Я учился в советское время в четырех школах. В трех московских и в одной, как уже писал, — евпаторийской (это была школа-интернат, там я учился в 7 классе, четвертую четверть).
Я считаю, что учили в СССР хорошо. Каждый получал те знания, которые ему были необходимы и посильны. Я, например, всегда имел хорошие оценки по гуманитарным предметам, а контрольные по алгебре и другим точным предметам зачастую списывал, когда не мог решить сам. Учителя на это закрывали глаза. Было очень много замечательных учителей, которые остались в моей памяти. Постоянно вспоминаю свою любимую учительницу — Альбину Петровну Арзуманян. Она была у нас в 9–10 классах классным руководителем и учителем по химии (это старинная московская школа № 456, 1980–1981 годы). Святой человек! Верила в нас, своих непутевых учеников, всячески поддерживала. Когда был выпускной экзамен, одна не слишком тактичная учительница сказала, что мы, выпускники, — шалопаи и недотепы. Альбина Петровна ей уверенно ответила: «Нет, они замечательные ребята. И теперь — во взрослой жизни! — мы о них узнаем только хорошее!»
Я вот думаю: чему она нас учила? Химии? Конечно. Я до сих пор многие формулы помню. Но, прежде всего, Альбина Петровна учила нас любить людей, уметь видеть в них добро, положительные стороны. Она развивала в нас наши способности. Например, она всячески поощряла мои увлечения литературой, лингвистикой, историей, педагогикой… Понимала, что здесь я могу хоть чего-то добиться, а в химии — навряд ли.
Не знаю, как выразить свою любовь, свое благоговение перед Альбиной Петровной!
Она — действительно святой человек.
После школы я волею судеб оказался в провинции, в Тамбове. Учился в педагогическом институте на факультете иностранных языков. Изучал латынь, французский, русский, немецкий языки. Программа была тяжелая. Наизусть приходилось учить километры текстов. Экзюпери, Гюго, Верлен, Элюар… Теоретическая грамматика приводила нас, студентов‑старшекурсников, в ужас. Сдать этот предмет доценту Н. А. Кудриной было предельно сложно. Я занимался языками с утра до ночи, иногда по 12–15 часов в сутки. После занятий еще зубрил дома. И при этом не был отличником. Учился в основном на четверки. В институте я всегда получал отличные оценки по стилистике.
Изучали мы, инязовцы, французскую стилистику, и я, как ни странно, в ней разбирался.
Потом (в постсоветское время) я и сам преподавал стилистику в институте, рассказывал студентам о разных литературных стилях, тропах и фигурах поэтического текста и т. п. Мои студенты (точнее — студентки) слушали меня неохотно, это им не очень было интересно. И я сам себе напоминал учителя Мирою из «Безымянной звезды», который что-то говорил о своем предмете, но на него никто не обращал внимания. Ну в самом деле, какая стилистика, когда в Москве столько соблазнов, столько красивых юношей, столько театров и ночных клубов!.. Но все-таки нужна и стилистика, нужно уметь анализировать литературное произведение, отличать ямб от хорея, очерк от репортажа, интервью от беседы, научно-популярный стиль от научного.
…Стипендия в Тамбовском педагогическом институте у меня была 40 рублей. За общежитие я платил 3 рубля в месяц. Плюс помогали родители (мама, моя святая мама, царствие ей небесное, ежемесячно все пять лет учебы присылала мне 50 рублей!), и еще я писал во всевозможные тамбовские газеты. То есть денег на жизнь вполне хватало.
В 18 лет я женился. Все шло хорошо. Мы с женой в материальном плане совершенно не бедствовали. Снимали квартиру, комнату в частном доме, потом жили у тещи. Да, конечно, нам помогали родители. Но в любом случае у нас была уверенность в завтрашнем дне.
