Со Светланкой, глазастой и худющей двадцатипятилетней рыжей девушкой, работавшей корректором, я познакомился в конце восьмидесятых на юге, в знойной, сытой и благолепной (тогда) Болгарии. Мы трудились в одном издательском концерне, получили от профкома путевки и поехали. Соблазнить ее — каюсь, каюсь! — мне удалось довольно быстро. На юге это получается как-то само собой.

Болгария тех лет меня поражала. Мы путешествовали со Светланкой по старинным, маленьким болгарским городочкам, покупали вино по леву (считай рублю) за бутылку, смотрели на чаек, писали друг другу романтические стихи.
Ну и, конечно, постигали анатомические особенности друг друга. В номере, в душе, а ночью так даже в море и на безлюдном пляже… Словом, мы были молоды, жизнерадостны, глупы и, как ни странно, счастливы.
Курортный роман продолжился и в Москве, но уже не так бурно.
В последнее время мы встречались не слишком часто, но все же… Примерно раз в месяц Светланка по-прежнему одаривала меня своим нестареющим, оливковым телом.
После… мы долго беседовали. При этом тема для разговоров у нас за все десятилетие (после Болгарии) не изменилась, мы постоянно обсуждали, как, наконец, отправить Светланку за границу, то бишь выдать ее замуж за иностранца. Ну не полюбила она замечательную нашу Родину, не увидела здесь никаких перспектив. А я уезжать из России тогда наотрез отказывался.
…Когда в 1992 году ко мне в гости из Америки приехал мой приятель, красивый сорокалетний издатель Боб, Светланка оживилась. Познакомившись с ним у меня дома, она как-то сразу отодвинула меня на второй план и стала думать в сторону Америки… И Боб проявил к Светланке самый живой, неподдельный интерес. Я, собственно, не возражал. Никаких глубоких чувств я к ней уже не питал, а помочь хорошему человеку всегда приятно. Конечно, было стыдно и неловко, что я фактически сбагривал подругу за рубеж, но я находил себе оправдание в том, что делаю доброе дело. Оправдать себя мы всегда сумеем.
Увы, визит Боба был недолгим, вскорости он уехал, но русскую девушку не забыл. В последнее время стал звонить мне все чаще и чаще, спрашивая:
— Как поживает Света? Не собирается ли в Кентукки в гости?
При этом Светланке он не звонил, поскольку она, дурища, языка до сих пор не выучила. Так что я вынужден был выступать в незавидной роли переводчика, передатчика информации.
Вчера мы со Светланкой — улегшись у меня на кровати — долго и детально, в очередной раз разрабатывали план, как нам, наконец, окончательно и бесповоротно соблазнить Боба.
— Значит, так, Женёк, — говорила Светланка, — мы едем в Америку вдвоем. Входим с Бобом в полный контакт. Он мною увлекается по-настоящему. Ты подводишь меня к спальне. Главное — довести до спальни. Понимаешь?
— Понимаю. А дальше?
— Дальше — дело техники. Конечно, вы, мужики, любите, чтобы вам говорили разные нежные глупости, а я все-таки английский знаю плоховасто, но мне кажется, я найду, ч т о сказать.
— Уверена? — робко промямлил я.
— Уверена. Но все же как-то страшновато. — Неожиданно засомневалась Светланка. — Блин, как же мне без тебя обойтись? Ладно, это я еще дома продумаю. А сейчас… Ты больше не хочешь?.. Мне одеваться?
Я ответил:
— Одевайся.
Когда Светланка ушла, я остался лежать на своей деревянной кровати и, тупо смотря в низкий потолок, размышлял. О том, какой я мерзавец, о том, как паскудно идет моя жизнь, идет и проходит, о том, что праздник заключается (см. гениального Фазиля Искандера) только в ожидании праздника (как этого Светланка до сих пор не понимает), о том, что бедной моей подруге, видимо, никогда не обрести своего заморского принца, а мне, увы, никогда ей не помочь.
Предавался грустным мыслям я недолго.
Раздался международный телефонный звонок. Звонил Боб. Он спросил:
— Как поживает Света?