Осень уже не за горами… И даже не за пригорками. Идут последние дни августа. А у меня в душе теплый цветущий май. Мне хочется улыбаться и совершать добрые поступки…
Нынешнее лето удивило всех, принося то зной Сахары и обжигающий воздух, то тропические ливни и ураганы. Температурные перепады безжалостно сбивали с ног не только молодых жителей города, но и тех, кому давно "за…", вызывая расслабленность и сонливость.
Мы встретились в вагоне метро — худенький парнишка и я. Случаю было угодно поставить нас рядом с довольно пышным юношей, что вольготно развалился на сиденье, изнывая от духоты. А мы стояли и грустно поглядывали на него. У парнишки на плече висел наполовину полный рюкзак, и эта "половина" упиралась мне в бок. Не то чтобы больно, но некомфортно и жарко. Хозяин рюкзака по примеру многих сначала пытался сосредоточиться на телефоне, потом бросил эту затею, привалился головой к вертикальному поручню и рухнул в сон. Вскоре и я последовала его примеру. Время от времени мы вздрагивали, открывали глаза и опять проваливались. Хотелось оставить поручень в покое и просто упасть… Но перспектива быть неправильно понятой вагонным сообществом заставляла держаться на ногах из последних сил…
Наконец наш сосед встал и направился к выходу, освободив место. У меня появился выбор — проехать одну остановку сидя или стоя. Я выбрала второе и глянула на парнишку с рюкзаком. Он же повел себя как-то странно. Сначала повернулся в сторону девушки, с головой ушедшей в виртуальность, потом поинтересовался, не буду ли садиться я, перевел взгляд на девушку за моей спиной и только тогда сел сам и сейчас же закрыл глаза.
А я ахнула. Боже правый, какой чудный мальчик и какой чудесный подарок в его лице преподнес мне сегодняшний день! Не где-нибудь в Великобритании в викторианскую эпоху, а в России, в 21 веке, в московском метро я встретила джентльмена. И пусть на нем не было пиджака, жилета и шляпы (непременных атрибутов мужской одежды той эпохи)… И пусть он был одет в видавшие виды джинсы и скромную футболку… Пусть он был худенький и донельзя уставший… Это был истинный джентльмен, воспитанный и славный человек, настоящий мужчина… Я радостно улыбнулась и, выйдя на пересадочной станции, так и поехала дальше с этой нечаянной радостью в душе.
Она испарилась при выходе на станции прибытия. Все лето площадка перед метро представляла собой печальное для людей зрелище в виде хлипкого забора, оставившего проход шириной с метр в одну сторону от метрополитена и густой пыли. За забором деловито сновали туда-сюда рабочие и меняли года два назад положенную плитку. Забегая вперед, скажу, что когда забор убрали и довольный народ рванул вперед, выяснилось, что и эта плитка уложена с явными нарушениями технологии укладки, а я так вообще наступила на такую, что сразу поехала в сторону. Ну просто классика жанра… А кто-нибудь работу этих горе-укладчиков вообще-то проверял? Сдается, что нет…
Но вернусь к себе радостной. Итак, улыбка сползла с моего лица, едва я сошла с эскалатора. Толпа народа устремилась к дверям, и каждая человеческая единица старалась обогнать другую, руководствуясь тем, что некоторые "единицы", несмотря на стесненные условия, двигались неторопливо, позабыв об идущих за ними людях, вынужденных подчиняться их ритму. А чего ради?
Еще в дверях при выходе на дневной свет мне пришлось дышать не в затылок или спину, а в битком набитый рюкзак (ох, уж эти рюкзаки) высокого светловолосого мужчины с телефоном в руке, от экрана которого он не отрывал взгляда. Обычно такие граждане забывают обо всем на свете и плетутся медленнее черепах. Памятуя об этом, я решила его обогнать, тем более что он действительно застопорился и перед ним образовалось внушительное свободное место, которое я и заняла.
— Подрезочка, — раздалось вдруг сзади мягкое и певучее.
— Так получилось, — смутилась я, готовясь защитить себя от возможной недружественной атаки.
— Нет, не получилось. Это ваши действия, ваши мысли, ваш выбор, поэтому оправдания не должны звучать из ваших уст, — лилось по-прежнему мягкое и певучее.
Удивленная сим непривычным обращением и изъяснением мыслей, я растерялась и судорожно начала соображать, что ответить, но тут странный гражданин повернул в другую сторону и скрылся из виду.
Хотите верьте, хотите нет, но такого в моей практике еще не было. По большому счету — да, я нарушила правила передвижения. Но с ними обычно никто и не считается. Каждый сам за себя, за очень редким исключением…
Так кто же он, этот человек? Его речь показала и знание психологии, и склонность к философским изысканиям, и хороший словарный запас, и способность уважительно относиться к другому представителю человеческой расы… Может, он просто че-ло-век?