С большой теплотой вспоминаю декана нашего иняза Валентина Григорьевича Евстратова. Прозвище у него было — отец. Он, действительно, заботился о студентах как папа. Много раз меня, например, выручал из беды. Исключили меня в 20 лет (из-за какого-то пустяка) из комсомола — не лишил стипендии. Украли у нас с женой вещи на практике (мы тогда с Наташей преподавали французский язык в тамбовской средней школе) — тут же выделил нам материальную помощь. А еще он нам, студентам, никогда не врал. Не прославлял власть. И не учил нас быть приспособленцами. Он — тоже выпускник иняза — читал курс психологии (был кандидатом наук). И я помню, как сдавал ему экзамен по психологии. Я ответа на билет не знал и — спасая безнадежную ситуацию — начал что-то пафосное трендеть про то, какой огромный вклад сделал вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин в развитие психологии и т. д. Евстратов меня жестко одернул: «Евгений Викторович, хочу Вам заметить, что психология как наука не входила в сферы интересы Ленина. Говорите по существу!» И это в присутствии экзаменационной комиссии.
Вот такой это был могучий человек. Очень часто его вспоминаю. Большая беда, что он уже ушел из жизни. А какие у нас были преподаватели-лингвисты — блистательные знатоки французского языка: И. Ф. Мишин, Л. Ф. Гуляева, Н. А. Спиридонова, И. А. Свиридова, А. С. Кустарева, Н. А. Кудрина!..
Каждый год к нам приезжали носители языка из Франции, мы, как могли, говорили с ними, они чаще всего преподавали фонетику.
Потом, после института, я учился в ВКШ при ЦК ВЛКСМ, на отделении журналистики. Там учили отнюдь не только коммунистическим теориям (их, кстати, знать тоже полезно, и они во многом перекликаются с христианскими). Учили журналистике, экономике, английскому языку, умению управлять людьми, вести переговоры, гоняли нас, как сидоровых коз, в спортзале и т. д. Каждый из нас мог пройти трехмесячную практику в любом печатном советском СМИ — я, например, стажировался в «Огоньке», газете «Комсомольская правда», работал на ТВ, в передаче «Музыкальный ринг». К каждому из слушателей был прикреплен журналист-наставник, который учил мастерству, профессии. Меня азам публицистики обучала Ольга Андреевна Кучкина, обозреватель «Комсомольской правды», замечательная журналистка, поэтесса, драматург. Заведующим кафедрой был Геннадий Николаевич Селезнёв, в то время главный редактор «Комсомолки», впоследствии спикер Государственной Думы. Он, кстати, давал мне рекомендацию в Союз журналистов СССР. Очень горько, что Геннадий Николаевич рано ушел из жизни.
Стипендию в ВКШ я получал в размере 200 рублей. Это очень приличные по тем временам деньги. А до этого я работал старшим научным сотрудником в музее Н. А. Островского и получал 170 рублей.
На эти деньги (170–200 рублей) жила моя молодая советская семья, у нас с женой к тому времени уже подрастала маленькая дочка.
В постсоветское время я учился на экономическом факультете провинциального (республиканского) университета. Это уже был другой мир. Во‑первых, образование стало платное. Уровень преподавания, конечно, снизился. Впервые я тогда столкнулся с ситуацией, когда студенты собирали деньги преподавателю, чтобы получить зачет по тем или иным предметам. В советское время я про такое даже не слышал.
Также в постсоветское время я закончил аспирантуру факультета журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова и докторантуру другого престижного ВУЗа. В аспирантуре МГУ я уже был отличником, все экзамены кандидатского минимума сдал на пятерки, учился бесплатно, но стипендию не получал. Учиться было легко. Так, как в провинциальном педагогическом институте советской поры, нас уже никто не гонял.
В докторантуре обучение было платное. Обучение заключалось в написании докторской диссертации, которую я до сих пор пишу. Это обычная практика для докторантуры.
Если делать выводы, то я убежден, что советское образование было очень сильным. Нынешнему — не чета.