Ты лето припомни: песок, палисад, осоку,
озеро неожиданное в лесу,
тарзанку на шелудивой ветле высокой
и над кувшинкой стеклянную стрекозу.

Ну, начинаем: десять, пятнадцать, двадцать.
Не говори, что не справишься и устал.
Правда, тебе еще не о чем волноваться,
если ты не научен считать до ста.

И только глаза закроешь, знакомый запах.
И в настоящем, как на птичьих правах...
А под "Пионерскую зорьку" омлет на завтрак?
А шелковые манжеты на рукавах?

Горн призывает брать тебя хлеб и ложку...
Прятки закончились. Где ты там? Вылезай!
Солнце просыпалось пятнами на дорожку.
Вот и довольно. Можешь открыть глаза...

Может, я из тех, кто добра не ищет
от добра и любит сильней в разлуке?
Ты меня проведай на пепелище,
я сижу на бревнах и грею руки,
поминая вечное и простое:
ягоды, цветы, сенокос, рассольник,
чувство, если можно сказать, шестое,
изумленный шепот, удачный дольник...
Снова пепелище оставить надо,
тихо отойти, побежать с откоса...
А пока побудь потихоньку рядом:
в пашню неба брошены звезды просом.
У всего есть смысл, а под смыслом лажа...
Только и спасают порой от спешки
пепел и дрова, синева и сажа,
пепелища старого головешки...

Говорила мне мать: не купайся в Почай-реке!
Разве всех перетопчешь змеенышей?  Да ни в жисть!
Раз уж так сложилось... живи себе налегке.
Да своей неприютной родине пригодись.

Ты держись... Хоть таких отчаянных пруд пруди,
пока загнутый нос не распрямишь на сапоге.
Как почуется горе близкое, отойди,
не ныряй и не плавай в черной Почай-реке.

Если б знала я средство от гадов тебя сберечь,
я брала бы тебя за пятку, кунала в кадь...
Но у нас меж юродивых много ль теперь предтеч?
Даже если и водятся — речь их не разобрать.

...И с тех пор пролетели годы ордой шальной.
И змееныши лупятся в зарослях лозняка.
Прямоезжей дорогой не ходится мне давно,
все куда-то Савраска несет меня в облака...

Не в родню я удался. Морщины на белом лбу...
Не зерном, свинцом полны мои закрома!
Но покуда последнего змея не пришибу,
Не забуду о чем меня упреждала мать.

Надо бы лучше учиться, раньше постичь,
не теперь семимильным шагом к зарнице рваться.
Неуместные речи, уже непонятный кич,
нужно было тогда начинать, в двенадцать.

Сколько неравновесия в беготне,
кажется, что сорвешься, ступив на осыпь.
Тянет и тянет на поворот к весне
так и блазнит куда-нибудь зерна бросить.

Вот как оно неумело, исподтишка
бьется сквозь тонкость кожи, трещит корою...
Что я успею, дурья моя башка,
дерево посажу, или дом построю?

Только прислушаюсь, где-то давай гудеть
мне провода, белый шум, тополя весною...
"Встань и иди, как будто бы по воде".
Скатертью мне дорога.
Господь со мною.

Так хорошо, что я сейчас проснулась,
а город там, за полем,
за леском.
Высотки, эстакады,
ленты улиц,
и облака,
то летом, то ползком.

Немолчный свист восторженных мажоров,
гуд комариный,
поздний ледолом,
эдемских врат распахнутые створы,
и льется свет,
напоенный теплом.

И хочется одной побыть в сиянье
весны пришедшей,
на исходе дня,
на земляничной загорать поляне
и крапчатого
слушать соловья.

Ты отключаешь сеть, и хлесткие снежинки
стремятся с высоты, слабеют на лету...
Сегодня я и ты смешны, как пережитки,
и хочется стращать и править школоту...

Им рассказать чуть-чуть о бывших девяностых,
в которых мы, увы, застряли навсегда.
Вот этим не застать, как нам, комет двухвостых.
Мне восемнадцать лет исполнилось тогда.

Стреляли по дворам, кололись в подворотнях,
но все равно страна катилась кувырком.
И легче жил в селе замашный огородник,
чем некоторые на коште городском.

Те годы, словно львы, а мы, как антилопы!
Возьми, перемотай кассету на медляк...
Двухвостая летит комета Хейла-Боппа
и модно говорить "бай-бай" или "гуд лак"!

Да, там не ловит сеть... лишь видик с "Лепреконом",
и древний "пал-секам" орут через года...
И плача, Кортни ест яичницу с беконом,
А Курт на кухне пьет "Бифитер" безо льда.

Если ты все об этом, видишь, ли я жива,
Даже немного больше, чем бы тебе хотелось.
Жемчугом изукрашены длинные рукава
И на щеках румяных яблок предзимних спелость.
А вот теперь от меда кружится голова,
И от злосчастий всяких взгляд далеко не ланий.
Я уже навыдумывала слова
Для тайных моих желаний.
А если успеешь составить мне счастье  наверняка,
Пообещаю побольше и не говори, что враки!
Может полкоролевства в сталинке около ТТК,
Один взрослый собственник, некурящая, ни детей, ни собаки.
Если же все срастется, ежели все попрет,
будем гулять с норвежскими палками по аллее
И вместе отметим две тысячи пятидесятый год.
Переезжай скорее...

