муке полосатой,
которая им скручена в муке,
пока ты слушаешь, как падают их камни,
где ты летишь, как облако, где ты
воспоминаешь, что дышал и выжил
весь из вины, деменции, врачей,
из запахов, как почва, нефтяных,
что шли внутри стройбата на войне,
которую ты, как одежды, вышил.
Дом открывает рот, он помнит, что ожил
не просто так, а чтоб сгореть однажды,
смотри, как выпускает, этих двух
сюда, где их менты — и не однажды —
спытаются словить и отпустить,
чтобы они к нему вернулись и их бражный
дух уловил он словно желтый снег,
где малый электрический птенец,
его целует в рот, как мамку, дважды.
свой открывая рот широкий, чтобы молний
край отхватить в беседе двух бичей,
вот этих двух иссиних их речей,
похожих на скворцов, которым вонми
— остановись, птенец, окаменев,
прислушиваясь к муке полосатой,
которая им скручена в муке,
пока ты слушаешь, как падают их камни,
где ты летишь, как облако, где ты
воспоминаешь, что дышал и выжил
весь из вины, деменции, врачей,
из запахов, как почва, нефтяных,
что шли внутри стройбата на войне,
которую ты, как одежды, вышил.
Дом открывает рот, он помнит, что ожил
не просто так, а чтоб сгореть однажды,
смотри, как выпускает, этих двух
сюда, где их менты — и не однажды —
спытаются словить и отпустить,
чтобы они к нему вернулись и их бражный
дух уловил он словно желтый снег,
где малый электрический птенец,
его целует в рот, как мамку, дважды.
* * *
трактат о смертной казни
заканчивается дождем
как началом IV тома
III том
птицы взлетают сквозь петли
у палача в рукавах
мир подражает ангелу
вирусному на устах
печатной машинки
разбухшей, как у земли живот,
последний лев [смотрит с экрана]
смерть отрясает, как птиц в почерневшем своем витке
— все что есть здесь заканчивается водой
жаждою висельника в последнем его прыжке
заканчивается дождем
как началом IV тома
III том
птицы взлетают сквозь петли
у палача в рукавах
мир подражает ангелу
вирусному на устах
печатной машинки
разбухшей, как у земли живот,
последний лев [смотрит с экрана]
смерть отрясает, как птиц в почерневшем своем витке
— все что есть здесь заканчивается водой
жаждою висельника в последнем его прыжке
* * *
Рогатое дерево, вдавленное землей
[линией берега] в сквозняк над песочным
порезом взгляда [кажется, что наблюдатель ушел —
возможно, что вышел и посчитал это адом,
Гадесом то есть]. Вот ты стоишь и сбоишь,
видишь, как щупальцы темной земли водянистой
впущены в ребра, мерцающие между птиц,
которые ищут, как дальше полета продлиться.
Вот пробивают их корни — они порастают корой
словно бы взглядом их уловившим и диафрагмой,
битой в рентгене пластинкой, нам отбивают в прибой
свои телеграммы, что не вернутся обратно,
где ты сужаешься в корень из этих один,
чтобы земля от тебя над собой прирастала
молчание больше, чем разговор, в себе умещая его —
и потому на глазах то солено, то влажно…
[линией берега] в сквозняк над песочным
порезом взгляда [кажется, что наблюдатель ушел —
возможно, что вышел и посчитал это адом,
Гадесом то есть]. Вот ты стоишь и сбоишь,
видишь, как щупальцы темной земли водянистой
впущены в ребра, мерцающие между птиц,
которые ищут, как дальше полета продлиться.
Вот пробивают их корни — они порастают корой
словно бы взглядом их уловившим и диафрагмой,
битой в рентгене пластинкой, нам отбивают в прибой
свои телеграммы, что не вернутся обратно,
где ты сужаешься в корень из этих один,
чтобы земля от тебя над собой прирастала
молчание больше, чем разговор, в себе умещая его —
и потому на глазах то солено, то влажно…
(16/07/2019)
УТРО ДЖЕКА
Джек возвратился домой,
чувствует, как пламенеют
ножницы в правой руке
[окошечко запотело].
Слышится польская речь.
Тетка развесила вещи
своих живых мертвецов.
В потоке длинного ветра
запах селедки, укропа,
пота, соитья чужого.
— не оставляй никого [здесь]
здесь никого живого.
чувствует, как пламенеют
ножницы в правой руке
[окошечко запотело].
Слышится польская речь.
Тетка развесила вещи
своих живых мертвецов.
В потоке длинного ветра
запах селедки, укропа,
пота, соитья чужого.
— не оставляй никого [здесь]
здесь никого живого.
* * *
не прав был переводчик и неточен:
уран — не небо —
вечность
с отсеченной
и краткой
афродитой
замираем
любуемся, как истекает рана
и поднимает небо, как младенца
и пена смертных на губах
у красоты
уран — не небо —
вечность
с отсеченной
и краткой
афродитой
замираем
любуемся, как истекает рана
и поднимает небо, как младенца
и пена смертных на губах
у красоты
* * *
Скрип внутри синицы белой —
это зимние часы,
запах смерти непоспелой,
всех ее полетов тик.
Так стучит внутри бумажной
ее тушки тощий лед —
и портвейн в кровь обращает
и корзину ей плетет.
Глухота его — спасенье,
слепота — красивый путь:
то закинут в небо горло,
то молчания сошьют
ей часы внутри чирика —
и убита насовсем —
в хлеб впечатана — хлопушка
черной мельницы детей.
это зимние часы,
запах смерти непоспелой,
всех ее полетов тик.
Так стучит внутри бумажной
ее тушки тощий лед —
и портвейн в кровь обращает
и корзину ей плетет.
Глухота его — спасенье,
слепота — красивый путь:
то закинут в небо горло,
то молчания сошьют
ей часы внутри чирика —
и убита насовсем —
в хлеб впечатана — хлопушка
черной мельницы детей.
* * *
Бог вылеплен из творения,
как женщина из мужчины,
мужчина из ожидания
женщин своих некрасивых,
старость из детства, которым
пытаясь припомнить, оплатишь
дудку, музыкой которой
из смерти себя вырезаешь.
как женщина из мужчины,
мужчина из ожидания
женщин своих некрасивых,
старость из детства, которым
пытаясь припомнить, оплатишь
дудку, музыкой которой
из смерти себя вырезаешь.
