Я разрабатываю тему «Космизм в русской поэзии». И вот при поисках стихов, написанных в духе космизма, я нашел книгу Вадима Сикорского «Стихотворения», изданную в 1983 году (далее при ссылках на эту книгу указываться будут только страницы). Я был приятно удивлен. Оказалось, что из более 850 стихотворений, представленных в книге, примерно пятая часть выражает космизм мироощущения и мировоззрения их автора. Стремление предельно широко взглянуть на мир в пространстве и во времени, постоянная обращенность к небу, звездам, Вселенной, чувство единства с ними, рассмотрение человека и его судьбы в космическом контексте, взволнованные думы о жизни, смерти и бессмертии, о времени и вечности, дерзновенное желание проникнуть в запредельность и разгадать великие тайны бытия и познания — все это имеет место в поэзии Вадима Сикорского. До сих пор мне часто приходилось по крупицам отыскивать проявления космизма в стихах разных поэтов. А в случае с поэзией Сикорского я сразу наткнулся на большой массив стихов, выражающих умонастроения космизма. Был сделан вывод: Вадим Сикорский — замечательный поэт-космист второй половины XX века, и его идейно-поэтическое наследие заслуживает соответствующего философского анализа. Но прежде чем заниматься этим анализом, надо сказать несколько слов о самом Сикорском, сведений о котором мне удалось добыть немного.
Вадим Витальевич Сикорский (1922–2012), поэт, прозаик, переводчик, прожил долгую жизнь, и уже скоро можно будет праздновать его 100-летний юбилей. Родился в Москве в семье поэтессы Татьяны Шишковой (Сикорской). В начале войны в 1941 году вместе с матерью оказался в эвакуации в Елабуге, куда приехала и Марина Цветаева с сыном Муром (Георгием Эфроном). Вадим и Мур дружили, а потом оба были призваны в армию. Мур погиб на фронте.
На молодого Сикорского выпала тяжелая миссия. Он участвовал в вынимании из петли великой поэтессы. Тема смерти стала в последствии одной их ведущих тем в его поэзии.
Уже в ранней юности Сикорский влюбился в поэзию и начал писать стихи. После демобилизации он поступил в Литературный институт имени А. М. Горького, который окончил в 1948 году. Тогда и начал печататься в периодической печати. Не обошлось без неприятностей. На некоторое время исключался из института за стихи, якобы искаженно отражающие советскую жизнь.
Сикорский увлекался философией, стремясь найти в ней поэтический дух. Как он отмечал в «Лирическом предисловии» в книге «Стихотворения»: «В юности даже у классиков философии я улавливал не столько объективную истину, сколько космическую поэзию слов, гармонических пассажей» (с. 3).
Сикорского всегда притягивало небо, и в поэзии он увидел ценное художественное средство духовного соединения земного с небесным, рационального с иррациональным. В том же предисловии писал: «Проза, казалось мне, стелется слишком вплотную к действительности, к земле фактов, быта, деталей, повторяя все возвышенности и провалы. А поэзия мгновенно соединяет небо и землю, она — единственное искусство, способное совместить иррациональность музыки с логикой познания мира» (там же).
С начала своей творческой деятельности Сикорский выступил как убежденный сторонник емкого по содержанию краткого стиха, написанного в традиционной форме. И в физико-космических образах так обрисовал поставленную перед собой задачу: «Разреженное вещество расплывчатых опусов я хотел сделать в две-три строфы, с юношеской дерзостью поставив перед собой задачу: сделать удельный вес своих стихотворений как бы равным звездному веществу… Я надеялся вместить и неоглядный пейзаж, и любовную оду, и лирический взрыв, и философское эссе в несколько строф» (с. 3-4). И думается, что поэту во многом удалось это сделать. Длиннот, многословия и туманных мыслей в его стихах практически нет.
Какой же главной способностью должен обладать поэт по мнению Сикорского? «Главным в поэте я всегда считал уникальную способность в любой момент оказаться наедине с миром, со вселенной, со звездами, с самим небом. Умение взлететь ввысь, сквозь любые стены и этажи… Ощущение всегда и везде постоянной тайной связи с чем-то высшим и некой совершенной гармонией, с заоблачными незримыми куполами…» (с. 8). Эти слова Сикорского во многом объясняют появление и утверждение космизма в его поэзии.
Сикорский опубликовал следующие сборники стихотворений: «Лирика» (1958), «Соты» (1962), «Грань» (1966), «Контур» (1969), «Полюса» (1974), «Веление» (1976), «Зимние реки» (1978), «Знак» (1980), «Стихотворения» (1983). Последний сборник составили избранные стихи из предыдущих сборников.
Я обратил внимание на то, что в сборнике избранных стихов Сикорского нет политических стихов, нет стихов о Ленине, о коммунизме и социализме, о великих советских победах, о героях пятилеток, о комсомольских новостройках и т. п. А ведь сборник был составлен из стихов 50–80-х годов и издан в 1983 году. Это время, когда было сильно идеологическое давление власти на искусство, литературу, поэзию. Думается, Сикорский хотел писать и писал стихи, обращенные к вечным вопросам, существующим независимо от того, какой царит век и какой общественно-политический строй. Многим не нравился космизм его поэзии. В советской печати Сикорский неоднократно подвергался критике за отрыв от жизни, от действительности в своем творчестве. Мало кто поднимал голос в его защиту. Но такие были, в частности, поэт К. Ваншенкин.
Сикорский много переводил. Определенное время заведовал отделом поэзии в журнале «Новый мир». В 80-е годы Сикорский переключился на прозу. Стал автором романов «Дикомирон», «Швейцарец» и ряда повестей и рассказов. В последние 20 лет своей жизни редко публиковался. Умер в 90 лет и похоронен в Москве.
Обратимся теперь непосредственно к космизму Сикорского. Сразу можно заметить, что поэт очень любит небо, постоянно обращается к нему как источнику своего творческого вдохновения и утверждает, что он «…любовью весь вытянут в небо» (с. 135). Сикорский воспевает небо, его красоту, беспредельность и величие. Для него небо — это сфера бессмертия. На небе нет могил (с. 36), а души людей отошедших времен видятся далекими звездами (с. 20). Он желает мысленно взлететь в небо и пожить его жизнью: «Я хотел пожить бы жизнью неба,/ чтобы необъятное объять» (с. 37). После долгих и мучительных попыток это ему будто бы удается сделать:

