Книжно-Газетный Киоск


АМЕРИКАНСКИЕ ХЛЕБ С МАСЛОМ

С Аришкой, загадочной красавицей из Питера, мы познакомились в девяностые годы на какой-то вечеринке у общих друзей. Дело было в постперестроечном холодном и неухоженном (тогда) Ленинграде. Я пригласил девушку в Москву, в гости.

…В первый же день, как только Аришка приехала ко мне из северной столицы, она вычистила до ослепительной белизны мою не самую, прямо скажем, чистую ванну, перемыла все чашки, тарелки и ложки. При этом она постоянно приговаривала таинственные фразы:
— Маленький хочет купаться в беленькой ванночке, маленький хочет пить из чистеньких чашечек. Жоня (это она меня почему-то стала так называть) должен радовать маленького. Не сорить, не мусорить.
Я не возражал.
Приехала девушка на выходные, а осталась надолго.
По ночам Аришка тоже удивляла меня своей милой оригинальностью. Почему-то как только я засыпал, она толкала меня в бок своим изящным, спору нет, коленом и властно требовала:
— Жоня должен почесать маленькому спинку, а также сделать массажик.
Этому я сопротивлялся, спинку чесать не хотел, массаж делать (тогда) не умел. Аришку это не устраивало. Она хмурила брови:
— Подлый Жоня устраивает бунтик на кораблике. Маленький бросит Жоню.
В итоге я, трусливый и запуганный подкаблучник, чесал спинку и делал массажик.
Иногда по ночам Аришка учила меня и вовсе каким-то немыслимым вещам, которым я никак не мог обучиться.
— Милый, милый Жоня, — говорила Аришка, — зажмурь глазоньки, сейчас твой маленький черепашонок, ленивый такой черепашонок, научит тебя делать хрю-хрю.
— Какие такие хрю-хрю? — испуганно спрашивал Жоня, то есть я.
— Жоня глупый. Не понимает, — отчитывала меня Аришка, — хрю-хрю — значит хрюкать.
И Аришка демонстрировала, что значит делать хрю-хрю. Получалось по-своему очаровательно.
Рано утром я уходил на работу, рассказывал о нашей семейной жизни секретарше Полине. Она смеялась. Я тоже. Мне было хорошо. И радостно. Потому что впервые за три последних года я жил не один и не был одинок.
Когда я возвращался домой с работы, Аришка кормила меня сытным ужином, потом мы уходили в театр или на концерт, либо оставались дома. Жили мы тогда на 3‑й Тверской-Ямской улице, в квартире гостиничного типа, среди других неординарных и вовсе небогатых — как правило, сильно пьющих! — личностей. Квартира хоть и в центре, но крошечная — всего девятнадцать квадратных метров. Богатые в таких не живут.
Как-то раз к нам стали стучаться. Аришка спросила наигранным детским голосочком:
— А кте тям?
— Милиция!
— Мамоськи и папоськи дема нет, а откливать они мне не лязлесяют.
Менты отвалили.
Аришкин лексикон меня изумлял, как и весь ее образ жизни. Слова она творила. Я уважал ее, как Хлебникова. Ну чего стоит, например, «ушляндия»! Или такие словосочетания, как «свободные уши» (то есть человек, который охотно слушает собеседника), «зацепились языками» (разговорились)! А фраза «куй железный пока горячий» поражала меня как филолога своей глубинной полисемантичностью. Возможно, конечно, что все эти перлы придумала не сама Аришка. Но, во всяком случае, аккумулировала она в себе нестандартные, яркие вербальные образы несравненно. При этом надо заметить, что никакого образования она не получила, на работу никогда регулярно не ходила, занималась (кроме того, что сдавала квартиру, доставшуюся ей по наследству от дедушки-военного) мелкой спекуляцией…
Красота Аришки меня пугала. Длинноногая, кареглазая, молодая (ей тогда было двадцать восемь лет). Светлые волосы до плеч.
Я боялся, что она от меня уйдет, и я лишусь не только приятной спутницы жизни, но и милой носительницы русского новояза, за которой я иногда записывал всевозможные слова и выражения. Корыстный меркантильный интерес (интерес литератора) подогревал мои любовные чувства. Я не считал и не считаю, что это плохо. Мне представляется, что в основе любой поэзии (если широко!) лежит проза. А прагматичные союзы наиболее прочны.