* * *
небрежный камешек [как слух]
прибоем взбитый в гибкий воздух
несет свой океан во рту
как запятую в клюве носит
{зачеркнуто}
оставлен \\\\\\\\\\\ [снег]
огромный словно шар багровый
и черновик уходит вверх
чтоб в чистовик вернуться снова
прибоем взбитый в гибкий воздух
несет свой океан во рту
как запятую в клюве носит
{зачеркнуто}
оставлен \\\\\\\\\\\ [снег]
огромный словно шар багровый
и черновик уходит вверх
чтоб в чистовик вернуться снова
* * *
[съедобный стыд проглотит нас, пчела]
лежим [как отмель] обжигая плечи
неграмотно в свет левою стуча
сквозь окончанья человечьей речи
пчелиный телеграф был взят как плод
[трещоткою в юлы клубок свернувшись]
пчела в плече краснела и язык
глотала свой опухший утонувший
лежим [как отмель] обжигая плечи
неграмотно в свет левою стуча
сквозь окончанья человечьей речи
пчелиный телеграф был взят как плод
[трещоткою в юлы клубок свернувшись]
пчела в плече краснела и язык
глотала свой опухший утонувший
* * *
идешь
обходишь муравьев
что строят дом
в твоем
а сверху [вероятный] бог
обходит нас двоих
как старый сторож
полый кров оставшийся одним
и исполняя его свист
мы строим дом в его
брат муравей и я и я
[пес Бога своего]
обходишь муравьев
что строят дом
в твоем
а сверху [вероятный] бог
обходит нас двоих
как старый сторож
полый кров оставшийся одним
и исполняя его свист
мы строим дом в его
брат муравей и я и я
[пес Бога своего]
*
[человек — зеркало
выплавленное вещами
чтобы они увидели себя]
слепые пятна снегопада
[скрипит тренога
щелкает щелкает
фотоаппарат]
[даггеротипы оживают
и стирают лица наши
со своих одежд]
[голоса за кадром:
— идем?
— идем.
— куда?]
выплавленное вещами
чтобы они увидели себя]
слепые пятна снегопада
[скрипит тренога
щелкает щелкает
фотоаппарат]
[даггеротипы оживают
и стирают лица наши
со своих одежд]
[голоса за кадром:
— идем?
— идем.
— куда?]
* * *
Дмитрию Машарыгину
Ящер, лежащий в песке так долго, что стал человеком,
вернувшимся снова в песок, перетертый меж ветра
мельницей или воронками тонкими света
на темноте горящего в них человека
[крикни сюда и расслышишь, как небо на небе
язвочки скрутит в декабрь и соврет себе яму —
вот и лежим на песке, словно ящер, своим переломом дышим
и тишину из себя в тишину выдыхаем]
ящерки белый песок шевельнется и брызнет —
то ли Господь на нее посмотрел, то ли справа
краешек выдоха желтый в пергамент вернулся
и человека читает, как шар — точнее, след шара.
вернувшимся снова в песок, перетертый меж ветра
мельницей или воронками тонкими света
на темноте горящего в них человека
[крикни сюда и расслышишь, как небо на небе
язвочки скрутит в декабрь и соврет себе яму —
вот и лежим на песке, словно ящер, своим переломом дышим
и тишину из себя в тишину выдыхаем]
ящерки белый песок шевельнется и брызнет —
то ли Господь на нее посмотрел, то ли справа
краешек выдоха желтый в пергамент вернулся
и человека читает, как шар — точнее, след шара.
(28/07/2019)
* * *
Дева смотрит [и видит],
как в дом ее катится шар —
на замедленной пленке своей
он небесный несет пожар,
он рукою неспешной
разомкнул, словно свет, засов,
слышит дева треск из поленьев львиных шагов.
Дева помнит [и видит],
что он обещал войти
в дом, как больший дом,
говорить открывает рот,
извлекает язык свой синичий
и вновь молчит
от того, что опять немота разорвала рот.
Дева слышит [и видит]
шар, что за ней из проемов следит
тело ей собирает из праха
который ей дал, как гнездо
для округлой как циркуль души,
и потом раскрутил
в беглый свой снегопад винтом.
Дева видит [и видит]
как в углах света столп горит,
изымая из пепла, молчания и слепоты,
рассекает шар, или это звезда растет,
и святая святых распускает в свои следы.
как в дом ее катится шар —
на замедленной пленке своей
он небесный несет пожар,
он рукою неспешной
разомкнул, словно свет, засов,
слышит дева треск из поленьев львиных шагов.
Дева помнит [и видит],
что он обещал войти
в дом, как больший дом,
говорить открывает рот,
извлекает язык свой синичий
и вновь молчит
от того, что опять немота разорвала рот.
Дева слышит [и видит]
шар, что за ней из проемов следит
тело ей собирает из праха
который ей дал, как гнездо
для округлой как циркуль души,
и потом раскрутил
в беглый свой снегопад винтом.
Дева видит [и видит]
как в углах света столп горит,
изымая из пепла, молчания и слепоты,
рассекает шар, или это звезда растет,
и святая святых распускает в свои следы.
* * *
Тень воды обрастает рыбой, лишившись жабр
изнутри, черно-красный язык, как удушье зажав —
идет воин по ней, а присмотришься — водолей
с головней из нор укрывшихся пескарей.
Человек-муравейник, головою взрываясь вниз,
разрезает тени свои — среди множеств лиц
нарисует себе другое [затем пройдет]
как царапина рыбы в воде, что водой плывет.
изнутри, черно-красный язык, как удушье зажав —
идет воин по ней, а присмотришься — водолей
с головней из нор укрывшихся пескарей.
Человек-муравейник, головою взрываясь вниз,
разрезает тени свои — среди множеств лиц
нарисует себе другое [затем пройдет]
как царапина рыбы в воде, что водой плывет.
(30/07/2019)
* * *
Даль сужается в человека,
как луч в лубок
прожектора, потраченного молью накала,
в молока клубок
сверху смотрит ангел, как один
проторив тоннель
собой возвращает себя обратно, в себя,
свою миновав метель —
с первым холодом рунн, хруста конусом
вдавленных между зубов,
чтобы молчать изустно, записывать тени
слов,
видеть разум [что кошмарнее всех придуманных им
свобод],
где звезда ложится ребром на сомкнутый ей
небосвод.
Мир сужается в край человека — трещит,
трещит
каждым шагом, складным в волков,
и свои мечи,
как икру, вложив в ребер корзину,
горит Фома
от стыда, который [как дверь до омеги]
ему сума.
как луч в лубок
прожектора, потраченного молью накала,
в молока клубок
сверху смотрит ангел, как один
проторив тоннель
собой возвращает себя обратно, в себя,
свою миновав метель —
с первым холодом рунн, хруста конусом
вдавленных между зубов,
чтобы молчать изустно, записывать тени
слов,
видеть разум [что кошмарнее всех придуманных им
свобод],
где звезда ложится ребром на сомкнутый ей
небосвод.
Мир сужается в край человека — трещит,
трещит
каждым шагом, складным в волков,
и свои мечи,
как икру, вложив в ребер корзину,
горит Фома
от стыда, который [как дверь до омеги]
ему сума.