Пока мы играли в кошкину колыбель,
Господь для младенцев новых согрел купель,
И выдохнул кто-то, устав бестолково бегать.
Пока мы играли, впервые за тыщи лет,
В Крыму, в октябре, черешни набрали цвет.
И маленький Илан машинку собрал из лего.
Творились простые вещи, менялся строй,
Двенадцать Царьградов пало и девять Трой,
И всем ветеранам по ляму легло в сберкнижку.
А кто-то с небес: парад, говорил, алле!
И шли чумовые мальчики по земле.
И маршировали с беретиками под мышкой.
Мы переживали за петли и узелки,
Соскальзывали узоры с моей руки...
А что нам: пожнем, не умея пахать и сеять.
Пока мы играли... Ниточки разверни!
Вчерашние дети осели в своих НИИ,
И кто-то уже придумать успел Лед — Девять.

Он принимает и того, и этого,
Желающих приземлиться на него не счесть.
Аэропорт имени Егора Летова
В этом городе есть.
Когда зима разворачивает кружевце
И кажется, ноябрь совсем отжил,
Над аэропортом лениво кружится
Тупомордый ИЛ.
И обязательно диспетчер с пилотом
Говорят на языке богов:
"Ну, что? Ты его видел? Что там?
Что говорит Егор?"
Пилот специально не знает ответа,
Он хрипит и кричит с высоты,
"Все хорошо, аэропорт Летова,
двигатель горел, но остыл!"
Мы идем в терминалы и коридоры
И повторяем старый, косматый стих
В крашеных зеленым своих конторах
Под фарватерами боингов голубых.
И что мы будем на бедность сетовать,
На билет-то можно наколдовать!
Аэропорт имени Егора Летова
Будет нас провожать и ждать.
Небо для всех одно, для тебя любого,
Жизнь перелагая из уст в уста,
Не бери багаж.
Вечно только Слово.
Самолет устал.

Будто и нет меня
Больше на свете белом.
Музыка — это я.
Только ее заело.
Кто-то не лыком шит,
Кто-то на леску собран.
Счастье мое горчит
И не бывает добрым.
Капсульный плен жилья,
Всхода и рода завязь.
Вот отражаюсь я.
Вот я не отражаюсь.
Солнце включилось: щелк.
Март теплотой повеял
В этом году еще
Не было розовее.
Нянькала нас зима,
Вечер пургой агукал.
Можно ли нас ломать
Действием или звуком,
Пряником ли, кнутом,
Известью или сажей?
Хочется быть потом,
Хочется быть тотчас же!
Крадучись по деревьям,
Выболевшим зимой,
Ветхое семидневье,
День приведи восьмой...

Старый бабушкин памятник. Цветники.
Все родные и близкие далеки.
За дорогой — гулкая электричка.
Всем весна. Трава оплетает рвы.
И растет рябина из головы.
И никто не несет яичка.

По ночам она говорит с сестрой.
Обсуждают храмовый долгострой
И подслушивают немного,
Что болтает пьяная молодежь.
Всем весна. Поднимают скворцы галдеж,
За оградкой, как за порогом.

Фуры мчатся. Стремглав по бетонке рвут.
Заселили лягушки заросший пруд,
Так кричат, что слеза щекочет.
Всем на Пасху свяченые куличи,
И оглодок церковной зажгут свечи,
И поплачут. И похохочут.

Где мои?.. Она спрашивает у них.
Только голос невидим ее и тих,
И бескостен он, и безличен.
И сама она тень и кругом все те ж.
Но она поднимает немой мятеж,
Ждет пасхальных своих яичек.

Через годы придет постаревший сын.
Сядет с ней под сень молодых рябин.
Всех невиденных поузнает.
Как ребенок к жухлой прильнет груди.
Извини, что долго не приходил,
Но теперь-то мы вместе, с вами...

Над рекою развеяли бедный прах,
Я, как ветер, волен в своих правах.
Жизнь... меж датами перемычка,
Незаметная реза, прямой штришок.
Извини, что я поздно к тебе пришел
И с собой не принес яичко...

Здравствуйте, дети! Кто со мной хочет?
Не обещаю, что будет просто.
Квартира съемная, ужасный почерк,
Сплю так, что сворачиваю в скатку простынь.

Работаем с вашим будущим папой.
Потом вы скажете, что старались мало.
В долг не просим, не даем на лапу,
Как бы нас от крутости не ломало.

Никогда не быть нам в свободном полете.
Жить ради вас мы, конечно, не сможем,
Но окажемся рядом, если вы позовете,
Подковы согнем, вылезем из кожи.

Дорогие дети! Не меряйте степень
Нашей любви, ей нет мерила.
Здесь похожих людей всевышний лепит,
А потом всю жизнь шлифует для могилы.

Эгоистами вам не стать, конечно.
За вами следит ваша птичка тари,
Она научит вас делать скворечни,
Книги читать, на гитаре шпарить.

Вы не вымолены, не выпрошены годами,
Вы не те, кого решили оставить.
Приходить или нет — это ваше право,
Или с нами вы будете или не с нами...

Отстегивайте сами дыхательные шланги.
Входим немедленно в земную атмосферу.
У вашей мамы репутация весталки,
У папы вашего нормальные нервы...

Вдыхайте, отрывайтесь по одной нити.
Убирайте нимбы, забывайте лимбы.
И вон того, рыжего, захватите.
Он будет у нас младшим и самым любимым.