Саламандры… Рождаются в огне. Линяют. Пятнистая кожа свешивается с лапок. Поднимаются в полный рост. И падают в пепел, из которого не высвободиться, до того горячо. Клешни удерживают запястья и лодыжки. Игла водяного скорпиона входит под кожу серебристого зеркала, за которым одна за другой взрываются огромные головы спичек. Верните меня в мою высохшую лужу, укройте одеялом. Мне показан сон. Сон с пятнами саламандр. Противопоказана явь. С пересохшим после линьки горлом, вглубь которого убегают проторенной дорожкой рабочие муравьи. Сначала надо спасать военных. Людей в камуфляже. Потом женщин и детей. Если успеете, пока ваши тени не выветрились на асфальте моста из прошлого в будущее, которого вам все равно не застать. Тащите их на носилках в грузовики, на которых поставлен большой красный крест. Тащите, пока официанты несут ваши головы в масках из бурых водорослей на подносах. Сегодня в меню. Обугленные палочки цепляют выпавшие изо рта слова и пытаются запихнуть их обратно, туда, где они будут перевариваться десятилетиями, разлагаясь на икринки звуков, оплодотворенные неутоленной похотью испарившихся водоемов. Живые стены, за которыми прятались ваши тени, рассыпались. Сегодня слишком светло, чтобы быть. За взрывной волной пойдет другая, уже смывшая в океан забвения голожаберное детство. Едва ли мне хватит слизи, чтобы спрятать вас от немедленного испарения в лучах зеркал, нащупывающих свою добычу. Выход на сушу, где у вас не осталось родственников. Путь из больницы домой, на другой берег памяти длиннее, чем вдох. Метаморфоз воды в легких приводит к неизбежному выдоху. Пар, оставшийся от имени, течет над фарватером. Туда, где в утреннем тумане еще бродят лошади ночных кошмаров, изрезавших кожу на лодыжках лезвиями осок. Вода в торфяном могильнике день ото дня тяжелее. И как ее еще держит сетчатка глаз, выгоревшая на полуденном солнце в глубине плача Аматэрасу. Тонкая кожица, под которой — ожог до кости. Боль булавки, погрузившейся в отмершую плоть. Бессмыслица иглоукалывания тела, распластанного на берегу. Песок в нижней колбе часов подмочил репутацию и уже не вернется наверх, в беззвездную темноту последней ночи. С добрым утром, не проснувшийся! Пора вставать на все твои будущие лапки! Раздавленная река пытается выбраться из-под опор рухнувшего моста, пока я пишу, надеясь, что слова унесет в океан безветрия, предвещающего цунами. Через тысячу лет на раскопках нашей отмели счетчик зашкалит от переизбытка криков, легко проникающих даже сквозь свинец. Но сейчас, переступая порог нашей палаты, ты попадаешь на продуктовый рынок — сколько стоит это осьминог, все еще сжимающий в щупальцах мертвое утро? Моя мокрая простыня жаждет новых историй, но ты проходишь мимо в одеждах из рухнувших стен. Язвы окон сочатся гноем, за которым ничего не видно, кроме желтого цвета императора. Скорчиться перед ним сейчас совсем не сложно. Утратив привычку плавать, я начинаю тонуть в простынях, видя над головой только тонкую пленку чужого лица. Пока я отвлекся, воздух начинает вскрывать мои не существующие легкие, пытаясь найти в них свое отражение. Таять у тебя на губах улыбкой боли хрупкого насекомого. Ты не веришь тяжести потолка, но уже не можешь выбраться из сегодня. Сидя на ступеньках, достаешь сигарету и лезешь за спичками во внутренний карман своей плоти. В трех перпендикулярных плоскостях, рассекающих твое тело, отразится маленький чирк.
После линьки никто не вспоминает себя личинками. С волосами, сгоревшими на шелушащихся головах. Память полностью резорбируется. Укрываюсь с головой подстилкой из листьев. На зимовку. Вместе с десятком других увальней, растянувшихся на соседних кроватях. Короткие лапки и гибкие хвосты, хватающие за ляжки медсестер. Они пойдут вместе с нами. На самое дно.