(31/07/2019)
* * *
Воздух, сминаемый в вещи, становится хрустом.
Взрывом, направленным в дубли горящей вороны,
август бежит сквозь финальной недели хлопушку,
паузой [после себя] обернутый в норы
желтых стеблей, смотрит в трубку разверстанной пашни,
тощею шеей прохожего крутит и режет в колеса
дороги намокший рулон и не страшно —
все перепишешь, а прочее здесь невозможно.
И, пробудившись, словарь, из разобранной грядки
крутит главою восьмой и скрипит инородным суставом
сквозь дирижабли жуков и идет из огня на мороз равномерно и верно
на одиночества нитку, как тени их, вещи дыханьем сметая.
Взрывом, направленным в дубли горящей вороны,
август бежит сквозь финальной недели хлопушку,
паузой [после себя] обернутый в норы
желтых стеблей, смотрит в трубку разверстанной пашни,
тощею шеей прохожего крутит и режет в колеса
дороги намокший рулон и не страшно —
все перепишешь, а прочее здесь невозможно.
И, пробудившись, словарь, из разобранной грядки
крутит главою восьмой и скрипит инородным суставом
сквозь дирижабли жуков и идет из огня на мороз равномерно и верно
на одиночества нитку, как тени их, вещи дыханьем сметая.
* * *
Холм паузы [как женщина дрожащий],
припоминая сокасанье слов,
меж явным будущим и мнимым настоящим
горит и обращает воздух в столп
соленый моря, скрученный наружу,
в холодный клекот чаек, чьи бока
уточнены бессмысленным полетом,
истончены, как фьорды, в облака.
Холм паузы [все в оглавленье] небо
несет в клыках своих звучащий клок
от человека в вечность человека —
ведь, если есть молчанье, то здесь Бог.
припоминая сокасанье слов,
меж явным будущим и мнимым настоящим
горит и обращает воздух в столп
соленый моря, скрученный наружу,
в холодный клекот чаек, чьи бока
уточнены бессмысленным полетом,
истончены, как фьорды, в облака.
Холм паузы [все в оглавленье] небо
несет в клыках своих звучащий клок
от человека в вечность человека —
ведь, если есть молчанье, то здесь Бог.
(28/08/2019)
ВЕЛОСИПЕДЫ
Велосипеды, сидящие, как вороны в белой стене,
округлою костью света стертые до теней
своих — скрипят птичьим горлом, скрепкой дуги —
[дальше неслышно, но видно], в глотках у них огни
раздувают в лысом пространстве густых дорог
медный, как речь спутанная, моток
медленной стратосферы, которую бабы и мужики
умножают разрезами и винтами, вешают на крюки.
А повернутся к земле ржавым, общим, двойным
подбородком и бегство начнется вместе со снегом тугим.
В узел руки археолога окаменев,
щурятся из пореза, шифровку поймав извне
там, где в грудине света между таком, как тик,
летают велосипедов размотанные клубки.
округлою костью света стертые до теней
своих — скрипят птичьим горлом, скрепкой дуги —
[дальше неслышно, но видно], в глотках у них огни
раздувают в лысом пространстве густых дорог
медный, как речь спутанная, моток
медленной стратосферы, которую бабы и мужики
умножают разрезами и винтами, вешают на крюки.
А повернутся к земле ржавым, общим, двойным
подбородком и бегство начнется вместе со снегом тугим.
В узел руки археолога окаменев,
щурятся из пореза, шифровку поймав извне
там, где в грудине света между таком, как тик,
летают велосипедов размотанные клубки.
(3/09/2019)
* * *
мансарды темный пузырек
как оспина в лице у лета
где смерть с царапиной пройдет
и без ответа
провиснет мокрый человек
в прутах смородины тяжелой
нащупав ангела дыру
внутри светящегося роя
как оспина в лице у лета
где смерть с царапиной пройдет
и без ответа
провиснет мокрый человек
в прутах смородины тяжелой
нащупав ангела дыру
внутри светящегося роя
(4/09/2019)
ПРИПОМИНАНИЕ
Что думает идея комара,
себя выщелкивая из идеи ранки,
как зуб дантиста из ночнушки рамки
к прозектору и прочим докторам?
Как комара придумывал полет
здесь, на Урале, славным своим хором
пилил ему крыла по звуку, а не вдоль,
по вековому срезу или кольцам
смыкаясь в конус, в ветку векторов,
которые на свет весь свет выносят!
Все по Платону, друг мой дорогой!
все радостно — пока оно не сбылось:
исполнится и падаешь в бельмо,
себя сдавая слепоте на милость.
И лишь однажды, вспышку ощутив
В ребра идее, ты выходишь к свету,
и покидаешь замысел пещеры,
как часть свою, где смертность упростил.
себя выщелкивая из идеи ранки,
как зуб дантиста из ночнушки рамки
к прозектору и прочим докторам?
Как комара придумывал полет
здесь, на Урале, славным своим хором
пилил ему крыла по звуку, а не вдоль,
по вековому срезу или кольцам
смыкаясь в конус, в ветку векторов,
которые на свет весь свет выносят!
Все по Платону, друг мой дорогой!
все радостно — пока оно не сбылось:
исполнится и падаешь в бельмо,
себя сдавая слепоте на милость.
И лишь однажды, вспышку ощутив
В ребра идее, ты выходишь к свету,
и покидаешь замысел пещеры,
как часть свою, где смертность упростил.
* * *
Земля высохнет / треснет,
как будто кто-то
в шахматы сыграл
с той стороны. Пехота
идет в атаку,
почти гамбитом,
не замечая,
что здесь убит он
или подбит.
И глядит одноглазый
ворон, становится в землю
лазом,
лозой вертлявой,
юлой, отверткой
винтом, блюющим
Харону в лодку.
Выйдешь на берег
и чуешь — зреет:
небо, ангел
заиндевелый,
покрытый раем,
как печень водкой,
как мальчик
пред блядью, больной и потный,
синий язык свой жует.
и видит,
как тот, оживая,
его ненавидит
и пишет контур ему
из трещин,
морщин этих будущих
его женщин,
времени, язв,
от того и пляшет —
музЫку из смерти и лепры
вяжет.
как будто кто-то
в шахматы сыграл
с той стороны. Пехота
идет в атаку,
почти гамбитом,
не замечая,
что здесь убит он
или подбит.
И глядит одноглазый
ворон, становится в землю
лазом,
лозой вертлявой,
юлой, отверткой
винтом, блюющим
Харону в лодку.
Выйдешь на берег
и чуешь — зреет:
небо, ангел
заиндевелый,
покрытый раем,
как печень водкой,
как мальчик
пред блядью, больной и потный,
синий язык свой жует.
