А не любовь венчала
в светлом, просторном храме,
молодых величала —
ворон кружил над нами,

честной своей добычей;
муж мой стоял, шатаясь;
длился такой обычай,
чтоб жили долго, маясь.

Было наше, будет наше —
побывавшее в руках
хоть в мечтах. Размах бесстрашен,
с вавилонских наших башен
орлий лет, взметая прах.

Цветущая, леонтьевская сложность…
Тропическая, как в широтах наших
не надо бы… Устали от мельканья,
от зыбкости; как прав был Чаадаев:
цветов-то много — нет у них корней.
Подует ветер — Родину прополет…

Птица-тройка встала,
на пути стоит,
и вожжа устала,
и кнут не свистит.

Птица-тройка топчет
место по краям,
никуда не хочет.
Стынет колея.
Было дело: версты
в зренье как слились,
трепетны и пестры, —
так-то мы неслись…

А теперь не надо,
и одер один.
Воздух нам — преграда
средь пустых равнин.

Нет дельцу удачи —
всякий оборот
мне в убыток; начат
правильный расчет,

живость моя только
усугубит долг:
столько — два по столько —
шасть костяшки, щелк.

Вот мое смиренье:
в мире и в гробу
никаким движеньем
не гневить судьбу.