Три года в девяностые я прожил на 3‑й Тверской-Ямской улице, в самом центре монструозной столицы.
Таких домов, как наш, в Москве осталось, я думаю, очень мало. Представьте себе — сталинская «пятиэтажка» (лифты наружу). На этаже — пятнадцать квартир. Единый огромный коридор. Квартирки крошечные. Общая (!) площадь каждой — девятнадцать (!) квадратных метров. Кухня и прихожая в одном лице. Комнатка двенадцать метров, санузел совмещенный. Ванна сидячая. Но потолки — четыре метра.

Подобные апартаменты, например, в Праге называют гарсонками. То есть предназначены они для гарсонов, юношей младых, студентов.
Впрочем, все это не слишком меня расстраивало. Для меня было главное, что дом наш находится в самом центре города и на работу можно ходить пешком. В самом деле — метрополитеном я тогда совершенно не пользовался.
Кстати говоря, моя старинная подруга балерина Лолита Ленских однажды поделилась со мной таким печальным соображением. «Никогда не задумывался, почему в метро так часто чувствуешь себя столь отвратительно, тяжело? Не только же оттого, что там душно. Не только! Ведь смотри — сколько земли перерыли, и в том числе, видимо, на территориях бывших кладбищ».
Я тогда в очередной раз убедился в прозорливости талантливой Лолиты.
…Первый год моей жизни на 3‑й Тверской-Ямской улице проходил очень спокойно. Я наслаждался свободой, много писал, приглашал друзей (и подруг) в гости. Некоторые люди, познакомившись в моей квартирке, потом поженились, нарожали детей. Словом, все шло хорошо. Неприятности были незначительные. Если конкретно, то иногда заливал Генка, сосед с четвертого этажа. Несколько слов о Генке. В прошлом он — полковник милиции, бывший оперуполномоченный сто девяносто седьмого отделения. Проворовался, запил. Его выгнали. Он ушел в торговлю. После очередной удачной сделки Генка напивался.
Когда он меня заливал, я бежал к нему и вопил благим матом:
— Генка, открой! Заливаешь!
Он неохотно впускал меня в квартиру. Пьяный вдрабадан, хмуро бурчал себе под нос неизменное:
— Я абсолютно трезв, тебя не заливаю, посмотри — у меня все сухо.
Я знал — что такое «сухо». Я сразу заходил в ванну, выключал воду. И укоризненно, как школьный учитель, произносил:
— Ну, где же сухо?
— Извини, Жень. Только включил, — оправдывался Генка.
Дела шли у него не очень хорошо, удачные сделки совершались где-то раз в месяц, так что терпеть соседа с четвертого этажа было можно.
Яркая моя жизнь на 3‑й Тверской-Ямской улице началась после того, как в соседнюю квартиру (с левой стороны) вселился новый жилец. Тоже, кстати, полковник в отставке. Военный. Звали его Сан Саныч.
Мужик он был неплохой, в запои уходил редко, пил (как правило) умеренно, примерно два раза в неделю.
После получения пенсии он напивался изрядно. Выпив стакана два водки, он замертво падал на деревянный пол. Тоненькие стены, разделявшие наши квартирки-клетки, тряслись, точно во время землетрясения. Но это меня тоже не особенно страшило.
Меня не устраивало только то, что у Сан Саныча в квартирке потихоньку образовался неформальный центр дворового алкоголизма. Все перлись к нему. И мужики, и бабы.
Особенно часто приходил некий Влад Коменский. Он очень любил петь. По ночам. Часа в два-три у него начинались распевки.
Я как-то с ним разговорился:
— Влад, по ночам петь нехорошо, спать не даешь.
Он:
— Понял, извини. И все же хочу тебе сказать. Ты, наверное, не знаешь, кто я такой. А я — крутой. Я ведь играл в ансамбле «Веселые ребята» у Паши Слободкина. А сейчас вот… Он показал рукой на свой видавший виды, замызганный костюм.
Я по глупости попытался проявить участие:
— Ну, а может, тебе опять всерьез музыкой заняться? Пить бы перестал!
— А кому она нужна, моя музыка? Для души только петь?
— Но ведь это главное — чтобы для души!
— Душа в порядке. Оболочка только изменилась.
Я не возразил ему. Но внутренне, конечно, с ним не согласился. Душа и тело едины. И все взаимосвязано.
Видимо, Влад прочитал мои мысли (недаром же говорят, что мысль материальна). И — проявил некую агрессивность:
— А вот ты? Ты отгородил свой угол железной решеткой (моя квартира была угловой, и я действительно отгородился). Закрылся от настоящей жизни. И думаешь, что счастлив? Ты счастлив?
Не помню точно, что я ответил.
Но мысль, прозвучавшая из уст Влада, показалась мне оригинальной.
Я задумался. В самом деле, а что же такое настоящая жизнь, настоящее счастье?
Видимо, Влад имел в виду, что его-то жизнь как раз и есть — настоящая.
Через неделю, как сейчас помню, в пятницу, песнопения в квартире у Сан Саныча продолжились. Я не противился, спокойно слушал, радуясь тому, что эти люди не дают мне спать, фактически заставляют работать — печатать на компьютере мои скромные рассказики и статейки.