и видит,
как тот, оживая,
его ненавидит
и пишет контур ему
из трещин,
морщин этих будущих
его женщин,
времени, язв,
от того и пляшет —
музЫку из смерти и лепры
вяжет.
* * *
арка мышцы собранной в бумаги
над бумагой белый кулачок
слышишь как скрипят ее суставы —
сани снег красивый дурачок
чокнешься со мной — отсюда полым
вдоль проложишь тонкий длинный путь
слышишь как скрипит сквозь нас бумага
чтобы в точку сна двоих свернуть
над бумагой белый кулачок
слышишь как скрипят ее суставы —
сани снег красивый дурачок
чокнешься со мной — отсюда полым
вдоль проложишь тонкий длинный путь
слышишь как скрипит сквозь нас бумага
чтобы в точку сна двоих свернуть
ТОЧИЛКА
Моста собака
круглым языком
заточит воздух в свет,
затем взойдет
сквозь карандаш — невидим —
серафим,
как ключ проступит,
после отойдет
вслед корочке
от ранки языка.
Так тень бежит
от плоти и честна
ее печаль, когда —
впитав свой дождь — ты им ослеп
и сам себе
в тоннелях смерти свет.
круглым языком
заточит воздух в свет,
затем взойдет
сквозь карандаш — невидим —
серафим,
как ключ проступит,
после отойдет
вслед корочке
от ранки языка.
Так тень бежит
от плоти и честна
ее печаль, когда —
впитав свой дождь — ты им ослеп
и сам себе
в тоннелях смерти свет.
(10/09/2019)
МЕХАНИК
В каждой точке твоей — пружинка, выгнутая вопреки —
вырезанной фотовспышкой в дыры — тяжелой тоски
там, где у света в порах выбранный грунт горит,
в собачьи глотки, как в сучья, врастает, а после — спит.
Вспомнишь ли слово слева, уловленный в узел, сверчок?
ляжешь буграми неба на — раскрученный в дождь — волчок,
слыша, как в каждой капле лопается барабан,
и истекают сроки из чертежей и ран?
Сможешь ли ухватиться за слово оскопленным ртом
и языка суставом, и в часовом, составном,
голом, как звук, механизме, вывернутом из реки
вновь распечатать вечность с красной своей строки?
вырезанной фотовспышкой в дыры — тяжелой тоски
там, где у света в порах выбранный грунт горит,
в собачьи глотки, как в сучья, врастает, а после — спит.
Вспомнишь ли слово слева, уловленный в узел, сверчок?
ляжешь буграми неба на — раскрученный в дождь — волчок,
слыша, как в каждой капле лопается барабан,
и истекают сроки из чертежей и ран?
Сможешь ли ухватиться за слово оскопленным ртом
и языка суставом, и в часовом, составном,
голом, как звук, механизме, вывернутом из реки
вновь распечатать вечность с красной своей строки?
(11/09/2019)
КОСМОНАВТЫ
в поселке Пашня горнозаводского
горит крест накрест крест {судьба и местность}
ты скажешь мне
— а ничего такого,
здесь космонавт выходит в неизвестность
[она — прекрасна и рыжа снаружи
и пахнет женским потом под тобою,
горячей псиной, черной водкой стужи
которой ты — возможно = я — не стою]
[она стоит, как девушка, дырою
среди крестов, что проросли, как спицы
в горючей нефтяной земле — им спится
так хорошо, что их будить не стоит]
[и смотрит, как свинцовая заплата,
на место то, где вынула из сердца
двух воробьев, два ломтика из сала
истории, которою согреться]
[пытались мы — то белым мужским потом
слезой, текущей из разреза чресел,
то безнадежным воздухом и кровью
вот этих ангелов — столь мертвых и чудесных]
[что оставалась только эта пашня
с крестами, перечеркнутыми нами,
и свитер женский, этот нежный свитер
из мертвецов, идущих с гор за нами]
горит крест накрест крест {судьба и местность}
ты скажешь мне
— а ничего такого,
здесь космонавт выходит в неизвестность
[она — прекрасна и рыжа снаружи
и пахнет женским потом под тобою,
горячей псиной, черной водкой стужи
которой ты — возможно = я — не стою]
[она стоит, как девушка, дырою
среди крестов, что проросли, как спицы
в горючей нефтяной земле — им спится
так хорошо, что их будить не стоит]
[и смотрит, как свинцовая заплата,
на место то, где вынула из сердца
двух воробьев, два ломтика из сала
истории, которою согреться]
[пытались мы — то белым мужским потом
слезой, текущей из разреза чресел,
то безнадежным воздухом и кровью
вот этих ангелов — столь мертвых и чудесных]
[что оставалась только эта пашня
с крестами, перечеркнутыми нами,
и свитер женский, этот нежный свитер
из мертвецов, идущих с гор за нами]
(12/09/2019)
ПРУД
Ты рисуешь медведя на шкуре моей,
и красиво —
расплываются синие кольца в воде
ее — сильно
лишь надавишь, и брызги плывут там, где камень
царапин
прикоснулся ко мне, хоть меня уже нет
между пятен,
что доставлены мне от тебя, в этот снег,
где летит беспризорный,
под медовою маской сокрытый, скворец,
притворившись дозорным.
Упадет или брызнет слепая вода
у него между крыльев —
вот и нет здесь меня — остается медведь
[весь от нежности синий].
и красиво —
расплываются синие кольца в воде
ее — сильно
лишь надавишь, и брызги плывут там, где камень
царапин
прикоснулся ко мне, хоть меня уже нет
между пятен,
что доставлены мне от тебя, в этот снег,
где летит беспризорный,
под медовою маской сокрытый, скворец,
притворившись дозорным.
Упадет или брызнет слепая вода
у него между крыльев —
вот и нет здесь меня — остается медведь
[весь от нежности синий].
* * *
Это воздух пойдет, как прилив через остров в крови,
оторвется заплаткою лодка от пристани — пересчитай
сколько сердца осталось хлопков и — вдали
сколько встало живых мертвецов.
Их уста в белый рай
пересохли, из трещин улыбок собрали себя
в древесину судьбы, а посмотришь туда и сюда —
никуда не ходи — видишь корни твои проросли
темный мох из бессмертья, и во лбу у тебя догорает вода.
— приезжай, я построю тебе этот бедный шалаш,
электрический звук прививая к себе — это пел воробей
заблудившийся в ветках дождя [он дождался себя,
чтобы жариться речью на медленном неба огне].
оторвется заплаткою лодка от пристани — пересчитай
сколько сердца осталось хлопков и — вдали
сколько встало живых мертвецов.
Их уста в белый рай
пересохли, из трещин улыбок собрали себя
в древесину судьбы, а посмотришь туда и сюда —
никуда не ходи — видишь корни твои проросли
темный мох из бессмертья, и во лбу у тебя догорает вода.