Поэт испытывает «молодую звериную жажду познания» Вселенной, ее сущностного устроения:

Сикорский стремится нарисовать поэтическую картину Вселенной. Небесные светила наделяются чертами живых существ. Солнце — это «световой дебошир», который «сияет нагло, яро», «с детской радостью лучами в окно барабанит» (с. 289). Луна — «целительная сила красоты, светящейся во мгле», которая возвращается из далей к земному миру, чтобы принести ему здоровье (с. 20). Звезды — «косматые вихри космоса, вечные бури пламени», в то же время «живой души полыхание». Они огромны, но «тонут в пространстве времен» и кажутся крошечными блесками, рассыпанными в небесах (с. 269).
Космизм Сикорского можно назвать земным, поскольку космическое и земное в нем выступают в неразрывном единстве, а любовь к планете Земля и земной жизни для поэта превыше всего.

В стихотворении «О, земля, в то горячее время…» Сикорский пытается представить эволюцию нашей планеты, которая в молодости была горячей и постепенно остыла (с. 295). Но главным в ее судьбе явилось то, что на ней появились сначала жизнь, а затем и разум в лице человека. Геоцентризм и антропоцентризм включаются в идейное поле поэтического космизма Сикорского, который считает идеалом космического тела именно Землю (с. 372).
Поэт утверждает геоцентризм в силу того, что Земля выступает центром чрезвычайно многообразной жизни и самым уютным местом во Вселенной, и красочный земной феномен особенно наглядно виден на фоне грандиозных пустых пространств космоса. Собственно говоря, именно жизнь во многом и сделала нашу планету прекрасной и веселой.

