а вечером пойти в кинотеатр "35 мм"
на старенький фильм "Mala Noche", 1985 года
посидеть в последнем ряду как бы в прострации
понять, почему Гаса Ван Сента ненавидят мужчины
традиционной ориентации:
натуралы, нацболы, скинхеды, качки, коммунисты…
а может быть, наоборот – это он их не любит за что-то.
…возвращаться домой под моросящим дождем
засунув влажные руки глубоко в карманы брюк
рифмуя слева направо и наоборот
Гаса Ван Сента с Винсентом Ван Гогом
Винсента Ван Гога с Гасом Ван Сентом
Гаса Ван Сента с Винсентом Ван Гогом
Винсента Ван Гога с Гасом Ван Сентом

если степь начинается здесь и сейчас
от дороги, ведущей в советский Канзас
значит, незачем было толпиться
просто мы малолетки и нам нелегко
на губах не обсохло еще молоко
из-под дикой степной кобылицы

но в два раза быстрее взрослеет спецназ
и под формой, которую шили без нас
нарастает и мясо, и пенис
у Ербола во взгляде испанская грусть
прочитав перед сном "Отче наш…" наизусть
мы играем в бильярд или теннис

степь под нами распахнута, как на духу
но такое спокойствие в потном паху
energizer, верни батарейку
где-то слева сирена, волхвов голоса
и Ербол просит женщину на полчаса
хоть цыганку, хохлушку, еврейку

если бродишь в степи под назойливый лай
постепенно меняешь оффлайн на онлайн
ухмыляясь дорожному знаку
на рассвете, когда степь почти синема
автоматная очередь – спьяну, с ума
это мы пристрелили собаку

стало тихо в степи, где вы прокляли нас
впереди неожиданно вырос Канзас
мы вернулись, Ербол, из разведки
но московский камо внес нас в список потерь
два на два на погосте, не веришь – проверь
здесь всегда двести двадцать в розетке

вся степь теперь – сплошной гламур, литература
вернешься в дом и сгинешь в чреве Байконура
не докурив косяк, не доиграв в футбол
скажи, Ербол

ты пыль глотал с несуществующей границы
и харкал кровью на библейские страницы
а степь лежала, словно баба в образах
молчи, казах

не сыпь мне сдуру гексоген под иномарку
мы пастуха опять меняем на свинарку
и степь вспахали под киношный Шаолинь
Ербол, прикинь

прикинь, еще задолго до тебя – вот дура
другому отдалась казахская Лаура
а ты кончал один у черта на печи
казах, молчи

нам нынче не нужны ни Чехов, ни Набоков
мы в степь уйдем с толпой обрезанных пророков
Кенжеев круче всех из тех, кто не по лжи
Ербол, скажи

поешь: все степь да степь – без выхода и входа
любовь к родной земле страшнее, чем свобода
окаменела соль в заплаканных глазах
прости, казах

Целина обманчива, я был слеп,
Был мне знак-видение типа "stop".
Я пишу из прошлого в стиле стэп:
Это степь, любимая, в стиле стеб.

Мне не надо жалости, mon amie,
Я пошлю всех в Грецию или на…
Я пишу из прошлого, ты пойми,
Вывожу заветное: це-ли-на.

Это просто мания типа спам.
И пока я пьянствую с другом, спи,
Спи, моя любимая, я и сам –
Вечною сомнамбулой в той степи.

Я рисую в воздухе город Х
Для тебя, любимая. Ну и что ж,
Что течет за городом речка Стикс,
Но за речкой Стикс колосится рожь.

Мы играли, мы играли
На расхристанном рояле
В бывшем храме типа в клубе, рядом с кладбищем, прикинь.
А теперь стоим у входа:
Кто последний, тот и вода.
Уронила Таня крестик прямо в горькую полынь.

В честь советского погрома
Вышел фуфел из дурдома,
Рассказал про все, что было. А ты, сука, не сажай.
Мама мыла мылом Милку
А И.Б. сослали в ссылку
То ли в rambler, то ли в yandex, то ли вовсе за можай.

А в России, между прочим,
Секса нет. Мы просто дрочим,
Кто по разу в день, кто – по два… онанист как аноним.
У соседки шуры-муры
С привкусом литературы –
Спать ложится с Мандельштамом, просыпается с другим.

Шла машина с левым лесом,
Фуфел скачет мелким бесом
Между вновь открытым храмом и высоткой на крови.
Жизнь опять идет по кругу:
Где же вьюга? Дайте вьюгу!
Таня плачет, вода водит – все по правде, по любви.

Счастье – это халтура,
Сказка, мечта, мура…
В общем, литература
От Фомы и Петра.

Ради любви де-юре
С вечера до утра
Искажена натура
Росчерками пера.

Рухнула арматура
Времени. Гаснет бра.
Стынет в дверях фигура
Женщины… Бред, жара.

– Здравствуй, моя Лаура,
С кем ты была вчера?
Кнопок клавиатура…
Сладкий ожог бедра.

Сбита температура
Холодом со двора.
И за спиной Амура
Завершена игра.

