На исторический факультет в областной педагогический институт я поступил сразу после школы. Это было в 1981 году.
Учился хорошо и непринужденно, без «удочек». Легкие, как ласточки, студенческие годы пролетели быстро.
В 1986 году меня распределили в сельскую школу в Кубиковскую черноземную область.

В отличие от многих своих сверстников, я за областной центр не держался — у меня складывались сложные отношения с моей девушкой-однокурсницей, мы изводили друг друга взаимной и не знающей пощады русской ревностью, спортивную боксерскую карьеру я к тому времени завершил и готов был уехать куда угодно. Да и в армии служить не шибко хотелось. А на сельских учителей распространялась бронь.
…Я приехал в район в августе, накануне учебного года. Прошелся по селу. Увидел огромные колхозные поля, свежие не вырубленные просеки. Село состояло из двух больших улиц, вдоль которых виднелись низенькие одноэтажные бревенчатые избы с мезонинами. Магазин был один. Туда привозили белый хлеб (который местные жители ласково называли булочкой), черный ржаной хлеб, водку, жигулёвское пиво, мыло. Еще иногда на прилавки выбрасывали консервы. За всем остальным приходилось ездить в райцентр.
Я шел через поле к старой двухэтажной деревянной школе, комья жирной, питательной черноземной земли прилипали к моим нелепым городским туфлям.
Поле перерастало в лес. Я зашел и в лес — красивый, сосновый, правда, немного загаженный. Повсюду валялись пустые бутылки из-под водки и жигулёвского пива…
Директор школы — сорокавосьмилетний стареющий бородатый математик Сергей Иванович Хорин — встретил меня очень радушно, я оказался вторым (кроме него) мужчиной в школе; он предоставил мне в пользование пустующую избу, газа и телефона в ней не было. Удобства — во дворе. Но посередине небольшой комнаты стояла внушительная русская печь с лежанкой.
Я стал обустраиваться.
Дрова мне приходилось колоть самому, но я не расстраивался. Это была хорошая физкультура. Березовые чурбаки горели долго и хорошо, хотя и оставляли опасную копоть в дымоходе. Печка нагревалась нескоро, но держала тепло до утра.
Когда печка протапливалась, я прислонялся к ней спиной и блаженствовал.
Во время топки иногда открывал задвижку и смотрел на огонь. Дрова умирали в печке быстро, как мои молодые дни и ночи здесь, в деревне.
В школе, помимо того что я стал вести историю в средних и  старших классах, за мной закрепили пятый класс как за воспитателем группы продленного дня. Мне положили очень приличную зарплату — сто сорок рублей. Это со всеми прибавками.
Кроме того, директор школы Сергей Иванович раз в квартал привозил мне бесплатно мешок пшенки и мешок картошки.
До ближайшего райцентра было недалеко — километров пятнадцать. Я туда ездил на выходные — занимался в районной библиотеке, смотрел подшивки газет, покупал крупы, сухари, сухофрукты, грецкие орехи, хурму… В нашем райцентре делали замечательные куры-гриль, и, отстояв в очереди часа два, можно было запастись местным деликатесом.
На центральной площади в райцентре функционировали горком партии и горком комсомола. Напротив стоял величественный храм, куда в основном ходили старушки.
В райцентре я набирал домой побольше книг и уезжал. Больше развлечений у меня практически не было. Но и не читал я никогда так много, как в те годы.
С детьми я ладил, относились они ко мне неплохо.
Я оставался с ними на продленке, мы делали вместе уроки, я кормил их в столовой, собирал взносы за питание. Сделав уроки, мы играли в футбол или писали сказки.
Дети у меня были не самые развитые, многие из них состояли на учете в психоневрологическом диспансере как умственно-отсталые. Они были запущенные. Многие жили без отцов. Это были очень интересные дети, совсем непонятные мне. Как, наверное, и я был непонятен им. В общем, можно сказать, что они наблюдали за мной, а я наблюдал за ними.
Особенно шалопаистых было несколько — Володька Сухотин, Серёжа Чижиков, Пашка Тиханов… Но обижаться на них я не мог. По ряду причин.
Как-то я вел урок истории в пятом классе, а маленький, низенький Володька Сухотин все время елозил на парте, болтал с соседкой. Я ему пригрозил:
— Володька, прекрати! А то родителей вызову.
Он спокойно ответил:
— А у меня их нет.
Он не солгал. Он жил с бабаней (так он говорил); она получала пенсию и тянула на своей шее единственного внука.