Но кроме того, Земля стала обителью разума, что, скорее всего, не случайно. Не только плотская, но и духовная жизнь планеты делает геоцентризм совершенно оправданным. Мысль о том, что Земля предназначена и для существования на ней человека как разумного существа, выражена у Сикорского своеобразно: «…не может ради плоти жить планета,/ средь звезд лежать, как баба на песке» (с. 320).
Ряд стихотворений поэт посвятил человеку как вселенскому и земному существу, утверждая антропоцентризм как мировоззренческий принцип. Он не сомневается в том, что человек несет в себе великую тайну, разгадка которой далеко выходит за земные рамки, и она сопряжена с сущностными структурами вселенной (с. 211, 362, 373).
В земно-космическом контексте Сикорский подходит к определению человека как такового. По его мнению, человек двойственен, и он как дерево с двумя корнями: земным и космическим. «Я дерево о двух корнях:/ один уходит в землю/ другой — в глубь неба…» (с. 296). Но, прежде всего, человек — это «сын Земли», ее часть, с которой «одно кровообращение, одно дыханье и любовь одна» (с. 38, 94). Это та часть земного мира, через которую он ощущает себя. Это — его жизнь, чувства, свет.

В то же время, человек является «космоса отпрыском», «вселенной гражданином», «звеном какой-то вечной цепи» (с. 103, 130, 373). Он есть творение космической природы, взятой в ее пространственно-временной огромности:

Сикорский выступает как антропоцентрист, оценивающий человека в качестве одинокого центра мира, его разумного сосредоточия. Антропоцентризм поэта — это не средневековый статичный антропоцентризм, поскольку он перерастает в антропокосмизм, в котором человек оказывается динамическим творческим центром мира, устремленным в космос и от которого зависит судьба всего мироздания.

Человек несет в себе, внутри себя космос, и к идее внутреннего космоса души Сикорский обращается не раз (с. 44, 127, 162-163, 174, 376). Творческое развитие человека оказывается в этом отношении разворачиванием этого космоса. Уже шедевры искусства своей красотой и гармонией, глубиной и величественностью заставляют думать о том, что в людях как художниках пребывает скрытое небо, без которого нельзя объяснить сотворение таких шедевров. Эту мысль поэт выразил в стихотворении «Мадонна»:

Наиболее мощно и ярко внутренний космос проявляется в гениях — в великих ученых, изобретателях, художниках, писателях, которые, по мнению поэта, выступают в истории человечества своего рода знаками зигзага, спирали, устремленной вверх (с. 257). Они как бы подчеркивают величие человека. Сикорский пишет:

Светлая животворящая сила в мире — это любовь. Она движет жизнь человека вперед, наполняя ее многообразием переживаний и смыслами. Любовь продлевает жизнь, поддерживая желание жить, с любовью сопряжено и человеческое счастье, и без любви жизнь кажется пустой и никчемной (с. 381, 382). Это подчеркивается поэтом, назвавшим любовь «альфой и омегой всех времен» (с. 56).
Но как бы не восторгаться величием и сложным устроением Вселенной, жизни и человека, нельзя не заметить и дисгармонии, и несовершенства в системе бытия. Сикорский пишет:

В космосе, в природе нет любви. Природа слепа и равнодушна по отношению к человеку, хотя и достаточно мудро устроена: «Природе чужды наши идеалы./ Природа убивает не со зла» (с. 39); «А до меня вселенной нету дела…» (с. 96).
Вселенная выглядит пустой и молчащей. Где внеземная жизнь? Где вы, космические братья по разуму? Человечество в этом отношении одиноко, и в нем живет стремление найти внеземную жизнь и иной разум. В стихотворении «Робинзон» поэт представляет человека одиноким астронавтом, путешествующим в пустоте космического пространства и желающего найти хоть кого-нибудь.

Короче говоря, человека печалит и озадачивает его космическое одиночество, поскольку «Душе смертельна пустота» (с. 317). Сикорский не сомневается в будущем освоении человечеством космического пространства. «К звездам пусть умчится правнук мой…» — такое пожелание высказал поэт, обращаясь к своему потомку (с. 101). Человек должен выступить сеятелем жизни, которая заполнит собой пустые безжизненные миры.
Вселенная не только пуста и равнодушна к человеку, но в ней содержатся и могучие силы хаоса и разрушения, способные уничтожить планету Земля и человечество. Сикорский обращает внимание на такую трагическую закономерность бытия: целое не озабочено участью своих конкретных частей.

