Добрая нынче зимушка, истинная: с высоченными сугробами, с заледенелыми гроздьями рябины там, где птицы не успели склевать ягоды, с инеем на ресницах, появляющимся в морозный день, когда прячешь нос в уютный шарф и дышишь в него, с рельефными узорами, оставленными морозом на окнах. А поля — белые-пребелые, и ни одной темной точки. Камни, коих всегда так много весной, когда наступает пора возделывать землю, отсиживались под снегом. Идти по такому полю будешь до-о‑олго… пока не упрешься в лес. Знакомые темные ели — густой слой зеленой тавуш смешали с волконскоитом и черным травертином ольховых шишек. Тонкие светлые штрихи вытянувшихся как по струнке березок добавляют легкость в восприятие увиденного, и лес уже не кажется дремучим.
Припорошенные валики сена хаотично разбросаны по полю. Что это — нерадивость забывчивого хуторянина?
— Рауль не убрал, поленился, — заметил мое недоумение Василий.
Мы остановились — какой искренний пейзаж!
— Сено, наверное, отсыреет?
— Ничего с ним не случится: уложено плотно, и сетка крепко стягивает. Ежели верхний слой и намокнет, внутрь влага не доберется.
— А помнишь, мы видели сено, запакованное в пленку?
— Это «cенаж в пленке». Там другая технология хранения травы: за счет герметичной защиты от влаги, воздуха и ультрафиолета максимально сохраняются все питательные свойства.
— Ты никак агроном? — в шутку предполагаю я.
— Почти, — улыбается он.

…
Накануне безостановочно сыпал мокрый снег, сыпал и сыпал, налипая на каждый сантиметр поверхности, с которой соприкасался. Все было облеплено снегом, словно аппликацию наклеили. «Наконец удастся поснимать эстонскую зиму, — радовалась я. — Мне бы только ясную тихую погоду». Но тут никогда не угадаешь, и со временем привыкаешь и чувствуешь себя комфортно и в дождь, и когда ветер, ринувшись напролом через море, сдувает присевших на камни чаек. К вечеру он усилился и закрутил пургу. Море взбунтовалось и скрежетало всю ночь. В пять часов утра все так же гудело — пурга и море пели дуэтом.

Солнце встает — низкое, с перламутровым отливом. Оно запоздало потягивается и разливается по макушкам сосен-великанов, отпуская бродить по лесу лукавых солнечных зайчиков. Погода как по заказу!
Снега местами по колено. Василий идет первым. Чтобы облегчить себе ход, пытаюсь попадать в его следы, но получается только хуже. Его шаг шире, и я то и дело промахиваюсь, теряю равновесие и «ухожу» в бок, собирая сугробы.
— Стоп, — прерывает он мои стенания и показывает продолговатые ямки — косуля вечером прошла. Видишь, копытце поднималось высоко и опускалось ровно — животное не бежало, ступало осторожно. А вот тут лось стоял, объедал мягкую еловую хвою.
— Пока тихо, а чуть солнце разойдется, выйдет из дымки — начнет растапливать снег. Ох, берегись тогда, чтобы не попасть под снежный ком. Они, — показывает он на деревья, — церемониться не станут.
Лес редеет и подводит нас к следующему этапу — учебно-туристическому маршруту по болотным угодьям Виру. Угадывается только контур ожидающего первопроходцев дощатого настила. Указатель и информационный щит заледенели — три не три варежкой, лед так просто не сдается. «Веди велосипед за руль», — предупреждает нас знак, надевший смешную шапочку из снега. Стражами стоят по обе стороны тропы деревья-близнецы. Не остановили, не зацепили корявыми ветками — хорошо, ты свой — топай дальше.
— Ты уверена, что где-нибудь не сломана доска? — оборачивается Василий. Он, как обычно, впереди.
Вокруг пригожесть неописуемая: низкорослые сосенки отбрасывают длинные тени, редкие проталины болотных озер подсказывают, куда не нужно ступать, а цвет неба напоминает о том, что ты в Эстонии. Это самое небо отражается синим на белоснежье, а блестки снега, как ответный визит, взбираются по солнечному лучику и отпечатываются на небе редкими хаотичными мазками… Все таинственно мерцает.
Вот и смотровая вышка. Сверху хорошо заметна цепочка сдвоенных следов.
— Беляк на рассвете плутал.
— И куда он делся? Cледы обрываются…
— Знакомой тропой на лежку шел: петлял и вдруг прыжок в сторону от следа — «сметка» в простонародье.
— Вот бы его увидеть, — затеплилась надежда.
— Зайца не так просто поднять. Проходишь, бывает, перед самым его носом. А когда чуток отходишь, он подскакивает как ошпаренный и деру!
— Откуда такие познания? Охотник что ли?
— Есть немного, — и снова эта его улыбка и загадочный прищур знатока леса.

