Книжно-Газетный Киоск


Глава восьмая

Подтолкнув замешкавшегося от неожиданности Алексея, вызванный дежурным лейтенантом караульный отвёл матроса в кабинет и встал у двери. Через несколько минут появился седой особист со шпалами подполковника. Этого времени Алексею хватило, чтобы понять: его арестовали. Арестовали там, где он рассчитывал найти поддержку и помощь. Отпустив караульного, седой указал Зацепину на стул, а сам начал прохаживаться по кабинету.

— Вы с какого корабля, старшина? — Особист говорил по-русски с акцентом. Похожий выговор, только более резкий, Зацепин слышал у бойцов латышского полка под Таллином.
— С эсминца «Гордый», товарищ подпол...— начал Алексей, не решаясь называть подполковника капитаном.
— Капитан госбезопасности Рейниекс, — спокойно поправил седой. — Участвовали в Таллинском переходе?
— Так точно! За что меня арестовали, товарищ капитан? Ведь я. — Не имевший дела с чекистами Алексей всё ещё не понимал, что не попадись он случайно на глаза этому седому подполковнику, или капитану (поди, разберись), какой-нибудь другой особист, вроде того в госпитале, не теряя времени, руками и ногами выбивал бы из него показания.
— Пока только задержали. Дальнейшее зависит от вас.
— Но я уже всё доложил дежурному. Всё как есть.
— Всё? — переспросил капитан. — И о том, как сбежали, тоже? Вас задержали в госпитале для письменного объяснения, ваше бегство — преступление, за которое по законам военного времени полагается расстрел. Но поскольку вы сами явились к нам, я пока ещё разговариваю с вами.

Хотя чекист говорил спокойно, тон, которым он произнёс слово «расстрел» лучше всего объяснил Зацепину, что с ним не шутят.
Алексей подумал, что так, как он сейчас, наверное чувствует себя рыба, выброшенная на берег. Бьётся, бьётся, а в море ей не вернуться. Этот особист по-видимому главный. И о побеге он уже знает. Значит, тот лейтенант в кожаном плаще успел доложить.

— Какие у вас основания утверждать, что Михаэль Гольдштейн не диверсант? У нас другие сведения. — Алексею казалось, что седой, как опытный охотник, загоняет его в ловушку и только ждёт, когда жертва сделает неверный шаг. Просто у него свой метод: не кричит, говорит ему «вы». А что если это ещё хуже мата и угроз?
— Да ведь я... — у Зацепина перехватило дыхание и он невольно сделал паузу, — сам видел, как он воюет. На моих глазах здоровенного немца свалил. Потом ещё одного (прибавив Михаэлю убитого немца, Алексей почувствовал, что сам начал верить в свою выдумку). Товарищ капитан госбезопасности, ну какой из него диверсант? Парнишка-то совсем молодой, чистый городской салага, ругаться даже не умеет. Дома возле мамки да няньки сидел, сам мне рассказывал. Отец у него доктор там был в этой Риге известный, на самой, говорил, центральной улице жили.
— Доктор? — прервал Алексея капитан. — А как звали отца не говорил?
— Говорил, да только не запомнил я точно. Имя-то не наше. Чтото там на «зэ»: Зиман, Заман.
— Может, Залман? — демонстрируя отменную память, спросил капитан. Он вспомнил доктора Гольдштейна, за которого в своё время ходатайствовал сам Калнберзин. Редкий случай. Даже высокие партийные начальники испытывали трепет перед ведомством товарища Берии.
— Точно! — обрадовался матрос. — Залман.

— Та-а-к, — протянул капитан. Он вспомнил не только доктора. В его кабинете, в Большом доме на Литейном, остался лежать на столе рапорт, полученный от Юриса Вецгайлиса, батальонного комиссара формируемой в Гороховецких лагерях под Горьким Латышской дивизии. Тот просил разыскать и направить в его распоряжение бойца 1-го латышского полка Михаэля Гольдштейна, как студента, в совершенстве знающего немецкий язык. Капитан подумал тогда, что знающий немецкий Михаэль пригодился бы ему самому. Уезжая в Кронштадт вместе с Усатенко, он решил заняться этим делом по возвращении, но теперь, похоже, далеко искать не придётся. Кажется, всё совпадает. А с моряком что делать? Ведь сбежал. И вот ещё что: Усатенко так просто не успокоится, даже если он, капитан госбезопасности Рейниекс, ему прикажет. Делать нечего, самому придётся поехать в госпиталь.