— приезжай, я построю тебе этот бедный шалаш,
электрический звук прививая к себе — это пел воробей
заблудившийся в ветках дождя [он дождался себя,
чтобы жариться речью на медленном неба огне].
(23/09/2019)
* * *
Смерть упоролась. Ей пора
светиться. Где была нора,
как столб фонарный устоять
она пытается
— Вот, бл.дь, —
ворчит себе под нос [его
отсутствие].
Ты понял все,
чего касалась здесь она,
что шепчет [будто бы жена],
в занозу тыча мне иглой,
своей развернутой рукой.
Игла же светится:
— ищи —
во тьме моей
свои ключи,
а если надо —
подвезем
в небес красивых
чернозем.
светиться. Где была нора,
как столб фонарный устоять
она пытается
— Вот, бл.дь, —
ворчит себе под нос [его
отсутствие].
Ты понял все,
чего касалась здесь она,
что шепчет [будто бы жена],
в занозу тыча мне иглой,
своей развернутой рукой.
Игла же светится:
— ищи —
во тьме моей
свои ключи,
а если надо —
подвезем
в небес красивых
чернозем.
(24/09/2019)
СКОРОСТЬ
то что ты обозначил, как небо ада
обугленное лежит перед тобой и взглядом
твоим удаляется [двойным][прочь][навсегда][с экрана]
и теперь там торчат звезда и сквозняк — а рана
[медленно] стягивается [невидимым] в снег хирургом
шов ложится на шов и стрекочет облачный Зингер:
крест на крест, ноль к нулю [как баранка с чаем
суммируется и облучает себя до дырки]. Вынет
и склюет сороку вязкий воздух [за ним стоящий]
исчезает [встает] плотным выдохом [дробной речью]
и гудит пропотевший рой электричек [соленой] [горящей] пленкой,
и слезится звезды осьминог [словно циркуль] во лбу ребенка.
обугленное лежит перед тобой и взглядом
твоим удаляется [двойным][прочь][навсегда][с экрана]
и теперь там торчат звезда и сквозняк — а рана
[медленно] стягивается [невидимым] в снег хирургом
шов ложится на шов и стрекочет облачный Зингер:
крест на крест, ноль к нулю [как баранка с чаем
суммируется и облучает себя до дырки]. Вынет
и склюет сороку вязкий воздух [за ним стоящий]
исчезает [встает] плотным выдохом [дробной речью]
и гудит пропотевший рой электричек [соленой] [горящей] пленкой,
и слезится звезды осьминог [словно циркуль] во лбу ребенка.
(25/09/2019)
* * *
Свет и утро. Спит сентябрь.
Начинается печаль —
радость воздуха и стружки
опускающейся в чай
первый, утренний — не крепче
человеческих предместий
улиц темных и рабочих
языка, что невзначай
вносит в местность люд безлицый
топором нарезав лица
словно бутерброд идет
и уходит в неба ход.
Начинается печаль —
радость воздуха и стружки
опускающейся в чай
первый, утренний — не крепче
человеческих предместий
улиц темных и рабочих
языка, что невзначай
вносит в местность люд безлицый
топором нарезав лица
словно бутерброд идет
и уходит в неба ход.
* * *
Рубашка грязная, лежащая на сене —
как осень, до которой не успели
дойти дожди и прочее [живое]
сквозь сено проросла или промокла.
Вот так и ты лежишь в своем двадцатом
и смотришь на меня, и запятая
в тебе лежит как дата [никакая]
совсем, как свет, себя не узнавая.
И ангелы склонились над тобою —
сейчас вот выпьют, а затем обмоют.
как осень, до которой не успели
дойти дожди и прочее [живое]
сквозь сено проросла или промокла.
Вот так и ты лежишь в своем двадцатом
и смотришь на меня, и запятая
в тебе лежит как дата [никакая]
совсем, как свет, себя не узнавая.
И ангелы склонились над тобою —
сейчас вот выпьют, а затем обмоют.
ДОЖДЬ
Каждый шарик, что лопнул сейчас между нами,
переполнен людьми и [забытыми в них] словами,
щебетанием рыб, что чердаку приснятся
[послезавтра] [гудками], а перед тем, как сняться
в пробуждение [снящихся им] людей, нас с тобой нашепчут
этим шарикам, сквозь которые мы [на встречу]
все идем и идем, эти лица припоминая,
горький воздух, как речь, в снегопад или смерть, разминая:
шарик лопнул [еще один] и тот [белый] свет станет сердца ближе —
как щенок из детства, лицо шершавым [шмелем] оближет.
переполнен людьми и [забытыми в них] словами,
щебетанием рыб, что чердаку приснятся
[послезавтра] [гудками], а перед тем, как сняться
в пробуждение [снящихся им] людей, нас с тобой нашепчут
этим шарикам, сквозь которые мы [на встречу]
все идем и идем, эти лица припоминая,
горький воздух, как речь, в снегопад или смерть, разминая:
шарик лопнул [еще один] и тот [белый] свет станет сердца ближе —
как щенок из детства, лицо шершавым [шмелем] оближет.
* * *
Кто выдувает сон сюда
с пластинок стрекозиных крыльев
когда соленая слюда,
воде глаза сквозные выев,
с сугробов смотрит высоты
себе запоминая выдох.
Кто будет первым? кто вторым?
в считалочке, как смерть, нестрашной,
когда нелепый выход твой
с землей сольется в рукопашной,
себя переходя сквозь свет,
замерзший в тела тонкой пашне
Откуда свет, что вынул сон
из темноты его подвижной,
в земле винтами наследив,
спиралью из холодной вишни
сжимая огородов соль
в потемки бабочек сугробов?
Неважно. Вписанный в нас текст
вдыхает щебет, как дорогу.
с пластинок стрекозиных крыльев
когда соленая слюда,
воде глаза сквозные выев,
с сугробов смотрит высоты
себе запоминая выдох.
Кто будет первым? кто вторым?
в считалочке, как смерть, нестрашной,
когда нелепый выход твой
с землей сольется в рукопашной,
себя переходя сквозь свет,
замерзший в тела тонкой пашне
Откуда свет, что вынул сон
из темноты его подвижной,
в земле винтами наследив,
спиралью из холодной вишни
сжимая огородов соль
в потемки бабочек сугробов?
Неважно. Вписанный в нас текст
вдыхает щебет, как дорогу.
* * *
Человека кадр, вывернутый из ленты
подобных ему поставленных лбами в затылок,
изменяется в слово зернистый воздух под клювом птицы,
под клювом заморозков первых не в первом твоем году
Человека вывих жизни из сустава смерти
крутится / вертится, как рука вслед белке под колесом —
— человечий слайд, вырезанный из фильма,
не волнуйся, радость моя, кончится все хорошо.
