В литературной среде Евгений Юшин хорошо известен как главный редактор журнала «Молодая гвардия» (с 2000-го по 2014 год), а вот как поэт — я думаю, поменьше: стихотворения его тихи, теплы, интимны, по форме традиционны, по языку, пожалуй, архаичны («Я старомоден, как двадцатый век/ И не люблю компьютеров и клипов») — и опровергают фразу Есенина: «Я последний поэт деревни». Автор предпочитает жить в деревенском уединении, в единстве с природой, измеряя время по сезонам года и тонко чувствуя погодные состояния. «Божья люлька» для Юшина — это Земля, и никакие стихийные силы — будь то «хлесткая метель» или ветра, бьющие «за воротник», — не способны нарушить гармонического равновесия природы — недаром все в ней подчинено плавному течению: «И плывут себе сады у берегов», «Дверь растворил — и поплыла дорога», «Поплыли селенья на том берегу,/ Поплыли холмы и овраги» (о ледоходе), «Где пух тополиный плывет», «Вот пшеница плывет, разбиваясь волнами у леса»…
Начитавшись в юности «новокрестьянских поэтов» и пейзажной лирики новейшего времени — условно говоря, от философски-созерцательного Николая Рыленкова до щемяще-напевного Николая Рубцова, — я уж было по-думал, что Евгений Юшин с его подчеркнутым нежеланием быть «современным» ничем удивить не сможет. Однако Юшин меня удивил и увлек своими эмоционально окрашенными определениями, парадоксальностью образов, точностью интонации. Удивило и то, что плотность изобразительного ряда нисколько стихотворения не утяжеляет: каждое — дышит, каждое — живой организм, каждое — наблюдаемое воочию волшебство; что стоит, например, почти сказочная строчка: «В мохнатой шубе комариной/ Июнь по берегу идет». Замечу кстати: у автора нет любимого времени года, любимые — все. Правда, когда я читаю о лете — мне кажется, что к нему у Юшина отношение особенно трепетное. «Срывает шляпу одуванчик,/ Дорога прячется в пыли,/ И колокольчик в свой стаканчик/ Мед поднимает из земли»; «Сладкого сена дыхание теплое…/ Тихо качаюсь на пышном возу./ Мимо ограды к высокому тополю/ Отбушевавшее лето везу». Иногда, правда, поэт излишне увлекается метафорами — в этом смысле проявляя себя продолжателем есенинской изобретательности: «Облака голубой капустой/ Плавно катятся по волнам»; «Вздрогнет березы осенняя люстра/ И полетят медяки на траву». А иногда в чувственно-любовных стихотворениях обнаруживает трогательно-детскую наивность стиля: «Нежной кожи волнительный шелк,/ Словно теплый степной ветерок./ И летит мне навстречу, летит/ Легкой ласточкой черная бровь». Однако это издержки богатства, а не скудости дарования — о чем говорят и примеры юшинской звукописи: «И на цыпочках цепочкой по росе/ Звезды плавают в серебряном овсе»; «Тут все понятно: лисья ласка леса,/ На курьих ножках бабкина изба».
Есть в «Божьей люльке» и публицистические мотивы («Звенят чеканные монеты/ И воровской жирует класс,/ А счастья — нету, счастья — нету/ Ни у него и ни у нас»), но они все равно возвращают нас к родной земле, к березам, к огням, «дрожащим во мгле» — которые, глядишь, и будут проданы стяжателям-толстосумам: «Не куплю я дали за рекою,/ Ни лугов ромашковую песнь,/ Ни боров брусничные покои –/ Потому что это я и есть», то есть — это все то, что «тайным соком любви, словно пульсом, втекает в виски».
Стихи Евгения Юшина уводят нас из города и каждой строкой напоминают о красоте Земли, о природе, которой пока что не коснулись процессы урбанизации; они расширяют наше зрение, затуманенное жизнью в мегаполисе.