Третий год — то, подминая наст,
то, глотая пыль да чернозем —
мы туда, где так заждались нас,
метр за метром, день за днем
ползем.
А потомок, радужно пыля
где-то в шлейфе Млечного пути,
возомнит: "Как крохотна Земля —
ничего не стоит обойти!"
Отряхнись-ка от звездной пыли!
Предки здесь для тебя когда-то
каждый метр Земли оплатили
кровью или жизнью солдата!

Встань на встречном ветру,
словно юнга под шквалом,
и в широкую даль, не мигая, вглядись.
Видишь брезжащий свет за волной перевала,
разделившего юность и зрелую жизнь?!
Ветер бьет нам в лицо, ветер волосы треплет…
Так давай же споем о судьбе ветровой,
чтоб сердца возмужали, а руки окрепли,
чтобы лучшие чувства мы взяли с собой.
Мы железных подков не храним на пороге.
Мы мятежное счастье находим в пути.
Нам любимые песни певать по дороге,
и, от ветра хмелея, идти и идти.
Нам жемчужную воду плескать у колодцев,
припадать к ней губами, пригоршней черпать.
Нам бродить в лозняках, об осоку колоться,
под пахучею хвоей в лесу засыпать...
Освежай наши души, бушующий ветер,
пой задорные песни, чтоб всяк подпевал,
чтобы звали в огонь, чтоб никто не заметил,
как взойдем мы с тобой на крутой перевал!

Никто не выбирает, где родиться —
ни город, ни деревню, ни страну.
Что никому не ставится в вину…
Нам дарят целый мир как заграницу,
а Родину — пожизненно одну.
И кто б ты ни был — пахарь или воин,
дух Родины бесценней, чем пейзаж.
Тебя не сманит никакая блажь.
Ведь если ты земли своей достоин,
ее не променяешь и не сдашь.

Утра в хрустальных росах.
Птичий лесной галдеж.
Все, что ты дома бросил,
где ты еще найдешь?
В желтом огне осинник.
Думы седых дубов.
Снова зовет в Россию
преданная любовь.
Помнится ночь над полем,
белые петли рук…
Милое все — до боли.
Но далеко — до мук!
Звон золотой пшеницы
да васильки во ржи…
В них бы мне и зарыться —
в поле на воле жить!
Сосен резные кроны.
Песни босых берез.
Родина! Ты лишь тронешь
душу до самых слез

Жизнь конечна. Но еще не кончена.
Огорчает, что всего одна.
Ну, а если чем-то укорочена,
то еще дороже стать должна.
Только раз, но каждому подарена!
Ты же должен подарить другим.
А иначе совесть будет ранена.
Зов потомства свят, как будто гимн!
Дарят жизнь зачатием и родами,
но дитя, как правило, одно…
При войне, терзающей невзгодами,
сделай, что не всякому дано:
осади вражду между народами —
сколько жизней будет спасено!
Несмотря на беды и лишения,
чудом примиренья овладей!
Обладая даром притяжения,
умножай достойные свершения —
ничего нет выше сбережения
самой главной ценности — людей!

Всех женщин в памяти перекликая,
я трижды поклонюсь тебе одной.
Спасибо, что ты есть! Что ты — такая!
Благодарю судьбу, что ты со мной.
И в час, когда пойдет за горизонт все,
утешусь тем, как были мы близки.
Да напоследок облака от солнца,
волнуясь, оборву, как лепестки.

Комочек жизни — наш двухдневный внук.
Еще нет имени, а только отчество.
Зацеловать тебя безумно хочется —
от сладких пяточек до пухлых рук.
Твои отец и мать, сестра и брат,
деды и бабки слились в ликовании!
Ты щедро даришь нам все эти звания.
И солнечному дару каждый рад.
Как награжден я тем, что ты рожден!
Проспали новость Си-Эн-Эн и тассовцы.
А вся родня, спеша к тебе примазаться,
гуртом в роддом под вихрем и дождем!
У нас во внуках недобора нет:
глазастые родились, волосатые…
Но жаль, что так давно —
в восьмидесятые,
а ты начнешь отсчет с двух тысяч лет.
Ты Ельцина оставил в дураках
своим рожденьем: с легкостью проказника
ты этот день июньский сделал праздником,
чего былой "гарант" не мог никак!

Иногда и вздорные задачи
громоздила мне моя жена:
рифмовала дачу и удачу,
ибо та не всякому дана.
Не был я какой-то важной птицей,
чтобы зариться на дачу мог.
От жены я еще мог отбиться,
но все чаще вторил ей сынок.
Что ж, в итоге выбил и построил,
утолил их жажду, даже страсть!
И бывало так, что все мы трое
И гуляли, и дышали всласть.
Были они счастливы на зависть!
А когда от нас ушла жена,
а за ней и сын, то мне казалось —
дача не особенно нужна.
Только как забыть мне дачу эту?
Даже ночью не собьюсь с пути.
Знать не знаю, но зачем-то еду:
ведь и там их тоже не найти…
Нет цены годам, прожитым с ними
вплоть до наказания судьбой!
Дача мне дает побыть с родными
в дни уединения с собой.

Нас война взрастила, безотцовщина.
Мать спасла. Россия!
Рос и я.
У меня с ней все навеки общее.
Разница — лишь в сроках бытия.

Это не проходит и не лечится,
беспрестанно в голове звеня:
как же обходилось человечество
все тысячелетья без меня?
По урочищам ползли уродища.
Верещали не на той волне.
А ведь среди них и мои родичи,
все еще неведомые мне!
Сам, конечно, не того же вида, я
выполз за родителями вслед.
Жаль, что скряги, как обычно, выдали
мне так скупо меньше сотни лет.
Чтобы все познать за горизонтами,
растяну годины на ходу.
Если даже вдруг не хватит сотни мне,
как бы не стыдили — не уйду!
Внуки-правнуки должны быть счастливы
с предками, да и от нас вдали!
Пусть бы по другим планетам шастали,
а не в Землю нашу полегли.
Пусть Армагеддон и не мерещится!
Ну, а чтобы больше не перечить Вам.
Козыряю истиной простой:
кто же сам заставит человечество
стать навечно голой сиротой?

Пусть чиновная свора
бесстрастность возводит в обычай,
пусть умеренный нрав у моих сослуживцев
в чести —
я плохой дипломат
и притворных придворных приличий
столько лет не могу научиться блюсти.
Все порывы души пожирает тупое довольство.
Постны лики матерых кликуш и ханжей.
Как смешон,
кто сберег это милое детское свойство —
говорить напрямик, а влюбляться —
так в раз до ушей!
Ты боишься, что я упиваюсь тобой все сильнее,
что лавину не сдержишь
гнилыми подпорками лжи.
Разве это порок, если я до сих пор не умею
в полнакала гореть и любить в полдуши?
И в стихах, и в любви изъясняюсь
на редкость коряво.
Не умею ласкать я изысканный слух.
Как ни терпок рассол,
только та же хмельная отрава
исцеляет на утро свирепый мужицкий недуг.
Ты напрасно меня осторожно
к сюрпризам готовишь,
чтоб спасти от беды,
от опутавших сердце тенет —
тут бессильна разлука,
и только твоя же любовь лишь,
помрачившая разум,
мне ясность сознанья вернет.

Я привык стишков своих стесняться,
мирною безвестностью храним,
не могу пока раскрыться, братцы.
Кто я есьм, не смею вам сознаться —
неразборчив даже псевдоним.