подобных ему поставленных лбами в затылок,
изменяется в слово зернистый воздух под клювом птицы,
под клювом заморозков первых не в первом твоем году
Человека вывих жизни из сустава смерти
крутится / вертится, как рука вслед белке под колесом —
— человечий слайд, вырезанный из фильма,
не волнуйся, радость моя, кончится все хорошо.
1/10/2019
* * *
Внутри [себе] дождь видится сухим —
скорее, твердым нежели прозрачным,
холодных, мокрых ветра две спины
[свою и дерева] озвучивая словно настоящих
и, раскрутив своих пластинок шар,
перебирает воздух он, порезав хлебом
мизинец желтый свой, гулит, как небо, мал
в игле прозрачной из сплошных просветов.
скорее, твердым нежели прозрачным,
холодных, мокрых ветра две спины
[свою и дерева] озвучивая словно настоящих
и, раскрутив своих пластинок шар,
перебирает воздух он, порезав хлебом
мизинец желтый свой, гулит, как небо, мал
в игле прозрачной из сплошных просветов.
ГИПОТЕЗА
Предположительно ангелы — это псы,
стоящие меж человеком и Богом [в форме косы]
их серпы надежны, как осень, вкуси и ты
от источника нашей плоти, как вместилища пустоты
[тоже нашей]. Ангелам нужен ветеринар,
что излечит царапины их голосов, коллекцию травм
меж ваятелем и скульптурой зависших [как Интернет
или фотоны, убежденные, что отсутствует свет].
И скулят от бобо эти разломы, меж тварью с ее творцом,
вертят своею дурной
человеческой жопой
и божией головой,
или ходят меж нами,
двумя, как снегопад
жмутся к ногам, лижут морду твою,
обтесывают до старости, так
вдруг приходит время:
человек преломляет ангела лающий хлеб,
вынимает болячки свои из собачьего тела,
выбрасывает в темноту.
Глядит на свет.
стоящие меж человеком и Богом [в форме косы]
их серпы надежны, как осень, вкуси и ты
от источника нашей плоти, как вместилища пустоты
[тоже нашей]. Ангелам нужен ветеринар,
что излечит царапины их голосов, коллекцию травм
меж ваятелем и скульптурой зависших [как Интернет
или фотоны, убежденные, что отсутствует свет].
И скулят от бобо эти разломы, меж тварью с ее творцом,
вертят своею дурной
человеческой жопой
и божией головой,
или ходят меж нами,
двумя, как снегопад
жмутся к ногам, лижут морду твою,
обтесывают до старости, так
вдруг приходит время:
человек преломляет ангела лающий хлеб,
вынимает болячки свои из собачьего тела,
выбрасывает в темноту.
Глядит на свет.
(6/10/2019)
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ИТАКУ
Ты вспомнишь, как глаз вынимал,
словно жемчуг другой неподдельный,
из створок глазницы и, как Полифем выдыхал
дорогу тебе желтым лбом в оболочку пещеры,
которую ты с ним придумал, а после зажал
в фонарь невесомый, горчащий, как лошадь, холмами
соленой Итаки не той, где не та ожидает других
судьба, торопливо, как будто ты — небо, прощает
а после Гомером совсем не тебя говорит.
Ну вот ты вернулся в холщовую эту рубаху
вспотевшей земли — и летит над тобою фонарь
похожий на крест, а точнее похожий на якорь,
в котором, как фильм, никогда не проходит зима.
Лежишь среди снега, твой лоб протирает пещера,
до хруста темнея, с тобой соклонен Полифем,
как соль или, в остров себя развернувшая, сфера.
Вернулся. Не ты. И не вспомнишь, ослепший, зачем.
словно жемчуг другой неподдельный,
из створок глазницы и, как Полифем выдыхал
дорогу тебе желтым лбом в оболочку пещеры,
которую ты с ним придумал, а после зажал
в фонарь невесомый, горчащий, как лошадь, холмами
соленой Итаки не той, где не та ожидает других
судьба, торопливо, как будто ты — небо, прощает
а после Гомером совсем не тебя говорит.
Ну вот ты вернулся в холщовую эту рубаху
вспотевшей земли — и летит над тобою фонарь
похожий на крест, а точнее похожий на якорь,
в котором, как фильм, никогда не проходит зима.
Лежишь среди снега, твой лоб протирает пещера,
до хруста темнея, с тобой соклонен Полифем,
как соль или, в остров себя развернувшая, сфера.
Вернулся. Не ты. И не вспомнишь, ослепший, зачем.
(7/10/2019)
* * *
Двойник вороны смотрит на пятно
ее — он ощутил себя сиамским
ее антагонистом и порвет
на свет и снег непрочные запчасти.
Он вырвет глоткой из нее гобой
и лестничным его пройдет пролетом,
где смотрит вслед, вздымаясь, чернозем
и расширяется, как сгорбленная, сдоба
он выклюет в себе и в ней плечо,
как бе-бе-бе до трех [не вслух] считая
зернистость фотографии там, где
смех вдоль лежит, до боли выцветая,
двойник вороны смотрит сквозь ее
по{д}зорную трубу, наводит резкость,
что клюнет в землянистую губу,
где кровь сквозь кость, как время протекает,
и трогает как мельницы дугу
и шарик воздуха до смерти протыкает.
Двойник вороны — белое пятно,
которым слепота моя дробится
на лес дыханий, странное число,
которое осталось сердцу биться,
в ее углах, как в светопаде, где
меня почти, как двойника, не видно
и все летит, как будто бы идет
в замедленной, и умирать лишь стыдно.
ее — он ощутил себя сиамским
ее антагонистом и порвет
на свет и снег непрочные запчасти.
Он вырвет глоткой из нее гобой
и лестничным его пройдет пролетом,
где смотрит вслед, вздымаясь, чернозем
и расширяется, как сгорбленная, сдоба
он выклюет в себе и в ней плечо,
как бе-бе-бе до трех [не вслух] считая
зернистость фотографии там, где
смех вдоль лежит, до боли выцветая,
двойник вороны смотрит сквозь ее
по{д}зорную трубу, наводит резкость,
что клюнет в землянистую губу,
где кровь сквозь кость, как время протекает,
и трогает как мельницы дугу
и шарик воздуха до смерти протыкает.
Двойник вороны — белое пятно,
которым слепота моя дробится
на лес дыханий, странное число,
которое осталось сердцу биться,
в ее углах, как в светопаде, где
меня почти, как двойника, не видно
и все летит, как будто бы идет
в замедленной, и умирать лишь стыдно.