Потом неугомонной Аришке жить в Москве надоело. Она где-то купила приглашения в Штаты. И мы оказались в Чикаго, городе Аль Капоне и героев кровавого балабановского фильма «Брат‑2». В польском-мексиканском районе (на окраине) сняли комнату в коммуналке, хозяйка Аня, американка польского происхождения, брала с нас черным налом 250 долларов. Аришка (оказалось, что она наполовину еврейка) устроилась благодаря помощи друзьям из Синагоги кергивером в русскую (иудейскую) семью. Платили ей по тем временам очень хорошие деньги — две тысячи в месяц. Работа кергивером — довольно распространенная в Америке. Это уход за пожилыми людьми. Моя спутница жизни ухаживала за бывшей одесситкой Беллой Моисеевной, которой было 82 года. Аришка должна была помочь ей встать утром, пообщаться на отвлеченные темы, подать стакан воды… При этом уборщица и повариха оплачивались отдельно. Аришка могла есть все, что лежит в холодильнике. Проблема заключалась в том, что находиться у Беллы Моисеевны надо было шесть дней в неделю, и только по воскресеньям (в выходной) Аришка приезжала ко мне, в нашу комнату.
Я скучал без подруги.
Впрочем, бизнес в Америке превыше всего. Тем более что работа была посильной, не изнурительной и хорошо оплачиваемой. Белла Моисевна оказалась очень общительной и с утра до вечера с ностальгией вспоминала любимую Одессу и ругала «проклятые» Штаты, куда ее привезли дети-программисты.
— Лучше бы я сидела дома, шо я тут не видела, — возмущалась бывшая одесситка. — Тю, поговорить за жизнь не с кем! А если есть — тильки за баксы…
Российское телевидение работало в ее дома почти круглосуточно. Американской жизнью Белла Моисеевна практически не интересовалась, хотя получала всевозможные пособия от своей новой Родины.
…Я жил, по сути, один, Аня (моя домохозяйка) этим пользовалась и практически не включала паровые котлы, которыми отапливался ее большой трехэтажный дом. Мы с другими квартирантами (рижанкой Галей, крутившей баранку такси) и киргизом Ашымом (он работал водителем-дальнобойщиком) иногда робко пытались устраивать забастовки и грозили Ане, что переедем в другой дом… Тогда она на время включала отопление.
Правда, когда в воскресенье приезжала Аришка, в доме было всегда тепло. Аня побаивалась Аришку.
Я сделал несколько попыток устроиться на постоянную работу, но безуспешно. Кергивером меня не брали, на стройку приглашали помощником кровельщика, но у меня с детства боязнь высоты, в итоге я иногда подрабатывал с друзьями-мексиканцами на работах по озеленению частных домов — косил траву электрической газонокосилкой, убирал листву, подстригал кусты. В день я зарабатывал примерно 50 долларов.
На жизнь нам с Аришкой хватало.
По воскресеньям мы ходили в польский либо китайский буфет (недорогой ресторан, работающий по принципу шведского стола), наедались там от пуза, либо ездили в даун таун (центр), катались на коньках на искусственном катке, несколько раз даже были в знаменитом Чикагском художественном музее (Арт-институт), где любовались картинами Шагала, Кандинского, Дали…
Ночами слушали арии, которые распевали обосновавшиеся в соседнем доме голосистые и непосредственные мексиканцы.
Так бы мы и жили в Чикаго, но жизнерадостная Белла Моисеевна как-то быстро стала гаснуть на глазах, почти полностью отказалась принимать пищу, пила только воду и вскорости, видимо, от тоски и голода, ушла в мир иной. Диагноз врачей был лаконичный и беспощадный — сердечная недостаточность.
Аришка потеряла работу.
Мы стали думать, что делать дальше?
У нас были небольшие сбережения. Месяца два Аришка пыталась найти работу, но, увы, не получилось. И мы приняли решение поменять в очередной раз место жительства.
Мы переехали в Нью-Йорк. Поселились на Брайтоне, на Корбин Плаза — знакомые русские нам опять-таки сдали комнату.
Я стал, как проклятый, писать статейки в эмигрантское «Новое русское слово», платили мне тогда, в середине девяностых, 30-50 долларов за статью. Аришка работала уборщицей, мыла полы в богатых домах. Получала примерно тысячу.
Мы начали вживаться в нью-йоркскую жизнь, связи с Чикаго, а тем более с Россией особенно не поддерживали.
Я стал ходить на литературные вечера, выступал с чтением стихов в различных артистических клубах, меня изредка приглашали читать лекции о современной русской литературе в университеты на кафедры славистики.
В общем, как-то мы перебивались.
Однажды нам позвонили из Петербурга.