— Будем разбираться, — сказал Рейниекс, — а вы, старшина, пока останетесь у нас. До выяснения.

В тумане полузабытья Михаэль, уже много часов находившийся в пропахшем кровью и потом коридоре госпиталя, решил, что бредит, когда наклонившийся над ним высокий седой военный, звания которого он не разобрал, сказал кому-то стоявшему рядом:
— Этот боец под нашим наблюдением. Его бумаги пока у меня. Займитесь им и учтите, что он должен лежать отдельно.
У говорившего был какой-то прибалтийский акцент. Это Михаэль уловил сразу.
— Приставить охрану?—услужливо переспросил кто-то невидимый.
— Нет, это лишнее. Ширму поставьте.

В кармане у Михаэля оставались документы Бины. Усатенко не догадался его обыскать. Голова стала проясняться, и мелькнула мысль: если с него снимут одежду, обратно он её не получит. Документы пропадут, и никто не узнает, как погиб Бина. Михаэль полез во внутренний карман, и это не укрылось от седого:

— У вас ещё что-то есть?
— Документы товарища. Погиб под Таллином. Передайте...
— Передадим куда надо. Не беспокойтесь.

Михаэль ощутил, что к нему начинает возвращаться уже прочно забытое за время боёв чувство покоя. Он не знал, кто стоит перед ним, но понял, что этот человек не намерен причинить ему зло. Высокий кивнул на прощание и пошёл по коридору, глядя под ноги, чтобы не наступить на раненых, а Михаэля подхватили крепкие руки санитаров. Через час он уже дремал в углу палаты за ширмой, так и не осознав полностью происшедшее, не успев подумать о том, куда подевался отобравший у него документы чекист в кожаном плаще, и вспоминая с благодарностью седого офицера, как внезапно появившегося из облака ангела-спасителя.

А чекист в кожаном плаще никуда не делся. Он сидел в кабинете, дверь которого удалось открыть Алексею, и писал отчёт о самоуправстве капитана госбезопасности Рейниекса, отобравшего у него документы немецкого лазутчика Гольдштейна и покрывающего сбежавшего дезертира матроса Зацепина. Усатенко не мог себе простить, что вернул моряку его удостоверение. Отчёт он рассчитывал передать своему непосредственному начальнику капитану госбезопасности Шмелёву. Лейтенант знал, что Шмелёв ненавидит Рейниекса, и надеялся погреть руки на конфликте двух капитанов. Увлечённый составлением кляузы, он не заметил, как Рейниекс вошёл в кабинет.

— Отчёт по Таллинскому переходу? — спросил капитан. — Не рано ли? Мы лишь вчера приступили к работе.
— Не отчёт это, товарищ капитан госбезопасности, — промямлил застигнутый врасплох Усатенко. — Это... это личное...
Рейниекс понимающе кивнул.
— Задание для вас, товарищ Усатенко. Поедете на южный берег. В связи с обострившейся фронтовой обстановкой некоторых участников Таллинского перехода спешно отправили туда без проверки. Необходимо установить их личности. Нельзя пропустить ни одного. Учтите: новый начальник нашего Управления — человек серьёзный. Я Петра Николаевича хорошо знаю. Работали вместе. Отправляйтесь прямо сейчас. Здесь вас заменит кто-нибудь из отдела. Счастливой дороги!