(8/10/2019)
ПРОЩЕНИЕ
между когтей запутавшись своих
зверей и букв и шатунов по миру
идет идти и длится как длина
и без вины уплаченная вира
его поймай и крутится как жук
он в колесе у выдоха и лапой
он катит мира и мальчишки колесо
как будто бы ни в чем не виноватый
и так болит большая голова
его большеет синяя в нем шкура
что он повиснув вынимает пар
из инея сгорающего пуза
как он сбежал и развернув побег
в горячее и влажное такое
красивое что нам нельзя простить
а потому и невозможно вспомнить
зверей и букв и шатунов по миру
идет идти и длится как длина
и без вины уплаченная вира
его поймай и крутится как жук
он в колесе у выдоха и лапой
он катит мира и мальчишки колесо
как будто бы ни в чем не виноватый
и так болит большая голова
его большеет синяя в нем шкура
что он повиснув вынимает пар
из инея сгорающего пуза
как он сбежал и развернув побег
в горячее и влажное такое
красивое что нам нельзя простить
а потому и невозможно вспомнить
* * *
сумма одиночеств белый город
в человеке выстроен где горло
невозможность чтоб услышали его
отчего прозрачно и светло
повезло же нам с тобой мой ближний
след/прострел и стыд и пес все ближе —
в горло вцепится и станет так легко
хорошо как осень высоко
в человеке выстроен где горло
невозможность чтоб услышали его
отчего прозрачно и светло
повезло же нам с тобой мой ближний
след/прострел и стыд и пес все ближе —
в горло вцепится и станет так легко
хорошо как осень высоко
* * *
Птицы колесо увязнет в небе
или неба теплая вода
застревает в обороте — в белой
запятой полета неправа.
Птицы круг похож на подбородок
наклоненного к младенчику лица —
крутится и вертится сквозь время
то вперед а то назад — слеза
слизывает звезды в неглубокий
птицы омут — слышишь где: скрипит
скрипочка в ее отверстом чреве —
кожа, сшитая порезами, горит.
или неба теплая вода
застревает в обороте — в белой
запятой полета неправа.
Птицы круг похож на подбородок
наклоненного к младенчику лица —
крутится и вертится сквозь время
то вперед а то назад — слеза
слизывает звезды в неглубокий
птицы омут — слышишь где: скрипит
скрипочка в ее отверстом чреве —
кожа, сшитая порезами, горит.
* * *
все мы были недостойны родиться но родились
теперь недостойны смерти но все равно умрем
ты так красиво смотришь когда горишь
внутри у камня веры когда все с тобой
приходит прощаться
звери земля вода
слюды вкрапления в ветках склоненных как вера в дым
смотришь сквозь небо и доставляешь туда
своего недостоинства впавшие в свет следы
теперь недостойны смерти но все равно умрем
ты так красиво смотришь когда горишь
внутри у камня веры когда все с тобой
приходит прощаться
звери земля вода
слюды вкрапления в ветках склоненных как вера в дым
смотришь сквозь небо и доставляешь туда
своего недостоинства впавшие в свет следы
* * *
приходят лошади-глаза
на водопой рублевский света
обратно выгнутый экран
стрекоз округлый темный стрекот
лепечет и звенит на дне у темноты
как стыд и совесть или гнев
внутри у засухи рублевой
растут одежды как сугробы
и падают как яма внутрь
чтоб вывернуть сустав из света
и слова сверток развернуть
из жажды до стены из света
стоящего как пес вокруг
и ты играешь в крестик-нолик
язык крутящий нас во рту
на водопой рублевский света
обратно выгнутый экран
стрекоз округлый темный стрекот
лепечет и звенит на дне у темноты
как стыд и совесть или гнев
внутри у засухи рублевой
растут одежды как сугробы
и падают как яма внутрь
чтоб вывернуть сустав из света
и слова сверток развернуть
из жажды до стены из света
стоящего как пес вокруг
и ты играешь в крестик-нолик
язык крутящий нас во рту
* * *
он минусует страх сюда
на нас плетень как тень наводит
так в резкость белая руда
небес уходит
возьмет слюду и блеск себе
и бесов что на переходе
подземном ждут наш снегопад
и получив его уходят
на нас плетень как тень наводит
так в резкость белая руда
небес уходит
возьмет слюду и блеск себе
и бесов что на переходе
подземном ждут наш снегопад
и получив его уходят
ПАУЗА
и хочется иди ты в жопу
сказать и выйти покурить
смотреть на смерть до самой смерти
и после больше не ожить
но оживешь и спросишь морду
кромсающую тишину
так почему красивы звезды
когда ты чинишь им луну
сказать и выйти покурить
смотреть на смерть до самой смерти
и после больше не ожить
но оживешь и спросишь морду
кромсающую тишину
так почему красивы звезды
когда ты чинишь им луну
КЛОУН
цирк завершен
а клоун сошел с ума
с крошкой прилипшей ко лбу
снял половину лица
за лицом оживает собака
зритель хлопает ай-лю-ли
циркули и дули солдат кроит
из голой [читаем, мертвой]
[считаем, смешной] воды
кинопленка шуршит
сворачивается ветер
сжимаются комнаты
в чемоданы
складок на свете
клоун открывается как устрица
разваливается
[снова] в цирка розу
[включает/выключает звук]
шевелит медным и неповоротливым
чужим языком
окостеневших акробатов клюв
бутон обезьяны отвечает:
меня здесь нет потому что есть
потому что было/
представление/начинается
[и [неприличным жестом] указывает на выход]
а клоун сошел с ума
с крошкой прилипшей ко лбу
снял половину лица
за лицом оживает собака
зритель хлопает ай-лю-ли
циркули и дули солдат кроит
из голой [читаем, мертвой]
[считаем, смешной] воды
кинопленка шуршит
сворачивается ветер
сжимаются комнаты
в чемоданы
складок на свете
клоун открывается как устрица
разваливается
[снова] в цирка розу
[включает/выключает звук]
шевелит медным и неповоротливым
чужим языком
окостеневших акробатов клюв
бутон обезьяны отвечает:
меня здесь нет потому что есть
потому что было/
представление/начинается
[и [неприличным жестом] указывает на выход]
* * *
если послать всех на.ер
станет так хорошо
будет вполне свободно
ангелов вдалеке
видеть светло тебе
или любить бл.дей
будет легко и скудно
и тоньше того что светлей
выплеснешь водку в мороз
как самолетик бумажный
будет чуть-чуть одиноко
падая свертком в свет
свет посылает на.ер
нас меж землей и настом
это красиво очень
и простоты белей
станет так хорошо
будет вполне свободно
ангелов вдалеке
видеть светло тебе
или любить бл.дей
будет легко и скудно