Влад пел, я за стенкой печатал.
К Сан Санычу постучали. Влад испуганно прошептал:
— Сан Саныч, не открывай — это ОНА.
Я, заинтригованный, напряг весь свой слуховой аппарат.
Стук в дверь повторился. Потом раздались крики:
— Влад, открой, открой, открой, я люблю тебя!
Я насторожился.
Мужики не открывали.
Женщина стала долбить в дверь ногами. Долбила минут двадцать. При этом она кричала:
— Сан Саныч, ведь Влад у тебя, открывай, я люблю его, я принесла деньги, да и вещи мои у тебя. Я люблю его, я люблю его!
Я вышел в наш общий коридор.
— Что случилось, гражданочка? — задал абстрактно-конкретный и, разумеется, тупой вопрос.
Передо мной стояла женщина лет сорока пяти, непричесанная, босая. На ее лице был явный отпечаток изнурительной борьбы с зеленым змием.
— Они там, там. Они не открывают, — буркнула она в пространство.
И — продолжила ломиться в дверь.
Мужики, наконец, открыли.
После этого за стенкой раздались знакомые до боли звуки распития спиртного.
Потом женщина выбежала из квартиры Сан Саныча и почему-то закричала:
— Помогите, убивают, убивают!
Рядом с ней никого не было.
На утро я опять встретил Коменского (про себя я стал называть его Ян Амос). Он рассказал мне про эту женщину:
— Она моя сожительница. У нее есть муж, трое детей. Но она влюбилась в меня, приезжает сюда, я живу на четвертом этаже. Я ее выгоняю, а она меня любит. Кстати говоря, сегодня у нее день рождения, тридцатилетний юбилей. Заходи ко мне, отмечать мы будем у меня.
Я поблагодарил за оказанную честь, но, конечно, от приглашения отказался.
А недавно один из жильцов‑алкоголиков, приютившихся у Сан Саныча, умер.
Он жил у соседа в квартире где-то полгода. Умер довольно неожиданно, лежал два-три дня, не вставая, не пил, не ел, ни на что не жаловался, а потом не проснулся.
Пригласили мы оперуполномоченного Серёгу, он один обслуживал весь наш разношерстный микрорайон. Серёга засвидетельствовал факт смерти, вызвал эксперта и «труповозку».
Мент начал разговаривать с Сан Санычем.
— Кем вам приходится умерший?
— Друг!
— Его фамилия, имя, отчество?
— Не знаю. Кажется, его звали Сеня.
Эксперт приехал часа через два, засвидетельствовал, что смерть не насильственная. От болезней. От каких? Да кто ж его знает, у него, наверное, их было с десяток.
Так эксперт обрисовал оперу ситуацию.
Начали ждать «труповозку».
Пока ее ждали — эксперт и опер шутили.
Эксперт:
— От чего умер человек? Вскрытие показало, что он умер от вскрытия. Кстати, действительно бывали такие случаи, когда человек умирал как бы не по-настоящему, врачи вскрывали труп, а сердце колотилось. Врача отдавали под суд. И — зря. Врач был не виноват. Просто так случается, что иногда у мертвого еще колотится сердце!
Потом речь пошла о зарплате. Оказалось, что оперу на руки давали семьсот тысяч, чуть более ста долларов по тогдашнему курсу, столько же получал и эксперт, правда, иногда выписывали, как он выразился, «лимон».
Потом ребята стали просто судачить за жизнь.
Эксперт все время повторял такую фразу:
— Мы живем по следующему принципу: плевал я на ваши законы. Но по какому праву! Так у нас все. Страна непуганых идиотов.
«Труповозка» приехала часа через четыре. Опознание не проводилось.
— Бомжей не осматривают, — пояснил мент Серёга. — Не до них. У них на тот свет путь прямой… Без лишних остановок.
…В общем, это, конечно, было не очень приятно — жить по соседству с алкашами. Они (как правило, по ночам) гремели бутылками, стаканами, орали песни.
Лично меня они раздражали не очень, я привык. Но других соседей, видимо, огорчали сильнее. Например, Семёна Ивановича — соседа со второго этажа.
Семидесятилетний Семён Иванович отличался спокойным и тихим нравом. Он работал смотрителем в каком-то литературном музее. Мы с ним всегда здоровались. Он приветствовал меня велеречиво:
— Здравствуйте, мой юный друг!
Я подозревал, что Семён Иванович — тайный дворянин, печать интеллигентности, благородства сияла на его длинном, пастернаковском лице.
Семён Иванович терпел Сан Саныча и К° долго. Не жаловался. Но однажды его прорвало.
Ночью (часа в три), когда у Сан Саныча веселье было в полном разгаре, Семён Иванович постучал к нему в квартиру и очень громко и отчетливо сказал следующие слова:
— Козлы вонючие, шакалы, говно, петухи. Если не прекратите тявкать — замочу, на перо посажу. Вы разбудили во мне зверя.
Соседи замолчали.
Я все это слышал. И подумал: а кем же раньше работал Семён Иванович?
Впрочем, этот вопрос занимал меня не долго. Семён Иванович, как и все мы, работал ЧЕЛОВЕКОМ, живущим в одной, отдельно взятой стране.