Сумел тебя я ныне навестить,
Река моя, — и радуюсь при встрече,
Как в те года, которым — так и быть! —
Стеной стоять за преданностью речи.

Сумел бы я и нынче наверстать
Затерянное в роздыхе удачи —
Да ей страницы легче пролистать,
А быть неизъяснимою — тем паче.

Но что же выжило — и в памяти звенит
Занозой — песней комариной?
Ужель и впрямь избавит от обид?
Се — глас твой слышен над долиной.

Молва над мальвами жужжала, как пчела,
И в брюхе полночи ворочались младенцы,
Чтоб ты в степи к скитальцам снизошла,
Связала засветло кузнечиков коленца,

Созрела замыслом у полудня в мозгу,
Смелей разбрасывала водорослей лохмы, —
И, в наваждении зажмурясь, не могу
Я уловить ни хитрости, ни догмы.

А по кустарникам, как бисерная сыпь,
Росы дрожит желаемая влага,
Чтоб луг-изгой от жажды не погиб, —
И ты к нему не сделаешь и шага.

Бери-ка под руки и берега холмы,
И скалы, плоские, как выпитые фляги, —
Еще попомним скифской кутерьмы
Набеги в помыслах о благе.

Еще поцарствуем на равных — не робей! —
Потешимся поочередно,
Полетом пепельным ленивцев-голубей
Еще надышимся свободно.

Пускай смущение, настигнуто зрачком,
Пушинкою захолонуло,
Язык сковало сахарным ледком,
Волной нахлынуло, начальное вернуло, —

Пусти к минувшему! — с ним все-таки теплей —
Там вхожи мы в туманные покои,
Покуда ветер, веющий с полей,
Наполнит наши кубки над рекою.

Роза вечером к западу клонится,
Тяжелеет ее голова, —
Ты одна в моем сердце, бессонница,
Заронила живые слова.

Семена ли твои небывалые
Стебельками из почвы взошли —
Или к осени думы немалые
Пятипалые свечи зажгли?

И к чему тебе роза-красавица
С лепестками, дыханья нежней,
Если взору дремотному нравится
Приближенье неспешное к ней.

Если телу усталость не новостью,
А наследьем покажется вдруг —
И, терзая с мятежницей-совестью,
Не смыкается жизненный круг,

Если вечером, еле очерчена
Навеваемой силой тепла,
В дом твой давешний милая женщина
Долгожданной хозяйкой вошла? —

С нею в нынешнем доме спокойнее
Жить, как лебеди вместе живут, —
Оттого и гляжу я спокойнее
На бессонницы скрученный жгут:

Не зажжешься немилой кормилицей
Тех миров, где тропы не найти! —
Только песне бы влагою вылиться
Да цветы привечать на пути,

Только б очи влечение чуяли,
Эту розу признав неспроста,
Где играют — воздушные струи ли? —
Колебаньем вечерним листа.

Не в парках надо им расти,
Где нет ни места, ни названья,
А так, чтоб нам произнести
Слова смиренья и признанья.

Одни багрянцем налиты,
Другие розовы и смутны —
И остраненности черты
Мы постигаем поминутно.

Над ними небу не дано
Пылать и властвовать лукаво —
Ведь им понять не суждено
Вотще дарованное право.

Прядут ли Парки нить свою
Иль ночь не мыслит затрудненья,
Склоняясь ивой на краю
У водоема вне сравненья, —

Но им, пристыжено-живым,
Прижаться хочется к водице,
Чтоб взглядов ранам ножевым
До самой осени продлиться,

Покуда хлада торжество
Затронет их сквозь запах дыма,
Как осознание того,
Что были так необходимы.

Небывалою болью для белых лилей
Будет утро, когда их не станет, —
И от ласки в тоске ты не скажешь смелей,
Что одно тебе сердце туманит,
Что одно тебя мучит в морозной пыли,
Там, где иней внимания тоньше, —
Что уйти от лилей и забыть не смогли,
Стали только терпимей — не больше.

Нет в смятении тонком надменности той,
Что сама — увядания свойство,
И не ведаем мы впереди, за чертой,
Чем ты будешь для нас, беспокойство, —
Не души ль ты упавшей прощальный порыв
Иль горенье души воспарившей? —
И куда тебя денешь, смущенья не скрыв,
Чтобы легче дышал говоривший?

Книга есть на земле, что мудрее зеркал,
Отражавших, гордясь искаженьем, —
В ней записано так: разве ты не бывал
Этих белых лилей продолженьем?
Разве свет их не ты, выходя из аллей,
Выносил, словно не было краше
Этих бедных полей, этих белых лилей?
Разве счастье не найдено наше?

Мы ждем дождя — ужели сам
Сойдет сюда, где дом насуплен,
Где был снесен последний храм
И мир ценою крови куплен?

Внизу мелькает юркий стриж,
Хватая воздух клювом цепким, —
И как пред легким устоишь
Полетом в глубь, как в гости к предкам?

Вверху молочно-сизоват
Настой туманности нестойкой —
И каждый пласт ее объят
Уже светлеющей прослойкой.