и тоньше того что светлей
выплеснешь водку в мороз
как самолетик бумажный
будет чуть-чуть одиноко
падая свертком в свет
свет посылает на.ер
нас меж землей и настом
это красиво очень
и простоты белей
ФИНАЛ
вот и нажились мы в говно
как будто бы поэзий сгусток,
сплетая сумерки, пропил
свет, и торчит из проституток
пересекаешь ты меня, поэзия, как горло Анны,
хлебай же ложкой из говна
мои говенные признанья
в любви то к бабе, то к зиме,
то к ангелам из каждой ложки
торчащим, где идем в говне
и сами на говно похожи
как будто бы поэзий сгусток,
сплетая сумерки, пропил
свет, и торчит из проституток
пересекаешь ты меня, поэзия, как горло Анны,
хлебай же ложкой из говна
мои говенные признанья
в любви то к бабе, то к зиме,
то к ангелам из каждой ложки
торчащим, где идем в говне
и сами на говно похожи
* * *
когда мы умерли оставались соцсети
наши тени продолжали вести споры
вокруг поэзии высокой/низовой
вокруг политики на диком диком поле
вели в атаку полые полки
высокие древесные их тролли
и революции там безнадежно шли
так беззаветно тени им служили
тиран кровавый китель славы шил
там каждому
по кругу все по кругу всех —
и тени набирали текст в себе
собой себе другим
и желтая дорога как змея плела
себя из знаков/символов/тотошек
наверное вот так оставлен нами ад,
когда мы умерли
тому что точно мертво
так
наверняка
наши тени продолжали вести споры
вокруг поэзии высокой/низовой
вокруг политики на диком диком поле
вели в атаку полые полки
высокие древесные их тролли
и революции там безнадежно шли
так беззаветно тени им служили
тиран кровавый китель славы шил
там каждому
по кругу все по кругу всех —
и тени набирали текст в себе
собой себе другим
и желтая дорога как змея плела
себя из знаков/символов/тотошек
наверное вот так оставлен нами ад,
когда мы умерли
тому что точно мертво
так
наверняка
* * *
Прости, Господи, нас за то,
что мы — му.аки,
утки летящие над горизонтом
в твои винты,
шелестящие кожею сброшенной,
как закон —
вот возьмем пулемет, соберем
себя из него и — в леса уйдем.
Прости, Господи, нас,
что не виден нам больше стыд,
что лицо от водки и от воды болит,
и, порезавшись зренья
опасною бритвой,
летим в винты,
что берут нас на ручки свои
или в их бинты.
что мы — му.аки,
утки летящие над горизонтом
в твои винты,
шелестящие кожею сброшенной,
как закон —
вот возьмем пулемет, соберем
себя из него и — в леса уйдем.
Прости, Господи, нас,
что не виден нам больше стыд,
что лицо от водки и от воды болит,
и, порезавшись зренья
опасною бритвой,
летим в винты,
что берут нас на ручки свои
или в их бинты.
(1/11/2019)
ПОДРОСТОК
снег тебя вокруг идет
так прохожий снегопад
обступает и пройдет
по пустым бобо следам
слова звон из лошадей
пропотевших в пятый кадр
сквозняком из запятых
мальчик девочка кентавр
так прохожий снегопад
обступает и пройдет
по пустым бобо следам
слова звон из лошадей
пропотевших в пятый кадр
сквозняком из запятых
мальчик девочка кентавр
(5/11/2019)
* * *
вижу щупальцы кхтулху
глаза деревьев
так вырастает небо
простить обнять ли
пара синиц клюет
засохшее семя
третьей становятся
частью и словарями
это как ты понимаешь
литература
мчится наружу
с цокотом хохотом гиком
кхтулху нагонит каждого
и успокоит —
между собой и дагоном
призраком рыбкой бликом
глаза деревьев
так вырастает небо
простить обнять ли
пара синиц клюет
засохшее семя
третьей становятся
частью и словарями
это как ты понимаешь
литература
мчится наружу
с цокотом хохотом гиком
кхтулху нагонит каждого
и успокоит —
между собой и дагоном
призраком рыбкой бликом
* * *
Все мы вышли просто попи.деть
эту женщину, возможную дорогу,
эту мать, которая не смерть,
эту смерть, которая чуть строже.
— умираешь? умирай сейчас,
прыгай через черточки в волне
человек — сам, сволочь, себе край,
да и то, наверно, не вполне.
Человек молчит с самим собой —
лишь тогда он точно говорит
то что исполняет здесь его,
как сквозняк и дождь и в них горит.
эту женщину, возможную дорогу,
эту мать, которая не смерть,
эту смерть, которая чуть строже.
— умираешь? умирай сейчас,
прыгай через черточки в волне
человек — сам, сволочь, себе край,
да и то, наверно, не вполне.
Человек молчит с самим собой —
лишь тогда он точно говорит
то что исполняет здесь его,
как сквозняк и дождь и в них горит.
ВОЗМОЖНЫЙ ДОЖДЬ
сапожник забивает гвозди
в земли холодный рыбный рот
и в дырочки сквозные смотрит
ведь там возможно бог живет
и нажимает на стальные
и заостренные крючки
на клавишах живых играет
сгущается из темноты
в земли холодный рыбный рот
и в дырочки сквозные смотрит
ведь там возможно бог живет
и нажимает на стальные
и заостренные крючки
на клавишах живых играет
сгущается из темноты
(12/11/2019)
ПОРТНОЙ
Когда от мертвого и жира
меня та тяжесть оторвет,
что притяжением прошита,
что шьет мне жизнь [из смерти шьет],
что режет ночь на вдох и выдох,
на радость горя и вину
из счастья быть прорехой, дыркой
в которую и я войду
забытым быть, где беглой ниткой
[забытых мной других] прошит,
раскроен буду первым светом,
чтоб вспомнить все, а не ожить,
смотри, смотри за мной — как смерти
надежный вырастает шар
похожий так на двери эти,
где снегопад нас сосчитал.
Так он красив, так он похож нам
на счастье горя и вины —
стоит кровавый, полый, влажный,
как акушерка у любви.
меня та тяжесть оторвет,
что притяжением прошита,
что шьет мне жизнь [из смерти шьет],
что режет ночь на вдох и выдох,
на радость горя и вину
из счастья быть прорехой, дыркой
в которую и я войду
забытым быть, где беглой ниткой
[забытых мной других] прошит,
раскроен буду первым светом,
чтоб вспомнить все, а не ожить,
смотри, смотри за мной — как смерти
надежный вырастает шар
похожий так на двери эти,
где снегопад нас сосчитал.
Так он красив, так он похож нам
на счастье горя и вины —
стоит кровавый, полый, влажный,
как акушерка у любви.
(12/12/19)
Александр Петрушкин (1972—2020) — поэт. Родился в Челябинске, жил в Озерске, Лесном, Екатеринбурге, г. Кыштым. Был организатором литературного процесса, постоянным автором журнала "Дети Ра". Похоронен в г. Кыштым (Челябинская область).