Неба ночная шкура
Рвется о край ведра.
Смотришь на время хмуро,
Шепчешь: – Прощай, пора.

Не пропадай, Лаура,
Волнами серебра.
Бог тебя создал, дура,
Из моего ребра.

На задворках любви
Секс похож на болезнь.
Ты блуждаешь в крови,
Как греховное "есмь".
Помнишь, как я сказал,
Вытирая слезу:
Если будет гроза –
Не ходи на грозу.
Но ни слова в ответ,
Разделившего нас.
Заплатила за свет,
Рассчиталась за газ.
И ушла полосой
Ливня – в пятом часу.
Говорят: за грозой.
Говорят: на грозу.

Зимой в Крыму почти тоска, воспоминаний хмель,
И чаще прозе, чем стихам, отстегиваешь дань.
Уехать бы ко всем чертям за тридевять земель –
В Казань, Рязань, Тмутаракань… короче, в глухомань,
И пусть состарившийся Бог качает колыбель.

Зимою Крым со стороны похож на акварель.
Я помню этот сон во сне в разводах января:
Пастель двух обнаженных тел, струящихся в постель,
И виноградный свет луны в осколках янтаря…
Зачем мне через двадцать лет озябший Коктебель?

Зимою память слаще, чем из детства карамель,
И я сквозь горечь лет не раз заглядывал за грань
Своей любви, когда спешил за тридевять земель –
В Нахичевань, Назрань, Тайвань… в любую глухомань.
Но всюду Бог. Он до сих пор качает колыбель.

Мне холодно, мама. Январь
Безумствует, всеми забытый, –
Сжигает земной календарь
Недавно прошедших событий.

Теперь, после стольких потерь,
Вся здешняя жизнь — нелюдима.
Оскалилось время, как зверь,
В сугробе табачного дыма.

Теперь только маковый бред
Сжимает бессильное сердце...
Мне холодно, мама. И нет
Такого тепла, чтоб согреться.

Больничный сад почти совсем заглох.
И все сплелось: и место, и причина,
И волхв залетный, и летящий лох,
И ангел перелетный – made in china.

Летит листва на грязный тротуар,
И дети вновь играют в чьи-то игры:
И гонят прочь волхва, кричат ура,
Не зная, что уже приехал Ирод.

Но все сплелось: и век, и лох, и сад,
И свет звезды, и ангельское слово,
Как два тысячелетия назад.
Ничто не вечно и ничто не ново.

Подумаешь, зима – глухое время года:
Кричи – не докричишься, в конце туннеля – снег.
Вино с добавкой спирта и хлеб с добавкой йода,
И самый первый грех.

Край неба, посмотри, в серебряной наколке,
И катится куда-то луны пустой пятак.
Мне холодно, мессир, у новогодней елки
И одиноко так.

Скажи мне, что я лох, как пресловутый Грека,
Скажи мне, что я ЧМО, какой-нибудь Ван Гог.
Мессир, мне все равно: зима какого века
Лежит у наших ног.

Мессир, я так устал, что хочется покоя
В какой-нибудь стране, где только снег и свет.
Не говори мне: да, м.б., и все такое,
Не говори мне: нет.

Жили-были. И поэтому
Не грешили от властей,
И молились богу медному,
Даже трахались по бедному
После лучших новостей.

У последнего окурочка
Привкус счастья – навсегда.
Что ты плачешь, дочка-дурочка,
Это оттепель, Снегурочка,
Скоро снова холода.

На советском голом заднике
Стало тесно от Иуд.
Это все шестидесятники
Типа адские десантники.
Евтушенко тут как тут.

Блещет звездами майорскими
Бог, обутый в "керзачи".
Солженицыны-твардовские
Затыкают рот мордовскими
Лагерями: замолчи!

Пусть хранит от горя деточку
Свет далекого Кремля.
За обманутую вербочку
Пусть им будет небо – в клеточку
И в полосочку – земля.

Пьяный день ушел из города,
Стынет кровь у молодых.
Зелено не значит молодо.
Для России норма холода:
Минус сорок – на троих.

Льется ночь из переулочка,
Из-за каждого угла.
Что ты плачешь, дочка-дурочка,
Это оттепель, Снегурочка,
В нашем городе была.

Разобрали палисадники,
Будто завтра на войну.
Это все шестидесятники,
Как булгаковские всадники,
Растревожили страну.

В середине советских застойных времен
Он попал в черный список нездешних имен,
Обделенных партийной любовью.
Сирота, чебурашка, почти что казах,
С непонятной совковой печалью в глазах.
ЧМО* – как символ всему Подмосковью.

Помнишь, были и праздник, и пряник, и кнут,
И ненужный уже никому пятый пункт,
Перестройка с ножом и гитарой.
Если б только не тройка, семерка и туз,
Если б не проиграли Советский Союз,
Чебурашка мог стать Че Геварой.

Валят лес, пилят бревна, готовят дрова,
Сортируя людские дела и слова.
Не смотри, как чужой, на поленья.
Чурка к чурке, как братья – в священном огне.
Кто ты здесь, в этой Богом забытой стране?
ЧМО** – как символ всего поколенья.