Годы, которые я прожил в девяностые на Третьей Твер-ской-Ямской улице, в самом центре нашей разношерстной столицы, в крошечной квартирке, в доме с коридорной системой, достойны большого повествования. Представьте себе — огромный длинный коридор, а по бокам — каморки. Общая площадь каждой — примерно девятнадцать метров. Тесновато… Но зато там, на Тверской-Ямской, был у меня поистине золотой сосед-алкоголик Сан Саныч, который всегда мне давал пищу для новых сочинений. В прошлом Сан Саныч служил в армии, дослужился до полковника, но вышел в пятьдесят лет в отставку, на гражданке устроиться не смог, стал сильно выпивать. Рыжий, невысокий, добродушный, но, как многие в девяностые годы, неприкаянный, он пил после того, как получал пенсию. Тогда жизнь моя становилась особенно «веселой» — сосед не только пил, но и пел (особенно по ночам!), и приводил к себе своих многочисленных друзей-собутыльников, прогнать которых у меня не всегда получалось.

…Встретил его как-то вечером. Сосед сидел на скамеечке возле дома, задумчивый и благостный.
— Все, Женька, — сказал он мне, — уезжаю на дачу, дам тебе пожить нормально.
И в самом деле, через несколько дней куда-то отвалил.
А еще через несколько дней из его квартиры стал доноситься зловещий запах, откровенно напоминающий трупный яд.
Я перепугался. Жив ли Саня? А, может, умер? И не по моей ли — хотя бы отчасти! — вине? Ведь сколько раз я бил ему морду за его пьяные кутежи вместе с другими алкашами.
Кто-то из соседей вызвал милицию.
Менты приехали ночью. Вскрыли дверь, но ничего не нашли. Встревоженная и бдительная соседка Клавка кричала:
— Ищите лучше, ищите лучше! У него там чемоданы стояли. Может быть, его убили, распилили и положили в чемодан?
Менты ничего не нашли. Уехали.
А запах не убывал.
Другая соседка, красивая Ирка, давала мне ценные указания:
— Женя, главное — не дыши! Трупный яд — это очень опасно. Глотнул такого воздуха и — на тот свет. Не дыши! Послушай меня!
Я пробовал не дышать — у меня, к сожалению, ничего не получалось. Озлобленный на свою нерадивость и запах трупного яда, я не знал что делать. Настроение в душе воцарилось паршивое.
Наконец, я не выдержал и уже сам вызвал милицию. Менты приехали рано утром. Я их встретил, показал рукой на квартиру, откуда доносился опасный, всепроникающий запах. Один мент сразу определил:
— Труп. Узнаю это «благовоние». Только вчера в морге был.
— Да-да, — подтвердил другой защитник правопорядка, — мокрое дело. Понятно.
При этом второй мент как-то странно посмотрел на меня. И неожиданно спросил:
— А вы кто, собственно, будете?
— Сосед. Это я вас вызвал. Дышать, понимаете ли, нечем, — нервно пробормотал я.
— А документы у вас есть?
Я принес паспорт.
Они все переписали и сказали неприятные слова:
— Ладно, пока свободны. Только из Москвы не уезжайте, можете еще понадобиться. В случае чего мы вас вызовем. На допрос.
Я чуть не заплакал от страха.
— Повесят еще на меня мокрое дело, — размышлял я. — Ведь все у нас на этаже видели, как я поколачивал и Санька, и всех его дружков‑приятелей как только они начинали «квасить».
Приперся я на работу. Я тогда трудился в одной рекламной фирме. Рассказал все нашей секретарше, длинноногой, глазастой Полине. Она, как могла, меня утешила. Со свойственной молодости «дипломатичностью».
— Все будет нормально. Я это чувствую. Ничего не бойся! А в крайнем случае я буду тебе сухари в тюрьму носить.
Я понял, как тяжело жить без пистолета.
Вернулся с работы домой от страха ни жив, ни мертв. С удивлением обнаружил, что возле подъезда нет черного «воронка». Был уже уверен, что меня должны забрать. Все-таки на всякий случай опять позвонил в милицию:
— Ну как дела? Нашли труп?
— Нет, — ответил знакомый ментовской голос, — никакого трупа там нет. А вот бельишко ваш сосед замочил. Носочки свои решил постирать. Хорошие такие носочки. Не волнуйтесь, мы там уже все убрали.