Я родился в Марьиной Роще, но с двух лет жил в Кускове, в частном фамильном деревянном доме, доставшемся по наследству моему отцу от его деда (зажиточного, в прошлом, землевладельца), на окраине Москвы, рядом с величественным парком и усадьбой графа Шереметева. Собственно, там, в Кускове, среди дворцов, грота, оранжереи, голландского домика, среди высоких лиственниц, берез и кленов, на берегу огромного пруда и длинного, как поэмы Евгения Евтушенко, залива, сформировались мое сознание, моя душа.
О Кускове хорошо написал поэт Владимир Британишский: «Кусковский парк ничем не виноват, что уроженцу невских берегов напоминает он то Летний сад, то Царскосельский парк, то Петергоф…». Все так и есть.
Потом наш дом сломали, нам с родителями и старшим братом дали небольшую трехкомнатную квартиру в панельном брежневском доме, в Вешняках, по сути, это тоже Кусково.
Там, в Вешняках, я учился в школе. Потом закончил педагогический институт, женился на своей однокурснице Наташе, с которой мы пять лет сидели за одной партой. У нас родилась дочка Настя. Мы стали все вместе жить в этой вешняковской трехкомнатной квартире. В одной комнате — мы втроем, во второй — брат с женой и сыном, а в третьей — родители. В тесноте, как говорится, да не в обиде.
Я работал в газете, пропадал с утра до вечера в редакции, а по выходным мы с моим семейством ходили в Кусково, смотрели на залив, который втекает в большой пруд, гуляли по любимому парку, катались на качелях…
Однажды в выходной мы с женой и дочкой (ей тогда исполнилось четыре годика) пошли на рыбалку. Наташа приготовила бутерброды, налила в термос чай, я заранее накопал  червяков, мы взяли с собой удочки и с утра пораньше отправились на залив.
Утром на заливе (часов в восемь утра) уже было несколько рыбаков, мы заняли место поближе к большому пруду и закинули удочки. Солнце согревало нас своими ранними лучами, по глади пруда скользили ловкие, знающие толк в жизни плавунцы, дворец, точно Китеж-град, отражался в неспящей и многовековой кусковской воде.
Настя и Наташа половили (безуспешно) рыбу минут пять, потом им это дело надоело, и они пошли погулять, оставив меня за любимым занятием.
В то утро мне везло, я поймал две увесистых плотвички и примерно десять жилистых ротанов (бычков), которых я аккуратно положил в бидон, наполненный водой.
Примерно через час вернулись Наташа и Настя, я стал, как делают, наверное, все рыбаки, хвастаться своим уловом…
Настя посмотрела в бидон, увидела рыб и спросила:
— А что ты с ними будешь делать?
Я честно сказал, что хочу засолить рыбешек, сделать закуску к пиву.
И тут Настя зарыдала.
— Как? — бормотала она сквозь слезы, — Ты хочешь их засолить, значит, убить?! Это же свободные рыбы. У них могут быть детки…
Потом она как-то проворно схватила этот бидон и, не успел я оглянуться, выпустила рыб назад в залив.
Я остолбенел, такой реакции от своей маленькой дочки я никак не ожидал. Да и своего труда было жалко, все-таки я копал червей, потом ловил рыбу…
Я не знал, что сказать. И растерянно молчал. А Настя плакала.
Рассудила нас, как всегда, Наташа.
— Пойдемте лучше домой, я сегодня испеку пирог. И будем пить чай.
Мы так и сделали.
…На рыбалке я с тех пор был только один раз, в открытом океане, в Америке, да и то нечего особенного не поймал.
А Настя теперь живет в Берлине, она замужем, у нее двое детей. Она закончила театральный институт и работает в Deutsche Oper. На окраине Берлина у нее маленький домик и большой яблоневый сад, который плодоносит раз в два года. Весь урожай Настя всегда отвозит в детские садики.