Смерть выступает атрибутом земной жизни, определяя конечность существования ее конкретных носителей. Живые организмы рано или поздно умирают, их тела в итоге подвергаются тлению и распаду. Человек также смертен и несовершенен. В отличие от других живых существ он точно знает о неизбежности своей будущей смерти, что накладывает печать трагизма на его жизнь (с. 204, 213). В какой-то мере вся Земля является кладбищем — уже столько поколений людей похоронено в нее! (с. 126).
Явно негармонична и вся человеческая история, заполненная бесчисленными войнами, стихийными бедствиями, эпидемиями, эксплуатацией одних другими и т. д. «Совесть человечества запятнана/ войнами, убийствами, враждой» (с. 353). Человечеству еще далеко до достижения единства и справедливого общежития.
Ставя мировоззренческие вопросы, поэт, конечно, не мог пройти мимо вопроса о Боге. И здесь проявилась противоречивость его позиции. С одной стороны, Сикорский заявляет о себе как атеисте (с. 292), а с другой — утверждает, что Бог есть (с. 234, 343), не исключает того, что Бог напрямую связан с ним (с. 197) или даже как-то проявляется в нем (с. 288). Кроме того, в некоторых стихах поэт обращается к «Конструктору» и «Создателю», как неким высшим сверхсуществам, сотворившим наличный миропорядок (с. 270, 321). Высказывает предположение о божественном происхождении и трансцендентной сути человека.

В конечном счете поэт склоняется к тому, что человек является тайной для самого себя, и он окружен многими великими тайнами, которые пока не разгаданы. Но стремится их разгадать.

Человеческие силы не безграничны (с. 380), но надо дерзать, не отступать от тайн, кажущихся совершенно недоступными, в частности, не пасовать перед тайной смерти, разгадку которой будто бы запрещает Бог.

Сикорский видел в поэзии орудие познания, средство постижения тайн, которое может далеко выходить за рамки рационального мышления и обретать характер истинного откровения, некой вспышки света сознания. Он так определяет космизм поэзии:

Поэтому размер, рифма, строфа — это не только определители устройства и ритмики поэзии, но и отражения порядка и пульса жизни мира. Сикорский утверждает, что «поэзия звенит… пульсирует как сонная артерия/ на горле мира:/ Дактиль. Ямб. Хоррей» (с. 101). Наверно, такая точка зрения поэта определила его прохладное отношение к нерифмованным стихам, хотя он не отрицал необходимости поиска новых поэтических форм (с. 390-391). О себе как поэте-исследователе он написал так:

Проблемы соотношения жизни и смерти, времени и вечности занимают важное, можно даже сказать, центральное место в поэзии Сикорского. Поэт постоянно обращается к этой тематике, стремясь подойти к ней с разных сторон. На проклятый вопрос: «Существует ли жизнь после смерти?» он отвечает двояко: и нет, и да. Его стихи выражают мнение: великая тайна послесмертия оставляет место обоим противоположным вариантам ответа на данный вопрос. В одних стихах звучат печаль, сожаление, горечь, тоска по поводу ухода из земной жизни, ее кратковременности, по поводу неизбежности смерти как грядущего небытия. В других бурлит бунт против смерти, выражается страстное желание бессмертия, надежда на бессмертие, на возможность второго рождения и возврата в земной мир. В третих звенит вера в бессмертие, в чудо вечного сохранения человека и его воскресения.
Сикорский воспевает земную жизнь, ее многообразие и дает ей разные характеристики. Вот одна из них, основанная на космических аналогиях:

Но чаще поэт обращается к образу жизни как движущегося поезда, в который человек садится при рождении и при смерти сходит с него, а поезд продолжает свое необратимое движение вперед (с. 252, 260, 301). «Есть на земле тоска вокзала —/ пришел и выбыл человек» (с. 78).
Неоднократно подчеркиваются кратковременность жизни, ее быстротечность и в соответствии с этим необходимость успеть что-то нужное сделать, испытать полноту и прелести жизни, оставить наследие потомкам и о себе добрую память. Жизнь — «короткометражка», «коротенький отпуск из бессрочного небытия» (с. 130). «Мы все временные гости» (с. 276). «Жизнь — только шаги сквозь вечность, лишь искра вечного огня» (с. 383). В стихотворении «Библиотека» о неизбежном исчезновении из жизни и об ее эстафетном характере (все остается потомкам) говорится так:

Во многих стихах Сикорского звучит мотив бессилия перед неодолимой смертью, прямо утверждается то, что никакого бессмертия нет и не надо надеяться на него (с. 105, 112, 128, 178, 269, 291). Люди, умирая, навсегда уходят из жизни, и никакой другой жизни не будет.