Усатенко тупым взглядом проводил капитана, и когда за Рейниексом закрылась дверь, громко и с наслаждением выругался. Этого он не ожидал. Переправляться под бомбами через залив на усеянный осколками и пулями клочок земли, где идут отчаянные бои с рвущимися к Ленинграду немцами, чтобы кого-то проверять? Этот Рейниекс из ума выжил! В такой обстановке сам чёрт никого не найдёт, а вот голову сложить все шансы имеются. И что теперь делать? Шмелёва рядом нет. Но если бы и был. Руководство Ленинградского НКВД сменилось несколько дней тому назад, и этот коварный лис Рейниекс специально сообщил, что новый начальник — его близкий знакомый. Вот так! Усатенко с горечью поглядел на зажатый в руке отчёт. Теперь этим клочком можно подтереться. Он подумал о том, что надо где-то перекусить, прежде чем идти на пристань и плыть под обстрелом в каком-нибудь утлом катере в сторону Ораниенбаума, и потянулся за висевшим на гвозде плащом.

Капитан госбезопасности Рейниекс — бывший латышский стрелок, со времён гражданской служивший в ЧК, вовсе не был ангеломспасителем, как с благодарностью думал о нём Михаэль. Истязателем и садистом он тоже не был, предпочитая, как заподозрил Алексей, играть роль «доброго» следователя. На судьбе Михаэля Рейниекс задержался не потому, что Усатенко лепил мальчишке совершенно бредовое обвинение, и не потому что у него было особое отношение к доктору Гольдштейну, с которым он беседовал в рижском НКВД, склоняя того к сотрудничеству. Рейниекс догадывался, что Юрис Вецгайлис не случайно просит найти и направить парня в Латышскую дивизию, а с Юрисом капитана связывало многое. По линии внешней разведки НКВД Рейниекс курировал, в своё время, латвийское коммунистическое подполье, в том числе деятельность Юриса, засланного в организацию айзсаргов. Перед войной, работая в Риге, Рейниекс продолжал поддерживать тесные контакты с видным комсомольским деятелем Вецгайлисом, активно помогавшим «органам», и по этой причине просьба Юриса была адресована именно ему. Но прежде чем выполнить просьбу, нужно было замять и закрыть дело Михаэля Гольдштейна. Поэтому Усатенко был отправлен на фронт, хотя полномочия Рейниекса позволяли использовать для проверки «таллинцев» любого человека из Особого отдела флота. То что Михаэль ранен, облегчало положение. Если бы он не лежал в госпитале, пришлось бы подержать его в камере.
И Михаэль лежал в полном одиночестве, наслаждаясь покоем. Только стоны и крики за ширмой напоминали о том, что палата наполнена ранеными, и он должен благодарить судьбу за то, что не видит ежедневных, ежечасных страданий. Кости придавленной ноги не были повреждены, плечо заживало, делал своё дело молодой организм, и через две недели врач заявил, что Михаэля можно выписывать. За это время Ленинград оказался в блокаде, госпитальный рацион, и прежде не слишком обильный, стал сокращаться, но Михаэля, даже полуголодного, волновало другое: он не имел представления о том, что с ним будет дальше. При выписке ему было сказано, что он должен незамедлительно явиться в Особый отдел флота к капитану госбезопасности Рейниексу. На все вопросы в госпитале отвечали, что таково указание, и больше им ничего не известно.

В Особый отдел Михаэль направлялся без страха. В пути он попал под бомбёжку и переждал её, лёжа на земле, так как укрыться было негде. Странно, но даже во время налёта он ощущал спокойствие. Не то чтобы совсем не боялся, но к рёву «юнкерсов» привык ещё под Таллином. Михаэль не знал фамилии офицера, решившего его судьбу в забитом ранеными коридоре госпиталя, но подозревал, что это и есть Рейниекс. В полной уверенности, что скоро всё окончательно разъяснится, Михаэль обратился к часовому у входа в штаб флота:

— Товарищ! Как пройти в Особый отдел?

Но часовой не отвечал, и только когда Михаэль в третий раз повторил свой вопрос, вызвал начальника караула. Тот с подозрением посмотрел на Михаэля, которому в госпитале выдали большую, не по размеру, выцветшую гимнастёрку, такие же штаны и старые кирзовые сапоги.

