в полночь глухую дождь зарядил густой:
нудная стынь с белёсой крупою саговой
как побирушка, просится на постой…
бойся шептать, голубка, старинный заговор.

серому дню отходную простонав,
злая вода холодное небо скомкала.
…как отразится в зеркале сатана
да полюбится паче ясна сокола.

лютою жаждой явится велиал,
хворь напустив — тупую тоску былинную:
сотни озёр по капельке выпивал —
ты не проси о волюшке — не помилую,

но с петухами первыми пропаду —
в осень рябую дёрну конягой сивой.
капли бегут, и мелко дрожат в саду
груша, ирга да пень, бывший дикой сливой.

жалеть себя — напрасный труд.
смотрю задумчивым эстетом,
как облака гурьбой плывут
над уходящим бабьим летом,

как ветер, ласково‑певуч,
заржавленную гладит землю,
под одеялом серых туч
музей-усадьба спит. приемлю,

как сушь цветную тянет вниз —
кружа легко, по-детски прыткий,
летит к земле кленовый лист
перчаткой бывшей фаворитки:

восторг разорванных тенёт,
покой прощания с юдолью:
сверкнет раскрытой пятернёй
и смирно ляжет — вверх ладонью.

а барин? уж наверняка
другая кликнет — ляг, пригрею,
обнимет местного царька
что будет сил, как лоб — мигренью.

сквозит насмешливый прищур —
глухую грусть под корень косит.
и воздух свеж, и полдень хмур:
какая пасмурная осень…

точка, точка, запятая.
нас (би-бип) — живём, летая:
палка, палка, огурец —
на крыло встает птенец.

минус, рожица кривая.
как система корневая
держит дерево в земле,
мы врастаем, сечи злей,

в зиму долгую, глухую,
в жизнь, короткую такую,
будто уличный дебош —
не задушишь, не убьёшь.

нынче встали с петухами,
рядовые вертухаи,
зрим в квадраты несвобод,
как тускнеет небосвод:

света белого начало
входит чинно, величаво
в бесконечный окоём —
с добрым утром, с новым днём.

Дрожал белёсый небосвод,
Красивый, будто на открытке —
Седобородый старый год
Проворно собирал пожитки,

Бетонку мокрый снег лобзал,
По спинам семенил торопко.
Шумна, как ёлочный базар,
Тесна, как платная парковка,

Бежала суетная жизнь —
Вилась короткая бечёвка,
Трудна — хоть падай и ложись…
Сквозь мягкий снег виднелся чётко

Небес потрёпанный деним
В бескровье матовых отметин.
Жива присутствием Твоим,
Я шла — надеясь — в новолетье…

зрачок слезу казнит —
свет пламенный померк:
когда горит зенит,
грешно смотреть наверх.

взгляд — камень из пращи:
дрожали небеса,
и солнца белый щит
сердито нависал

над брюхом земляным.
невидимая твердь!
устав бежать за ним,
куда спешить, ответь?

притворно голуба
холодная латунь.
гуд бай, май лав, гуд бай.
ату ее, ату.

блик острого луча
тихонько угасал:
на мраморных плечах —
трофейная лиса.

копьё закатного луча скользит по рёбрам облаков.
плоть небосвода горяча,
                                 простор груди нагой багров —
давя в чугунном кулаке неподдающийся гранат,
кармин трубит невдалеке,
                               как день минувший был распят:

он лёг, прозрачно-бирюзов, —
                                         смакует молодая тьма —
на равнодушный горизонт,
                                         чья полоса всегда пряма.
так юн и светел — право, жаль,
                           шептать привычное — остынь…
сок по запястью побежал, густеет сумрачная синь.

…когда воскреснет бирюза, изгладит память —
                                                      старый трюк, —
что свет упрямо вырезал из беспроглядья
                                                       лунный круг…
восходят зёрна первых звёзд,
                             ночь дремлет в мареве парном,
и часовым встал белый плёс, тих,
                                        как молитва перед сном.