— Аришка, Женька, приветики, это Светик, — защебетала наша общая питерская знакомая, работавшая в городе на Неве парикмахершей и откуда-то узнавшая наш телефон. — Я узнала, что вы в Нью-Йорке… А я получила приглашение в Штаты. И, как ни странно, мне визу дали. Я уже и билет приобрела. Встречайте! Я у вас поживу… Прилетаю в четверг, в аэропорт Кеннеди, в 12.00 по нью-йоркскому времени, рейс 1518.
Мы напряглись. Что значит — поживу? Почему именно у нас? Как долго?
Но Светка уже положила трубку.
— Ничего, Жоня, — сказала решительная и добрая Аришка, — мы, русские, своих не сдаем, сейчас спустись в бейсмантик, я там давно припрятала на всякий пожарный случай надувной матрасик. Постелим ей в уголочке, в четверг возьмем трейн, потом на басике доберемся до аэропортика. А что делать? Мы должны дорожить своей репутацией, а то потом еще скажут в Питере, что Аришка не гостеприимная… Маленький Светку не бросит.
Я покорно пошел в бейсмант, то есть в подвал, и притащил в нашу комнату хороший надувной матрас.
…Встретили мы в аэропорту Светку, пухленькую, сисястую молодку лет двадцати пяти. Привезли в нашу брайтонскую комнату. Стали думать — куда бы ее пристроить, к какому делу приобщить? Она, увы, ничего толком делать не умела. А парикмахеров в проклятом Нью-Йорке — как собак нерезаных.
Как может устроиться женщина, если она совсем ничего не умеет? Правильно, нужно найти приличного мужчину. Главное, не жадного.
Стали мы Светке кавалеров искать. Я сначала всех своих знакомцев, писателей-евреев, в гости пригласил. По очереди, разумеется. Двух-трех невзрачненьких ребят Светка с Аришкой сразу отвергли. А вот один из последующих произвел весьма яркое впечатление.
— Джозеф, — представился жених, — я еврей, ортодоксальный, на счету у меня триста тысяч долларов США. Годовой доход — сто пятьдесят тысяч долларов США. Работаю программером в крупной компании, в свободное время сочиняю стихи. Я имею кооперативную квартиру из трех комнат в Квинсе стоимостью семьдесят пять тысяч долларов США и дом из шести комнат на южном побережье стоимостью четыреста тысяч долларов США. В Союзе меня звали Иосиф. Здесь я все изменил. Даже имя. Рашу вспоминаю с ужасом. В Америке я уже двадцать пять лет. Справка о том, что не болею венерическими болезнями и СПИДом, у меня с собой. Теперь вы, кажется, знаете обо мне все. А сейчас вы расскажите, пожалуйста, о себе!
При этом он посмотрел почему-то на Аришку.
Аришка смутилась. И сказала, что она моя герл-френд, а невеста у нас — Светка.
Пока Светка что-то мычала невразумительное о себе, мы с Аришкой старательно подливали им чаек в чашечки и подкладывали в блюдца русские дороженные шоколадные конфеты.
На следующий день Джозеф и Светка сходили в ресторан. А еще через день она к нему переехала.
Мы вздохнули.
Однако ровно через недельку Джозеф привез Светку с вещами назад. И прорычал:
— Юджин, вы меня обманули. Вы сказали, что ваша знакомая — порядочная девушка, но она же выпивает, да-да, выпивает, и здорово! Короче, она жрет, как лошадь…
Светка рыдала:
— Я что, вещь, я вещь? Чтобы меня так перевозить с места на место!
Гадкий Джозеф оставался неумолим.
Мы опять стали жить втроем.
Вскорости я догадался, как избавиться от Светки и деликатно подсунул девушке мое любимое «Новое русское слово», где всегда в изобилии печатались брачные объявления.
Светка позвонила по некоторым указанным телефонам.
К нам опять стали ходить женихи. Один даже было согласился взять Светку к себе. Но вскоре опять нарисовался Джозеф и… сделал (о, таинственная еврейская душа!) Светке официальное предложение. Ее руки он попросил у… меня.
Светка и Джозеф уехали через полгода в штат Висконсин. Джозеф получил там более высокооплачиваемое место. А через два года он умер от внезапной пневмонии. Все его деньги и недвижимость, разумеется, перешли к Светке. И она сделала нам с Аришкой хороший подарок — две тысячи долларов. Мы долго думали, как их потратить и придумали. Мы купили билеты домой. Домой, в Россию.

2018, 2020