— Тебе что здесь нужно, парень?
— Я должен явиться в Особый отдел.
— Документы!
Михаэль протянул выписку из госпиталя. Больше у него ничего не было.
Начальник караула повертел в руках бумажку.
— Документы, я спрашиваю! Ты кто такой?
Прошло ещё несколько минут, пока начальник понял: документы Михаэля в Особом отделе, а сам он находился в госпитале без документов.
— Стой здесь! Бурлаков! Держи его на всякий случай под прицелом!
Под прицелом Михаэль простоял не меньше четверти часа. Наконец из здания вышел матрос. Сняв с плеча винтовку, он жестом приказал Михаэлю следовать внутрь. Встретивший их в Особом отделе дежурный тотчас потребовал у Михаэля документы.
— Меня выписали из госпиталя. При этом мне передали, что я должен явиться в Особый отдел флота к капитану госбезопасности товарищу Рейниексу, — терпеливо объяснил Михаэль. — Мои документы у него.
— Рейниекса нет, — коротко ответил дежурный.
— А. а что же мне делать? — Михаэль почувствовал, как сжимается сердце, а в глубине души нарастает тревога.
— Сейчас узнаю, — сказал дежурный, берясь за телефон. Михаэль решил, что дежурный связывается с находящимся где-то в другом месте Рейниексом, но услышал фамилию какого-то Усатенко.

— Садись и жди, — сказал дежурный, опуская трубку и указывая на стул. Неизвестные люди в армейской и флотской форме входили и выходили, проходили по коридору, с любопытством, а то и с подозрением глядя на Михаэля, открывали и закрывали двери кабинетов, но Михаэль сидел, не видя и не слыша ничего. Приподнятое настроение, которое было у него с утра, сменилось гнетущим чувством обречённости, надежда уплывала на глазах. Где же Рейниекс? А с другой стороны, почему он подумал, что этот Рейниекс будет решать его проблемы? Потому что они оба из Латвии? Слабый аргумент. Правда, в госпитале Рейниекс устроил ему отдельную палату. Если это вообще был он. Так что же происходит? Неужели мало Таллинской обороны и страшного морского перехода, когда немецкая авиация свободно расстреливала и бомбила почти беззащитные корабли, и надо что-то ещё доказывать и объяснять? Чтобы оторваться от тревожных мыслей и успокоиться, Михаэль начал разглядывать на стене картину, изображавшую Ленина в окружении машущих винтовками матросов и солдат, когда подошедший офицер спросил резким, не предвещающим ничего хорошего голосом:

— Фамилия? Имя?
— Гольдштейн Михаэль.
— Почему здесь? Откуда явился?
— Из госпиталя. Мне было сказано...
— Достаточно! Встать! Руки за спину! Вперёд!

По длинному коридору они дошли до лестницы. Ступени вели вниз. Михаэль понял, что они спускаются в подвал. Но ещё хуже было то, что он узнал своего конвоира. Это был тот, кто в госпитале забрал у него документы. Но ведь потом документы оказались у Рейниекса, а если нет — в любом случае у того человека, благодаря которому он сейчас стоит на ногах. Вернее, не стоит, а спускается куда-то. Наверное, в камеру. Так и есть. Но почему? Что от него хотят?

В камере стоял привинченный к полу железный табурет. Указав на него Михаэлю, офицер сел за стол. На его защитного цвета петлицах выделялась тёмно-зелёная капитанская шпала.

— Рассказывай! — бросил капитан.
О чём? — искренне удивился Михаэль.
— О чём? Это ты лучше меня знаешь. О том, как планировал взорвать эсминец «Гордый» и привлёк для этой цели члена экипажа старшину второй статьи Зацепина.
Михаэль молчал. Обвинение было настолько невероятным, что у него перехватило дыхание.
— Ну! Я долго буду ждать?!
— Товарищ капитан... — наконец открыл рот Михаэль.
— Лейтенант госбезопасности. Итак: кем ты заслан, с кем связан?
— Заслан? Я добровольно вступил в Рабочую гвардию. Это могут подтвердить.
Лейтенант отмахнулся:
— Ты мне дурочку не строй! Будешь молчать — пристрелю! Расскажешь всё, как есть — может и сохранишь свою подлую жизнь.
— Так я и говорю: участвовал в обороне Риги, воевал в Эстонии.
— Воевал? — лейтенант через стол наклонился к Михаэлю, — знаю, как ваш брат воюет. А вот шпионить вы мастера. У тебя немецкий — родной, а чешешь по-русски чисто. Ну что? Сознаваться будешь? Как удалось матроса завербовать?