хищная зелень, утренний хмель земли.
цвет одуванчика, поздний, сырой апрель.
будто во сне бормочет тебе: «замри»
бурая твердь — постой, не ходи по ней.

ты не спасёшься: тянутся трав полки —
юное войско шёлковых янычар —
к бледной лазури, холодны и легки,
жемчуг дождя рассеявши по плечам.

в ноздри ударил яростный дух листвы.
лепетом почв ты весело пренебрёг:
шаг торопливый, птиц голоса чисты.
капля свободы — жёлтый цветок у ног.

В тёмной кухне сяду, хрустя галетой,
но, запив сухарь молоком холодным,
не зевну отчаянно и дремотно.
Шмыг — во двор: в кустах соловей поёт.

За стеной лениво проходит лето,
ночью дивной, сказочной — на Купалу —
кислорода в воздухе адски мало:
городам до фени солнцеворот.

Я стою — бесплодной, колючей веткой.
где-то спят полынь, зверобой, крапива,
горло жжёт июнь — он, как сидр, игривый,
и тягуч, как первый цветочный мёд.

Прилипает к телу короткий хлопок,
под ногами — будто шипящий уголь.
В наших диких, серых, бетонных джунглях —
вот те на! — слыхать соловьиный свист!

Где-то пляшут пары — весёлый топот…
У меня на сердце — чужой, далёкий:
взгляд — острей полевой осоки,
роковой, сверкающий аметист.

Он высок — воинственный горный тополь,
ниспадает прядь серебром чернёным
на упрямый лоб — трепещите, жёны!..
Словно барс голодный, жесток и быстр.

Речь груба — глухой камнепада грохот,
ворожит улыбка ночным туманом:
кто хоть раз пригубит — печально канет,
как венок увядший — в глубокий плёс.

— Приходи! — свербит потаённый морок.
Мне б в плечо уткнуться, вдыхая запах,
и обнять — порывисто, косолапо,
чтоб схватил — и в тёмную даль унес.

Голубая полночь качает город,
соловья скрывая в кустах зелёных,
и грозит с небес голове склонённой
кулаками бледных, высоких звёзд.

снился мне дом — бревенчатый пятистенок,
новая жизнь сухих, золотистых сосен.
пахло смолой расплавленной, свежей стружкой.
крашеный пол ступням отдавал прохладу.

я на крыльце стояла: — опять босая! —
ты восклицал трагическим баритоном.
увещевал: — дружок, не ходи разутой,
тапки надень хотя бы — везде опилки!

грубую доску жгла седина стальная,
твердь превращая в тонкий резной наличник,
кружево дома — чудный узор славянский:
пара коней влекут за собой светило.

и времена смешались в руках умелых:
пело, гудело, звонко меняло форму
теплое древо — символ пути земного.
я улыбалась: — оберег наш могучий…

под васильковым небом — канун июля.
над головами — густо-шафранный полдень.
ты закивал:
— и правда… как в русских сказках…

…смилуйся, Боже правый —
даруй мне
это.

Корабли горят, как длинные фитили: зашипела
спичка — блеснул огонь. Нижний трюм тихонечко подпалив, содрогнётся крохотная ладонь: вот в тяжёлых бочках сухая смесь, укусило пламя льняную нить…

Он меня измучил — хоть в петлю лезь.
Я была готова его убить.

Вспыхнет каждый, кто по природе — взрыв, как французский порох — придёт черёд. У меня был доблестный командир, у меня остался надёжный плот. Лишь глоток воды, два десятка рифм, просмолённый факел да рыбий хвост. В голове гудит древний глас: «Гори!», тёмный корень смерти в меня пророс. Я строкой упругой — тугим веслом — утыкаюсь бодро в худую грудь. Южный берег близко, мне повезло — поутру пристану куда-нибудь.

За спиной — обломки, дымит фрегат.

Капитан спасётся. В рассветный час жизнь земную будет оберегать золотая трепетная свеча: за него, за всех, кто довёл до слёз, кого ждёт семейство, родной очаг.

Потечёт в песок ароматный воск.

Не могу заставить себя молчать.