Две мимолетные встречи в один день… Две теплые майские встречи в конце августа…

У Томы Н. разболелся живот. Да так сильно, что нарушил привычный ритм жизни. Она попыталась напомнить ему, кто в доме хозяин, но ничего не вышло. Договориться с ним по-доброму тоже не получилось. И Тома впала в отчаяние.
А пока она пребывала в унынии, некая часть населения страны пребывала в восторге от лечебных сеансов Анатолия Кашпировского. Вовремя уловив флюиды всеобщего воодушевления, центральное телевидение стало освещать его выступления ярким светом прожекторов, в результате чего трудовой народ получил возможность массово оздоровляться прямо у себя дома.
— А, пропади оно все пропадом! Чем черт не шутит, — решила Тома дождливым осенним вечером и придвинула кресло к телевизору.
На голубом экране появился Кашпировский:
— Уважаемые зрители и телезрители, прежде чем мы будем проводить акт психологического воздействия, я хочу сообщить, что наш сеанс уже начался.
При этих словах Тома прислушалась к животу, который в ту же секунду злорадно кольнул ее маленькой пикой. Нет, для Томы сеанс еще не начался. Интересно, что будет дальше.
А дальше знаменитый врач-психотерапевт доверительно поведал всем зрителям и телезрителям, что у кого-то из его пациентов рассосались коллоидные рубцы, у кого-то выросли волосы на лысине, а про животы скромно промолчал.
— Вам надо сесть, встать или лечь так, чтобы у вас была точка опоры, — посоветовал доктор и исподлобья посмотрел на Тому, сцепив руки перед грудью.
Тома смутилась и на всякий случай поерзала в кресле. Точка опоры никуда не делась.
— Те, кто в зале, могут закрыть глаза, те, кто у телевизоров, могут поступать, как считают нужным.
— Почему это? — встрепенулась Тома.
— Ваши глаза начнут закрываться сами, а сознание будет ясным, — объяснил доктор. — А, может быть, они и не закроются, — предупредил он на всякий случай.
— Не закроются, так закроем, — бодро ответила Тома.
— Забудьте все ваши чувства, мысли и ощущения и плывите по течению, — порекомендовал Анатолий Михайлович.
Тома согласна была плыть куда угодно, лишь бы поставить зарвавшийся живот на место.
Кашпировский продолжал говорить тихим размеренным голосом, а Тома не сводила глаз с телевизора. Где-то там, далеко, в большом зале, люди размахивали руками, неистово крутили головами, сладко спали или радостно смеялись. Одна Тома сидела и ничего не делала. Доктор обиделся и, опустив голову еще ниже, строго произнес:
— Даю установку на исцеление!
Тома застыдилась, взяла себя в руки и приступила к реализации энергетического посыла. Для начала она вперила внимательный взор в лицо Кашпировского. Через несколько минут блаженная улыбка завладела ее губами, а стены комнаты попытались раствориться в пространстве. Перепуганная Тома вскочила и зачем-то оглянулась на пустой диван. Доктор укоризненно покачал головой.
— Я больше не буду, — прошептала она покорно.
И наконец-то поплыла по течению, которое унесло ее неведомо куда. Настырные стены все-таки ушли в небытие, прихватив с собой пол и потолок. Тома повисла в глубокой темноте. Вдруг перед ней появилось светлое пятно, а в нем голова Кашпировского. Пятно странно пульсировало, и голова Анатолия Михайловича то увеличивалась, то уменьшалась. Он не сводил пристального взгляда с Томы и читал ее мысли, как книгу. Его губы шевелились, но Тома не могла разобрать слов. Восторг овладел всем ее существом. Он, Кашпировский, здесь, рядом, и все, что он делает и говорит, — только для нее, для Томы. И ей думалось, так будет всегда.
— Двадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… десять, один, два, три, — почему-то нарушая порядок чисел, неожиданно начал отсчет времени Кашпировский.
Тома очнулась и вернулась в комнату.
— Теперь вам будет дано четко соображать и хорошо спать ночью, — напутствовал ее врач-психотерапевт.
И Тома четко сообразила, что голодна, как стая волков в зимнем лесу. Она пошла на кухню, отрезала ломоть черного хлеба, положила сверху большой кусок селедки и проглотила за один присест. Потом достала из холодильника миску с творогом и с удовольствием ее опустошила. Заключительным аккордом в этом пиршестве стал соленый огурец из магазинной банки. Ошалевший от неслыханной дерзости живот выбросил белый флаг, притих и надолго затаился. А довольная Тома пошла на встречу с хорошим сном, нисколько не сомневаясь, что он ее ждет.