Лейтенант, в который уже раз, со злобой подумал о том, что ускользнувший от него матрос как ни в чём не бывало вернулся на свой эсминец, хотя его следовало расстрелять. Это Рейниекс отпустил в нарушение всех инструкций, пока он, лейтенант госбезопасности Усатенко под огнём выполнял свои обязанности чекиста. Ничего, сегодня у него будет материал и на Рейниекса. Лейтенант смотрел Михаэлю в глаза, как смотрит на жертву удав, и Михаэлю показалось, что ещё мгновение — и он начнёт его душить, как душил тот немец, которого убил Алексей. Ужас накатывал, как в окопах под Таллином, но ощущение было иное. Даже там, в бою, было легче. Там были товарищи, и Михаэль это знал, а здесь, в камере, его держат за горло смертельной хваткой, и некому помочь.

— Товарищ лейтенант, — Михаэль чувствовал, как противно, почти умоляюще, звучит его голос, — я всё объясню...
— Я тебе, щенок, не товарищ! — Лейтенант вышел из-за стола и, схватив Михаэля за плечи, рывком приподнял его и отшвырнул к стене. — Прибью тебя прямо тут! Последний раз спрашиваю!

Михаэль больно ударился о каменную стену, и встав на ноги, увидел идущего на него лейтенанта. Сомнений не было: этот выполнит угрозу.
— Скажешь?
Внушительный кулак должен был оставить во рту прижавшегося к стене Михаэля привкус крови и острые осколки сломанных зубов. Но Михаэль не зря занимался боксом. Ему удалось уйти от удара. Кулак лейтенанта врезался в камень, на лице появилась гримаса. С минуту он стоял, словно не веря в случившееся, а потом, стряхнув кровь с руки, расстегнул кобуру.

— Сейчас прикончу тебя, жидок!

Скрежет отворяемой двери послышался в тот момент, когда лейтенант извлёк пистолет и уже взвёл курок. Голос, который Михаэль не спутал бы ни с каким другим, хотя слышал всего лишь раз, произнёс:

У вас всё в порядке, товарищ Усатенко?
Лейтенант госбезопасности застыл с пистолетом в руке.
Вошедший — теперь Михаэль был уверен, что это Рейниекс — покосился на пистолет, но промолчал, и не услышав ответа на свой вопрос, снова обратился к лейтенанту:
— Товарищ Усатенко! Вам надлежит немедленно вернуться в Ленинград. Враг рвётся к Пулковским высотам. В бой брошены все резервы. По распоряжению начальника Управления вы назначаетесь заместителем командира сводного полка НКВД. Вот ваше предписание. Отправляйтесь немедленно. А с ним, — указал на Михаэля Рейниекс, — я сам разберусь.
— Но я только вчера говорил по телефону с капитаном госбезопасности Шмелёвым, — пробормотал, убирая пистолет в кобуру и мысленно проклиная Рейниекса, ошеломлённый Усатенко, — и он подтвердил, что я остаюсь в Кронштадте.

Лейтенант был уверен, что это Рейниекс постарался сплавить его на передовую.

— Обстановка изменилась, — спокойно ответил Рейниекс. — Нужно будет — все пойдём на фронт. Нельзя пропустить гитлеровцев к Ленинграду.
«Ты-то пойдёшь,» — со злобой подумал Усатенко. Не говоря ни слова, он козырнул и вышел в подвальный коридор, поклявшись, если останется жив, свести с Рейниексом счёты.

Капитан повернулся к Михаэлю, которого трясло. И хотя за Усатенко закрылась дверь, мелкая дрожь не проходила.