Эта же мысль продолжена в другом стихотворении на той же странице:

Рождение и смерть — главные события в жизни человека, поскольку они означают ее начало и конец. Если рождение есть обретение наличной жизни, то смерть — это ее утрата, потеря как для себя, так и для других людей, которые остаются жить. Поэт пытается определить суть смерти и заглянуть в то, что она скрывает, прячет за собой. Он описывает процесс умирания:

А что скажут потом?

При слове «смерть» возникают не только образы безжизненных трупов, но и образы обрыва, «остуды», пустоты, ничто, падения в бездну тьмы и превращения в глину, некий первоматериал (с. 196, 272, 275). И живым не надо думать, что смерть где-то далеко — она всегда рядом (с. 164).
Основоположник русского космизма Николай Фёдоров считал, что пока на Земле царит смерть, никакого земного рая быть не может. Человек испытывает боль от утраты умерших людей и должен объединиться со всеми живыми на борьбу со смертью. С такой точкой зрения перекликается такое четверостишие Сикорского:

Поэт предлагает не обожествлять смерть, не погружаться в бесконечный страх и ужас перед нею, а стремиться заглянуть вглубь ее тайны. Вот так он описывает свое такое стремление:

Как глубоко бы не было у людей понимание неизбежности и закономерности смерти, они не хотят умереть даже в старости, не хотят расставаться с земным миром, с родными и близкими людьми. Смерть есть страшная беда и насилие, отрицающее жизнь! Человеческому бунту против смерти Сикорский посвятил ряд своих стихотворений (с. 42, 80, 113, 155, 203, 322, 327).

В редких случаях люди могут отнестись к смерти совершенно по-другому. Раз она неминуема, встретим ее весело, лихо, бесшабашно без всякого страха:

Но главное — люди хотят победить смерть, преодолеть ее всесилие и даже воскрешение сделать возможным. Есть стихотворение Сикорского, в котором говорится о смерти самой смерти:

Если все в мире относительно и преходяще, то и смерть как небытие может быть относительной.

Это означает то, что после смерти существование личности может иметь какое-то продолжение и не только в детях, в памяти, в культурном материальном и духовном наследии прошлого (социальное бессмертие). Сильно у человека и желание вновь возродиться и вернуться в земную жизнь:

И вот Сикорский наряду со стихами, отрицающими бессмертие, предлагает стихи, утверждающие противоположную точку зрения — бессмертие вполне вероятно и в него можно верить (с. 111, 115, 117, 196, 218). Если в человеческой личности есть внутренний космос, то он не может просто исчезнуть при биологической смерти ее тела.

Или вот еще строки, провозглашающие неуничтожимость человека:

Однако поэт, наверно, понимал, что два противоположных утверждения нельзя сделать одинаково истинными без нарушения закона логики. Чтобы их совместить, необходимо введение дополнительных условий. И таким дополнительным условием оказывается у Сикорского допущение возможности чуда в мире.

Но что есть чудо в понимании поэта? По моему мнению, это, конечно, не то, что в сказке совершается «по щучьему велению, по моему хотению». Оно есть нечто, существующее объективно, но выходящее за рамки процессов и законов наличного мира. Скорее, это — проявление иной реальности, сила, события онтологически другого мира, временно вторгнувшиеся в наш мир, или это — окно, переход в этот другой мир.
Незримо образуются в анализируемых стихах как бы две системы координат, в одной из которых чуда нет, а значит и бессмертия. В другой — чудо есть и бессмертие есть. Чудо как сверхъестественное, потустороннее проявляется уже в самой смерти (с. 272), в возможности второго рождения, в возвращении в земную жизнь (с. 55), в воскрешении (с. 259), в обращении мертвых и невоплотившихся душ к живущим сейчас (с. 79, 339). Все хотят жить, в том числе мертвые и неродившиеся: «Зачислите нас только в контингент/ тех, кто хоть как-то существует в мире» (с. 340).
Такой подход объясняет наличие противоположных утверждений в книге Сикорского, причем «бесчудесные» и «чудесные» стихи даны в ней вперемежку, выражая фактически научную и мифопоэтическую точки зрения на смерть и бессмертие. И поэт создавал свои стихи, опираясь то на одну, то на другую систему координат, что формирует впечатление противоречивости его поэзии