— В похожем озерце, только на Кынну-Суурсоо, я купалась, — вспоминаю я свой пятиминутный июльский заплыв, когда потряхивало не от бодрящей воды — дно под ногами отсутствовало.
— Многие купаются — вода на болотах чистая, — одобрительно кивает Василий.
— Здесь удобно — площадка специальная сделана, а там пришлось на пятой точке съезжать и непонятно как выбираться. Спасибо, помогли — за руки вытянули.
Пока не искупался в болоте, ты обычный человек: не умеешь слушать тишину, не разбираешься в сакральном значении священных деревьев и камней, тебя не подпускают близко птицы и вообще ты просто ничегошеньки не понимаешь в смысле жизни.

Говорят, обратный путь короче. Действительно: идем быстрей, на каждом шагу не останавливаемся — всего лишь на каждом втором. Под елями зимует черничник. Деревца потоньше и послабее согнулись в сказочные арки: пройдешь под ними — пригоршня удачи полагается. Посмотришь с одной стороны — куст кустом, а с другой — олененок на дыбы встал. А эта сосна неплохо справляется с новым образом — натуральная пальма.
День в разгаре. Ветер чувствует себя вольготнее и шныряет по верхушкам деревьев, осыпая нас снежинками.
«Плюх, плюх-плюх», — только и успевай уворачиваться, чтобы какая-нибудь масса потяжелее не угодила по голове или, что еще хуже, на фотокамеру.
— Стой, стой, — кричу я Василию вполголоса, а он метров на десять меня уже опередил, и замираю — хохлатые синицы затеяли на нижних ветках ели догонялки. Ель стоит важная.
«Погоди, — думаю, — теперь мой черед тебя удивлять».
— Этих синиц еще гренадерками называют.
— Орнитолог что ли?
— Почти, — смеюсь в ответ.

А вот и другие гости болота — навстречу парень и девушка. «Tere!» — обмениваемся мы приветствием и переглядываемся: не видать им нетронутого снега — мы уже натоптали там.
…
Мы добрались до Алтья к полудню. Вокруг ни души, только — что за чудо! — стайка снегирей на ольху опустилась. Яркими фонариками висят птицы на ветках. Подслеповатый дом, он стоит особняком, щурится в нашу сторону и зевает от скуки. Старая береза, два могучих ствола вытянулись из одного корня, уронила на его крышу свои ветки. Деревянные изгороди охраняют вверенные им дворы. Одомашненные камни-лежебоки провожают нас бдительными взглядами. Ветер раскачивает птичьи кормушки, зазывая лесных птах. Укрывшись снежным пончо, дремлет в кадке вереск. У колодца притаился рассерженный дикобраз — вон как иголки торчат. Ой, это всего лишь куст — издалека и не поймешь. Притихшие дома подглядывают за нами из-за занавесок и мечтают о лете. Ничего, скоро оживет деревня, встрепенется птицей, и разнесется по округе весть: «Весна!»
Не избавиться от мысли, что мы здесь не одни: кто-то шушукается за спиной и негромко так присвистывает. Ветка хрустнула — синица встрепенулась. «Ш‑ш‑ш», — ветер промчался в тростниковых зарослях, вороша соломенные столбики. Поскорей бы море…
Отяжелевшие от снега сосновые лапы с неохотой приподнимаются, пропуская нас. Отпечатки следов — кто-то протоптал дорожку. Впереди… нет, не былинный камень, перевернутая лодка. Останавливаемся и гадаем: «Прямо пойти или свернуть?» Сворачиваем и погружаемся в мир оттенков серого — море примеряет грустную маску и недовольно бурчит. До берега вода не добралась — заледенела на подходе. Находиться на льду неуютно — что там, внизу… А вот ветру нравится: он ловко скользит по холодной шероховатой поверхности, высекая и разбрасывая крошечные стекляшки Балтики. Возвращаемся на перепутье — проверить направление «прямо». Лодка вздыхает, обижается — мы прошагали мимо.
Неразговорчивые серые камни нахлобучили зимние шапки и впали в уныние. Примерзшая к бетонному основанию скамейка жалуется на судьбу. Сидеть на ней не решаемся — холодно. Зато речке все нипочем — ее путь неизменен. Слипшийся кусочек снега зацепился за кипрейные завитки и еле держится — ветер лохматит макушку растения.
Рыбацкие сараи, приютившиеся у самого подножия моря, напоминают нахохлившихся галок. Море дышит на них грядущими морозами и тревожной тоской по весеннему солнышку. Но не покинуть им этого участка суши — это их земля.