Книжно-Газетный Киоск


ЕМКОСТЬ И ГЛУБИНА В ПОЭЗИИ ЕВГЕНИЯ СТЕПАНОВА

 

I

С ветвей верлибра осыпаются серебряные звезды смысла: срываются смысловые листки, чтобы нечто прояснить в запутанном, сумбурном мире:

вспышки памяти
пра-памяти
тоннель
выход в
свет-свет-свет — ослепляющий
лица
глаза
свет-свет-свет — освободительный

Память, чьи механизмы так сложны, словно раскрывает — приоткрывает — свои лабиринты, тоннели, и ощущение реинкарнации становится более отчетливым: как закон, не сформулированный наукой…
Антропологией, например.
Но вектором более сильного сияния остается в своде творчества Евгения Степанова рифмованный стих, связанный с классической традицией, которая, в сущности, и дает хлеб, насыщающий алкающую душу.

— Я не пожелаю и врагу
Времени, когда судьбу итожишь.
Господи, я больше не могу.
— Можешь.
— Господи, я больше не хочу
Горького земного шоколада.
Больше не хочу ходить к врачу.
— Надо.
— Господи, я жить устал в борьбе,
Мучает нечаянная рана.
Господи, возьми меня к себе.
— Рано.

Стих сделан жестко и четко, он не допускает альтернатив и дышит мужеством — и мужество это отливает синеватой сталью: которую не согнешь.
Или сверкает огнями стоицизма: простого, как вода, сложного, как устройство космоса.
Космос в нас: о чем хорошо пишет Евгений Степанов:

Это надо тебе, это надо
Уяснить как последний наказ.
Нет, похоже, ни рая ни ада.
Если есть — исключительно в нас.

Этот космос достаточен и велик, разнообразен и насыщен, и полыхающие адские полосы вполне могут наслаиваться на великолепные картины малинового рая…
Сознание — особенно человека нашего времени — двойственно, амбивалентно, плюс бесконечные ленты ассоциаций, ассоциативные ряды, где одно цепляется за другое, все сложно соединяется, переплетается, увеличивая сложность бытия; и Степанов хорошо фиксирует это в стихах, внешне простых, строго исполненных, внутренне — углубленных, тяготеющих к безднам.

Я прошел сквозь года.
Накопилась усталость.
Кроме чувства стыда,
Сильных чувств не осталось.
Кроме чувства стыда
За грехи и огрехи.
…Нет кромешней суда
И печальнее вехи…

Своеобразна и религиозность, пронизывающая стихи поэта: она как будто не имеет ничего общего с церковностью: но — более высокой меры: судить себя предельным судом, не дожидаясь высшего…
Интересен и иронический аспект поэзии Степанова: недопустимо для него соскальзывание в стеб, в низовую иронию — поэту присуща скорее самоирония. Вот уж над кем он с удовольствием посмеивается — так это над самим собой. Еще интереснее, когда линии иронии проникают в пространство метафизики: живописуемая картина становится выпуклее, объемнее:

Скрипит колымага моих полушарий
И катит — незнамо куда.

Чем юность безумней, тем старость кошмарней.
Так было и будет всегда.

Евгений Степанов зажигает яркие звезды своих стихотворений — и хочется наде-яться, что свет от них будет исходить долгие гирлянды лет.



II

Картина, нарисованная просто — с виртуозным использованием инструментария поэзии, завершается феноменально-неожиданно: дыханием булыжников, как доказательством того, что все одушевлено:

Идет сам к себе и пытает судьбу,
Не зная тепла и почета,
Невзрачный старик. И бубнит «Бу-бу-бу…»,
Невнятное, странное что-то.
А может, он шепчет святые слова,
Которые нынче не слышат?
А ветры гудят, и скрипят жернова
Времен, и булыжники дышат.

Старик, привлекший внимание поэта, точно получает другую жизнь: или — продолжается в жизни стихотворения, живущего сложными смыслами…
Скрип жерновов времени — это лейтмотив многих стихотворений поэта.
Евгений Степанов часто использует контрасты — для большей яркости зажигаемых огней.
…Ибо стихи, не вспыхивающие огнями, бессмысленны; ибо неоправданная творческой сверхзадачей словесная игра чревата дебрями бессмыслицы, в которых бедная мысль будет плутать без толка…
Краткость верлибров‑афоризмов напоминает полет стрелы:

На каждом шагу предательство.
На каждом шагу любовь.
Что ты увидишь?

Туго спущенные с тетивы таланта стрелы поражают цель с математической точностью: убивая штампы, обогащая мировосприятие читающего.
Евгений Степанов использует все средства выразительности: от классического стиха до верлибра, от палиндрома до белого стиха; и естественность дыхания поэта создает картины столь изначальные, будто стихотворение существовало всегда:

Жизнь бежит, полосатая зебра,
Огибая леса и моря.
Я иду вдоль родного Несебра,
На декабрьские волны смотря.
Здесь зима не зима, просто слякоть,
Просто на сердце грустно чуть-чуть.
И не хочется много балакать
О годах, что уже не вернуть.

…Ко всему прочему — жизнь бессмысленна, если не зафиксирована в слове, и то, как делает это Евгений Степанов, заставляет — через эстетические переживания — задуматься о многом.

Александр БАЛТИН