Все утро горлиц не слыхать
Не странно ль нам в часы раздумья?
И кроны трудно колыхать
Садам в плену благоразумья.

Уже накрапывает — вот
Блеснула капля — но, помедлив,
Другую вроде и не ждет —
И этот миг досадой въедлив.

И день, свернувшийся ужом,
Не веря слухам небывалым,
Спешить не хочет за стрижом,
Зане довольствуется малым.

Стоярусная выросла ли высь,
Теснящаяся в сговоре тенистом, —
Иль давнего названья заждались,
Огни зажглись разрозненным монистом, —

Нет полночи смуглей в краях степных —
Целованная ветром не напрасно,
Изведала утех она земных
Всю невидаль — поэтому ль пристрастна?

Весь выпила неведомого яд
И забытье, как мир, в себя вобрала,
Чтоб испытал огромный этот сад
Гнев рыцарей, чьи подняты забрала.

Меж замерших стволов, обнажена,
Уже ошеломляюще желанна,
Плечом поводит Дева-тишина,
Свечой в воде отражена нежданно.

Полны значения и тропки перевод
С издревле чтимого наречья,
И чуждый взгляд, что мед пчелиный пьет
Из чаши жреческой — в ней участь человечья.

Ты все мне выскажешь — я весь внимать готов,
Запечатлеть свободно, без усилий,
И отпечатки легкие следов,
И слой фосфоресцирующих лилий.

И вся фантасмагория ветвей —
Не более, чем новая обитель,
И будешь ты из многих сыновей
Один в избранничестве житель.

Гляди внимательней — понять и мы должны:
Где голос трепетней и пламень своевольней?
Кто в том порукою, что близко до луны
И дверь туда не обернется штольней?

И в числах циклопических светла ль
Улыбка дальновидного Египта,
Чтоб доли не разгадывала даль
И пряталась отшельницею крипта?

Поведай при свидетелях живых —
Мерещатся ль огни святого Эльма
На вежах и вратах сторожевых
Иль слепота обманывает, шельма.

Сумеешь ли, героям не в пример,
Нащупать нить и справиться с кошмаром,
Избавившись от власти грозных сфер,
Где мрак ревет библейским Велиаром?

Нет знахарей, чтоб травы принесли, —
Магическое зеркало разбили —
И лишь осколки, брошены в пыли,
Оправдывают путаницу были.

Другая жизнь воскреснет на холмах —
Из недр ее рубин с аквамарином
Гелиотропам, вспыхнувшим впотьмах,
Поведают о горле соловьином.

Там осени заоблачная весь,
Где ощутима в воздухе безлистом
Замазка мудрости — таинственная смесь,
Открытая Гермесом Трисмегистом.

Ну вот и он! — хоть день дождался,
Терпенья четки обронил, —
Спокойный вздох в садах раздался.
Просторным шумом слух пленил.

Кусты под каплями притихли,
Набухли венами стеблей —
И соль жары намокла в тигле,
Чтоб влаге помниться смелей.

И мыслям, стало быть, свободней
На стогнах дышится вдали —
Как будто милостью Господней,
Как этот дождь, они пришли.

Когда б читали мы скрижали
Освобожденья от оков,
Чтоб виноградины дрожали,
Смущая сладостью зрачков?

Кричит петух, алея гребнем, —
Ему и нынче недосуг —
И пахнет почва правом древним
На произросшее вокруг.

Вам приветствовать первым дано
Приближение стени осенней,
Золотое плеснувшей вино
Снисхожденьем для стольких растений.

Отстранилась природа от вас —
Вы избранницы — нет вас грустнее, —
Никого, кто бы понял и спас, —
Есть изгнанье — оно не страшнее.

Не удержишь в очах синевы
Чуть подольше положенных сроков —
Раз от почвы оторваны вы,
То лишились живительных соков.

Поглядим же и мы заодно —
Вы все те же — и все же другие —
Увядать на виду суждено,
И замучила вас ностальгия.

И уход ваш — туда, насовсем —
Непростым остается подарком,
Уступая толпе хризантем
Ваше место под солнцем неярким.

В груди дыханье затаив,
Ты молчалив? — я молчалив, —
Звезда над кровлями сверкает,
Чужою кажется рука,
И боль висков не отпускает —
Куда как с веком коротка! —
И так послушен каждый час
Прикосновенью влажных глаз.

Как сердце тянется к тебе!
Возьми хоть горстку лунной пыли —
Ведь это в ней тебя забыли,
И лишним там не по себе.

В окне, раскрытом для ветров,
Стихают отсветы костров,
Чтоб ночи явленное чудо
Пришло, не выдав ни светил,
Ни слов, — их стольким посвятил! —
Ни возвращения оттуда,
Где гор мерещится гряда,
Чего хватило б навсегда.

Все было с нами наяву —
Теперь мечтать о нем — к чему бы?
И с кем глаза теперь и губы?
Я их простил, и вот — живу.

Когда подумаешь опять,
Как просто это потерять,
Еще задуматься успеешь,
Еще посетуешь, поймешь,
Что никуда ты не уйдешь
И прошлым рук не отогреешь, —
Послушай сказку о былом —
Она махнет тебе крылом.

