Книжно-Газетный Киоск


Владимир АЛЕЙНИКОВ

ИСТОРИЯ ЕГИПТА
 
ИСТОРИЯ ЕГИПТА

Сет убил Озириса — воскрес,
Как природа, радостный Озирис,
Рассудил умерших он окрест,
Ублажил живых, чтоб не бесились.

Не шумят оазисы листвой,
Приуныли нильские пороги,
И рискуют люди головой,
Подводя наивные итоги.

Ах, на что уж темя напекло,
А скребет кошачьими когтями
На душе, как в пекле, ремесло —
Мрут, как мухи, всюду египтяне.

А жрецы на что уж молодцы,
Забивают баки ротозеям,
Чтобы шли в походы храбрецы
По песку, что зыбок и рассеян.

Так буквален верности букварь,
Что не надо разбираться в оном,
Составляя новый календарь
В угожденье франтам-фараонам, —

Все равно им мумиями спать
Под высокой кровлей пирамиды, —
Надо кровь почаще бы пускать
Для острастки, впрочем и для виду.

Вот и слышен топот по векам,
И движенье обоюдоостро —
Тяжело египетским войскам
Покорять Синайский полуостров.

Хоть арабы есть невдалеке,
Да и войны частные зубасты,
Гласных нет в арабском языке
И полусогласные не часты.

Чтоб не спутать дальние концы,
Где набег победою не вырос,
Заполняют дельные писцы
До отказа каверзный папирус.

Ах, умельцев вымерший оплот!
Вытяжки целебные ремесел!
Все они попали в переплет
Времени, плывущего без весел!

Как бы им ни весело жилось,
Как бы им ни горько пребывалось,
Кой-чего добиться удалось,
И в руках добыча оставалась.

Вот они безропотно идут
В сумрачной рутине ритуала —
Как же не оправдываться тут?
Родина и то возликовала!

Вот они возделывают ил,
Милую долину изменяя,
Высохший поругивая пыл,
Бронзу в медицине применяя.

Вот они дары свои несут,
Судьбы отдавая на закланье,
Каждый запечатанный сосуд
Наполняя сном существованья —

Ах, давно из нас веревки вьет
Наслажденья рьяное горнило!
Из кувшина долго воду льет
Бог реки задумавшейся — Нила.

Полнолунье волны серебрит,
Допустив волненье до искуса,
Нижут сердолик и лазурит,
Надевая каменные бусы.

Машут опахалами вокруг,
Золотые падают подвески,
В неустанном выборе подруг
Каждое ухаживанье веско.

Выгнет арфа гиблую дугу,
Струны волокнистые разнежив, —
Если войны счесть уж не могу,
Страсти шелковистые не реже.

Там она припрятана, ладья,
Там она тоскует и тревожит,
Чтобы настораживался я,
По уши влюбившийся, быть может.

Там она танцует для меня,
Смуглою погибелью взирая,
Даже постижение огня
В зеркале своем не выбирая.

Что ей отражения обман,
Смутная скольжения гримаса,
Выгнутый под выгодою стан
И расположения прикраса?

Что ей заточение да плен,
Зыбкое светильника мерцанье,
Путники, встающие с колен,
Тленная наследственность свиданья?

Вся она под звездами тепла,
Вся на сновидение похожа —
Словно притяжение вошла,
Вытянулась попросту на ложе.

Кто она? Не ведаю и я —
Жрица? Наваждение? Изида?
Выпьем-ка, наверное, друзья,
Времени и чуду не в обиду! —

___


Не зачат ученый Шампольон,
И Розеттский камень не исписан,
И какой-то новый фараон
В царство мертвых с почестями выслан —

Все еще влечет его туда
Теплое небесное теченье, —
А страна привычного труда
Продолжает жить без огорченья.

Ну и геометрия взошла,
Камни воздвигая по пустыне,
Чтобы августейшие тела
Бренной не утратили гордыни!

А народ живет себе, как жил,
Детскою забавой не считая
Это перебрасыванье сил,
И бесправна жизнь его простая. —

И воскликнет в горе Ипусер:
«Что случилось? Я не понимаю!
Кто им подал дерзостный пример
К разрушенью отческого края?

Ныне перевернута земля,
Как гончарный круг, рукою рока!
Ныне нищий бывший с корабля
На владельца вытаращил око!

Девушка, что только лишь в воде
На свое смотрела отраженье,
Не бывая отроду нигде, —
Во дворце вкушает наслажденье!

Где закон? Кто прав? Кто виноват?»

И тогда — предания гласят —
И сбылось дождавшееся срока
Предсказанье древнего пророка:

«Будет все разрушено в стране, —
Станет верхним нижнее, — померкнет
Солнце, — на него тогда вполне
Ты взирай не жмурясь, — не проверит
Времени по солнечным часам
Уж никто, — богатым станет бедный,
И вельможа важный и наследный
Все ничтожество познает сам!» —

Так изрек когда-то Неферти.