— Успокойтесь, — сказал Рейниекс. — Присядьте.
Михаэль, всё ещё не веря, что перед ним не Усатенко, а Рейниекс, сел на край табурета.
— Вы говорите по-немецки, — то ли спрашивая, то ли утверждая, продолжал Рейниекс.
— Так точно, товарищ... — незнакомый со званиями НКВД Михаэль не знал, как обращаться к Рейниексу.
— Капитан госбезопасности Рейниекс. Вы знаете Юриса Вецгайлиса?
— Так точно, товарищ капитан госбезопасности.
— Можете отвечать просто: да, нет.
— Слушаюсь.
— Ваше дело закрыто, обвинение снято, и вы отзываетесь в распоряжение батальонного комиссара Вецгайлиса. Поедете в Гороховецкие лагеря, это под городом Горьким. Документы и сопроводительную записку получите у дежурного.
— А поезда ходят? — Михаэль всё ещё очень смутно понимал, что происходит под Ленинградом. И всё ещё плохо соображал, с трудом приходя в себя после очередного потрясения.
— Ленинград в блокаде, — ответил Рейниекс по-латышски и добавил, переходя на «ты», — у тебя есть только одна дорога, парень — через Ладогу.
— Ладожское озеро?
— Да. Учти: путь непростой. Ты где эти тряпки получил? — спросил Рейниекс, указывая на одежду Михаэля. — В госпитале? Скажи дежурному, что я приказал тебя обмундировать. Ну что? Счастливого пути! Передавай привет Юрису! Он дал тебе отличную характеристику. И твой командир Фолманис тоже.
— Жанис?
— Он самый. Ну что стоишь, солдат? Иди!

Глядя в спину уходящему Михаэлю, Рейниекс подумал о том, что только личное знакомство с новым начальником Ленинградского Управления НКВД Кубаткиным помогло закрыть дело Михаэля Гольдштейна и отправить лейтенанта госбезопасности Усатенко на фронт. И что он, Рейниекс, успел вовремя, иначе лежал бы сейчас этот паренёк на цементном полу. А ещё Кубаткин сообщил, что в Наркомате положительно рассматривают кандидатуру Рейниекса как будущего куратора Латышской дивизии по линии НКВД. Это значит — особый отдел армии, не меньше. И тогда эти двое: Юрис и его Михаэль могут пригодиться. А может, пригодятся и раньше. Опытный Рейниекс предполагал, что Усатенко замыслил месть, и готовился к борьбе на тот случай, если лейтенант госбезопасности вернётся живым из-под Пулкова. И вообще — плох тот чекист, у которого нет своих людей в опекаемых подразделениях.

Через час, переодетый и накормленный, Михаэль вышел сквозь те же двери, куда утром вошёл в сопровождении вооружённого матроса. Ему надо было найти Алексея. Не повидав его, он не мог уехать из Кронштадта. Но Михаэль не подозревал, что Зацепин тоже побывал в Особом отделе. Правда, находился он там недолго. Отпустили его вечером того же дня. Возвращая документы и не глядя на Алексея, дежурный офицер мрачно сказал:

— Выкрутился, матрос. Чеши отсюда, да побыстрее! Повезло тебе с начальником из Ленинграда.
Алексей и сам это чувствовал. Только он не знал, что у ленинградского начальника на его счёт были свои соображения. В доверительной беседе с матросом Рейниекс рассчитывал получить необходимый материал на капитана Ефета, роль которого во время Таллинского перехода вызывала сомнения: то ли он герой, спасший корабль, то ли эсминец подорвался из-за граничащей с вредительством некомпетентности командира и других офицеров. Капитан госбезопасности склонялся ко второму варианту, и только преждевременный отъезд получившего новое назначение Рейниекса из Кронштадта спас Алексея от диллемы: идти на сделку с совестью и дать показания против командира, или отстаивать правду.

Уже близилась ночь, когда старшина второй статьи Зацепин поднялся на борт своего эсминца. Капитана не было на корабле, а второй помощник, едва только матрос начал говорить, понимающе остановил его жестом руки:

— Знаем, знаем. Отличился, старшина. Наслышаны. Благодарность тебе за содействие органам. Завтра капитан объявит. А пока — отдыхай.