Не прекращалось, как и встарь,
Ее высокое соседство –
Но к возвращенью нету средства
И безрассудства пуст алтарь.

Вокруг невидимого дня,
Подобны пению огня,
Кружатся пчелы желтым роем,
В цветах — алмазные мазки
Росы, не ведавшей тоски, —
А мы никак ее не скроем, —
И причитания сверчков
Утяжеляют вес оков.

Не обошла меня беда —
Но все же люди не узнают,
Зачем была она горда, —
А звезды — звезды так сияют!

Образы жизненных вех
С вежами судеб не спутать —
Ах, этот грецкий орех! —
Плечи бы в трепет закутать.

Разные земли я чтил,
В их деревах забывался —
Только его не забыл,
Здесь он меня дожидался.

Есть у ореха провал
Где-то в шумящем сознанье —
Там я еще не бывал —
Вырвано с корнем признанье.

Хоть не спасут естества
Листья, видавшие виды,
Сущность ореха жива —
Там, под покровом Изиды.

Когда б не хладного покрова
Давно заслуженный укор,
Мы понимали б с полуслова,
К чему пришли с недавних пор,

К чему приблизились вплотную, —
И встречи нет с Лесным Царем,
Но я к преданьям не ревную —
Лишь утро смотрит сентябрем.

Теперь пора бы повидаться
Отдельно с каждым из древес,
Чтоб с глазу на глаз разобраться
В неугасимости чудес.

При чем здесь, право, Провиденье,
Когда надменно и светло,
Забот не зная снисхожденья,
К цветам томленье подошло?

О Боже! — вечность не приманка,
Не с картами ворожея,
Но за окошком спозаранку
Шитье берущая швея.

Я твои навек запомнил слезы —
Оттого-то сразу подойду,
Золотой трепещущей угрозы
Ощутив присутствие в саду.

Ну, конечно, легок на помине
Ровно в срок поспевший ветерок,
Чтоб найти сокровищем в пустыне
Дорогого времени урок.

Породнись со мной, подомовничай,
Позабудь о том, что так стара, —
Ты мудра — и, как велит обычай,
Ты — рассвета старшая сестра.

Украшай хоть поднизью жемчужной
Ты чело с обидою морщин —
Вспоминать минувшего не нужно,
А с грядущим спорить нет причин.

До чего ж сильно пережитое —
В нем обильны солнце и дожди, —
Уходить не смей! — побудь со мною,
Благодарной тенью погоди.

Как царишь ты, яблоня, меж юных,
Ненадежных выросших подруг!
Ты сама — лишь музыка в канунах,
Как птенцы, собравшихся вокруг.

День снисхожденья прожит —
Завтра уже пора,
Что ожиданье множит
В желтом дыму костра.

Может, в душе вздыхая,
Вспомним и мы вдвоем:
Это ступень такая —
Значит, и песнь споем.

Если же осмотреться
Просто по сторонам,
Только ли обогреться
Вдруг не удастся нам?

Ты ведь совсем не вечем
Слышен, вечерний гул, —
Да и гордиться нечем,
Разве упрямством скул.

Ты ли мне нужен этим
Низким круженьем ив? —
Только один на свете
Миг постиженья жив.

И разлучаясь с летом,
Благословляю шлях,
Где не спешим с ответом
На холодок в полях.

Ты коснешься разбуженных глаз,
Возникая из птичьего стона,
Где невидимый режет алмаз
Раздвижное стекло небосклона.

И осколки, упав на цветы,
Словно капли плакучего хлада,
Вызывают прилив красоты
В глубине обреченного сада.

В самом деле — неужто не он
Все прозрел, позабыв забобоны, —
Да и ты ведь сошла не с икон,
И твои ль не безумны законы?

Так по-царски ты станешь дарить
Этим листьям свои песнопенья,
Так по-женски сумев покорить,
Что очнешься — а там и Успенье.

А потом — разберу ли потом
Не следы — хоть присутствие оных,
Где дымок, завиваясь жгутом,
Навевает хандру на влюбленных?

Не рыданий — предчувствия слез
Я ищу в хрусталях и туманах,
Где сочувствие срезанных роз
Лишь повязкой осталось на ранах.

Обворожила ты с утра,
Войдя владычицею новой
Под своды нашего костра,
К щеке прижавши лист кленовый.

Я повинуюсь наобум
И все желанья выполняю, —
Мой слух целебный застит шум —
В нем жизнь мерещится земная.

Отягощенный каждым днем,
Я становлюсь еще наивней
От прежних игрищ, где — с огнем,
А где — с сумятицею ливней.

Но мне по нраву эта власть,
Не позволяющая толкам
Охулки на руку не класть,
Впиваться жалом тихомолком.

И счастлив буду я трудом
Собрать когда-нибудь навеки
Все то, что злом, как ломким льдом,
В живом не скроешь человеке.

В нем только внутренним теплом
Любви поддержано даренье
Сквозь пепел мыслей о былом,
И весь он — мира сотворенье.