Серёжка Чижиков вдруг ни с того ни с сего во время того же урока снял штаны и залез на парту. Класс зашелся смехом.
Я опешил:
— Ты что, у/о? Ну-ка живо сядь на место — иначе я тебя в дурдом определю.
Серёжка спокойно ответил:
— Я там уже был.
…Иногда к нам в школу заезжал врач местного психоневрологического диспансера Юрий Иванович Селезнёв. Он проводил с нами, педагогами, занятия, как воспитывать ребят, как не травмировать их психику, приучать к труду и занятиям.
У меня не очень получалось.
Во второй четверти к нам прислали двух молоденьких учительниц — литературы и французского языка. Мне стало повеселее. Хоть за кем-то можно было приударить.
…Больше всех на продленке я занимался с Пашкой Тихановым. Жалел его. Он был какой-то вечно голодный, тощий, неприкаянный. Я учил его правильно говорить. Занимался с ним историей, математикой. Я жалел его и не хотел, чтобы его опять отправили в интернат для умственно отсталых.
Бабушка Пашки меня любила. Как-то принесла утром молока.
— Евгений Викторович, попей, парное. Только что надоила. Такого в городе небось не пил.
Я долго отказывался. Но бабулька уговорила.
…Прошло два года. За это время директор районо несколько раз предлагал мне стать директором школы в другом селе, но я отказывался. Я не чувствовал в себе административной жилки.
Жизнь текла спокойным и размеренным образом.
Я вступил в связь с учительницей русского языка Еленой Васильевной. Она приезжала к нам в деревню каждый день на рейсовом автобусе из райцентра. А на выходные я приезжал к ней в райцентр. Свои отношения мы тщательно скрывали, но, разумеется, все все знали.
Лена заводилась:
— Про нас даже пятиклашки шушукаются, обидно. Когда же мы поженимся?
Я отшучивался. Тянул время. Мне было с ней все-таки скучновато, я не мог поверить: неужели это то, о чем я мечтал?
Однажды я засиделся с учениками на продленке и пошел домой после вечерних занятий часов в десять вечера. Вдруг почувствовал острую боль в голове. Успел обернуться: сзади было несколько парней в масках. Меня повалили и стали бить ногами.
Когда пришел в себя, то обнаружил, что я весь в крови.
Когда меня утром увидели коллеги, они сразу же вызвали милиционера. Он приехал на следующий день на мотоцикле. Расспрашивал меня об инциденте. Потом отвез меня по доброте душевной в районную больницу. В больнице мне искололи задницу шприцем, положили в стационар и через неделю отпустили.
Когда я лечился, Лена приходила каждый день, приносила мне сухофрукты, яблоки, лимоны, бананы (где-то доставала) и опять талдычила про женитьбу.
Вернувшись в школу, я продолжил работу. Вел историю, «Этику и психологию семейной жизни», возился с детьми на продленке.
Поздно вечером занимался с Пашкой Тихановым, который уже перешел в седьмой класс, историей. Гонял его по средним векам. Он отвечал неохотно, бубнил что-то себе под нос.
А потом неожиданно признался:
— Я знаю, кто вас тогда избил.
— Кто? — изумился я.
— Это мы с ребятами — с Володькой Сухотой и Серёжкой Чижом…
— Зачем?! — изумился я.
— А мы не знали, как поступить. Ведь вас возле дома ждал Еленин жених. Он наш, местный, и раньше е.ал Елену. Он хотел вас убить. А мы не знали, как вас остановить, как отвадить вас от Елены, вот и скумекали… Мы думали, что принесем вам спасение… Хотели вас спасти. Но он скоро опять приедет. Так что будьте осторожны!
— Во‑первых, не произноси матерных слов. Во‑вторых, не надо сдавать товарищей. А в‑третьих, иди домой, — сказал я. — Завтра разберемся.
Я шел домой и не знал, что делать.

Дело разрешилось само собой. В субботу в своей квартире в райцентре Лена холодно приняла меня и сказала:
— Ты знаешь, я выхожу замуж. Володька Синицын, мой земляк, сделал мне предложение и увозит меня в Тюмень, он там работает на нефтеразработке. А ты ко мне больше не приходи.
Мы расстались. А в школе я проработал еще три года. Когда мне исполнилось двадцать семь лет, я решил вернуться в областной центр, где меня ждали родители. В армию меня уже взять не могли. А в школе перспектив никаких больше не было.