И Алексей, недоумевая, спустился в кубрик. Он удивился бы ещё больше, если б узнал о сообщении, которое получил командир эсминца от капитана госбезопасности Рейниекса. В сообщении говорилось, что старшина Зацепин, оказавшись в госпитале, проявил бдительность, помогая уполномоченному НКВД. Подумав о том, в какой опасности он находился сегодня, Алексей вспомнил, как два года тому назад, перед уходом в военкомат, когда провожавшие родственники и друзья высыпали во двор, к нему, улучив момент, подскочила бабка Пелагея с иконой. Он даже рассердился тогда:

— Ты что, бабуля?! Я же комсомолец!
— И что? Перекрестить не могу своего внука? А ну, давай становись! Не упрямься! Может она тебе жизнь спасёт.

И перекрестила. А что если та икона и взаправду действует? С начала войны ни одной царапины, и сегодня — сплошные чудеса. И с Мишкой всё будет в порядке, он в этом уверен. Иначе бы парнишку не отпустили. Он ещё навестит салажонка и расскажет о своих приключениях. Успокоенный, Алексей добрался до койки и мгновенно заснул.

Но навестить Михаэля не удалось. Зацепин безвылазно находился в доке. Не могло быть и речи о выходе в город. И когда Михаэль сам нашёл Алексея, и моряк выбежал на проходную в испачканной мазутом робе, их встреча продолжалась недолго. Михаэль так и не узнал о приключениях старшины. О том, как тот сумел открыть дверь, сбежать от Усатенко, добраться до Особого отдела и поговорить с Рейниексом. Зато Алексей услыхал короткий рассказ Михаэля о том, как его чуть не застрелил лейтенант госбезопасности.

— Вот гнида! Да это же враг! В самом НКВД пасётся! Как можно не раскусить такого? — возмутился Алексей.
Михаэль промолчал. О том что по сценарию Усатенко завербованный Михаэлем Зацепин должен был взорвать корабль, он ещё не успел рассказать.
— Подполковник этот, или как его там, капитан госбезопасности — вот настоящий чекист, — не успокаивался матрос. — Спросить бы у него, как мы оказались в Таллинской мышеловке! Почему не уберегли флот?

Михаэль понял, что Алексей говорит о наболевшем, пытается высказать то, что у него на душе, и удивлялся прямодушию моряка. Разве можно задавать такие вопросы там, где из чего угодно готовы состряпать дело? Отличительной чертой Михаэля была способность хорошо схватывать и быстро учиться. Побывав под дулом пистолета, он чувствовал себя родившимся заново, и хотя Рейниекс дважды ему помог, Михаэль был уверен, что такой человек ничего не станет делать зря, и ещё потребует плату за помощь. Такую, как принято в их ведомстве. Михаэль открыл рот, чтобы предостеречь Алексея на тот случай, если капитан госбезопасности займётся им снова, но матрос уже подводил итог:

— Ладно, брат! Значит, в Горький едешь? Мои места: я ведь там работал, на «Сормове». Что, не слыхал? Завод такой, видел бы ты его! И Козьмодемьянск мой недалеко. А в Горьком у меня невеста, Валя.
Знаешь что? Возьми-ка её адресок. Черкнёшь ей, расскажешь о нас. Ну всё! Бывай, салажонок! Приедешь после войны ко мне на Волгу рыбачить. У нас рыба знатная! А Волга какая широкая — не представляешь! Прости, побегу я. Корабль восстанавливаем, а времени дали — всего ничего. Ну что ты на меня смотришь, как будто с девчонкой прощаешься?! Мы ещё встретимся!

Но больше они не встретились. Через полтора месяца восстановленный эсминец ушёл в свой последний поход к финскому побережью, и Алексей остался лежать на дне залива с капитаном Ефетом и боевыми моряками, вместе с которыми сражался под Таллином и участвовал в смертельном Таллинском переходе. На этот раз икона бабы Пелагеи не спасла её внука. О гибели своего старшего друга Михаэль узнал от Вали, получившей его письмо и приехавшей к нему за несколько дней до того, как 201-я Латвийская дивизия выступила на фронт и заняла позиции под Москвой, на Наро-Фоминском направлении, где уже разворачивалось набиравшее силу зимнее контрнаступление Красной Армии.