Это стихи о новом рождении, о воскрешении. А вот стихи, утверждающие противоположное:

Чудесной чистой порой, в которую иногда так хочется вернуться, Сикорский считал детство, имеющее свою тайну (с. 271, 312, 319–320). В детском радужном и радостном восприятии мира, кажется, имеется то, что ребенок утрачивает вместе со своим взрослением (с. 174). И загадка заключается в том, что ребенок по каким-то причинам отвергает смерть, не верит в возможность конца жизни. Неужели ему как-то открывается перспектива бессмертия жизни?

Но даже если допустить потустороннее существование после смерти, то все равно большая неопределенность остается. В чем оно заключается? Сикорский не прибегает к использованию религиозных представлений о рае, аде и чистилище и только ставит вопрос о достижении благого состояния человека «там»:

Поэта интересует вопрос о вечности как таковой и ее соотношении со временем. Если сутью времени выступают его необратимый ход, изменение и преходящесть, то можно предположить, что сутью вечности являются сохранение, полнота и постоянство. Бессмертие как-то сопрягается с вечностью аналогично тому, как время связано с ней (с. 258). Но то, в каком статусе существует жизнь в вечности, остается великой последней тайной (с. 375), да и сама «вечность не кастрюлька, где прошлого кипит вода» (с. 291). Поэт полагает, что вечность имеет какое-то тайное устроение, и у нее есть свои «особые юг, север, запад и восток» (с. 348). Он характеризует вечность по-разному, то называя ее пустой и холодной (с. 216), то — толстостенной (с. 319), то — прекрасной (с. 386). Но главное — она есть место для того, что нельзя разрушить и уничтожить. Человека к ней приобщает его «разум, просиявший в вечность» (с. 373). В природе неживое вещество оказывается гораздо более прочным и долговечным, чем живая материя. Поэтому человек стремится воплотить результаты своего творчества в неживой материал. В какой-то мере можно сказать, что художественное творчество соединяет миг и вечность (с. 114). Это хорошо видно на примере работы скульптура, воплощающего свой замысел в камень. Есть у Сикорского такие строки:

Но и каменная скульптура не вечна в абсолютном смысле, поскольку и камень со временем разрушается. Не вечны и звезды, которые через миллиарды лет угасают. В конечном счете вечен только дух и его чистые творения: идеи, теории, песни и др.

Как поэт-космист, Сикорский своим творчеством устремлен к будущему: «…мой дух, мощней в грядущее лети!» (с. 356). Своим долгом перед потомками он видит необходимость художественного отображения начала космического века:

Мечта о великой будущей власти человека над природой выражена так:

Поэт мечтает о тех временах, когда его стихи прочтут «космические люди при свете марсианских звездных ламп» (с. 201).
Сикорский стремится с оптимизмом смотреть в будущее человечества, связывая его с научно-технической революцией. Но путь в будущее совсем не легок и связан с преодолением многих трудностей.

По мнению поэта, человечество долгое время жило в своем детском возрасте, только сейчас выбирается из несовершеннолетия и надеется на приход великого будущего.

Со времени написания этих строк прошло более 40 лет, и мы сейчас еще чувствительнее воспринимаем тяжесть этих «черных глыб», мешающих движению общества вперед.
Сикорский считал Россию экспериментальной страной (с. 394), устремленной в будущее.

Сикорский стремился рассматривать свою жизнь и все свое творчество в рамках триады «поэт — Россия — Вселенная».

В заключение скажу следующее: если когда-нибудь будет написана история русского космизма XX века, то в ней, на мой взгляд, имя Вадима Сикорского и его поэзия должны занять достойное место.