И в Египет, смутою объятый,
Все вокруг сметая на пути,
Как возмездье вторглись азиаты. —

___


Спит Москва. Виталий Пацюков,
Признанный исследователь знанья,
Точно отпущение грехов,
Мне дарует дружбу и вниманье —
Все ему понятно на земле,
Названной Московией, — и, видно,
Книги залежались на столе
Вынужденно, преданно и скрытно,
Тихими страницами шурша
В мире обобщений и деталей, —
И моя мятежная душа
Вопрошает: «Что с тобой, Виталий?
Где ты? Не уехал ли куда?
Выбрал ли из вороха событий,
Частые меняя города,
То, что сокровенней и открытей?
Близится неспешно Рождество,
Юность вспоминается и младость.
Как высокой веры торжество,
Рядом есть Нечаянная Радость.
О чередованье волшебства
С таинствами снежного обряда!
Сгинувшая осени листва,
Выбранная облака отрада!
Снег лежит повсюду и везде,
Хлопья оседают на балконе.
Где-то поклоняются звезде,
Где-то доверяются погоне.
Зимняя декабрьская пора,
Краткие ухватки ветерана —
Ветра, прилетевшего вчера,
Вечера, взирающего странно.
Города не сгинувшего гул,
Дерева не согнутого вымпел.
Что же до сих пор ты не уснул?
Или что тревожное увидел?
Нет! Не разрешаю я беде,
Преданному дому угрожая,
Холод, возникающий нигде,
Вырастить подобьем урожая!
Снег ли где-то сбрасывают с крыш,
Форточки ли к ночи открывают,
Ты не сокрушишь и сохранишь
Тех, кто признают и понимают
Чуткое дыхание мое,
Теплое биение участья, —
Дружеское вижу я жилье —
Дай же им сочувствие причастья,
Бог, сопровождающий людей
В странствиях, причудах и покое!
Жить бы вам четою лебедей —
Вправе ль я предсказывать такое?
Вправе! Благо дружбе не пропасть —
Так она, чудесная, желанна.
Все придет, наговоримся всласть, —
Ну-ка согласись со мной, Светлана!

___


Чуть подальше, сразу за мостом,
Дом стоит меж прочих, ну а в нем
Друг мой проживает средь зимы
С Лидою и малыми детьми.
Веет пеньем — это ли не нард?
Что лета! — Не так ли, Леонард?
Пусть себе, несносные, летят,
Музыку не трогая, как сад.
О певец Неведомого дома!
Сколько раз, течением влекомы,
Виделись мы! — Так ли иногда
Дружбою людей соединяет,
Что разъединяет города,
Облик укрощает и меняет,
Но не пробирается в сердца?
Что за беспокойство? Что за чувство?
Где определение его?
Книги нам не скажут ничего —
Вот и проявление искусства!
В роли летописца и отца,
То ли умудрен, а то ль рассеян,
В опыте не дремлющем остер,
Ты не отрекался от России,
Ныне превратившейся в костер,
Снежный ли, осенний ли — кто знает! —
Стекла ли двойные замерзают,
Дети ли, как водится, растут,
Время ли распахивает двери,
В грустный зазывая институт,
Где что ни мгновенье, то потери —
Что тебе! Хранитель языка,
Ты не предавал его — отселе
Вынесший листву и облака,
Рвение воинственное к цели,
Смешанную кровь его и плоть,
Жив ты — и хранит тебя Господь!

___


Посреди разборчивых запросов
Александр Григорьевич Морозов
Жив и существует, как всегда,
Преданно, светло и бородато, —
Даты, промелькнувшие когда-то,
Дороги теперь, как никогда,
Дружбою устойчивой и чудной,
Праведной, живой и многотрудной, —
Свидеться бы, что ли, Александр!
Да не так поспешно, как на юге,
Где растенья странны и упруги,
Не поймешь, где мирт, где олеандр,
И, однако, все многоголосье
Зиждется на крепнущем вопросе:
Что же нас с тобою занесло
В милую Тавриду? Не бывало,
Чтобы дружба просто миновала!
Ничего быльем не поросло!
Что теперь жилье твое? Что Алла,
Ласкова, красива и умна,
Словом, настоящая жена?
Чаем угостила бы опять!
Что твои причуды? поученья?
Рукописи? гости? увлеченья?
Вижу я, всего не сосчитать!
Встретимся по-прежнему опять —
Тут и разговоры, и зима.
Жди меня — соскучился весьма!

___


Ну а ты, бесценный мой дружище, —
На тебя уж все мои права!
Что ты пишешь? чувствуешь? что ищешь?
Для тебя — отдельная глава.

У калитки ночью я стоял —
И смотрел, как месяц слишком юный
Ничего еще не предвещал,
А купался в зыби тонкорунной.

Там, на юге, поезд проезжал
По мосту чрез реку невезенья —
Точно на зуб зуб не попадал,
Промелькнули свет и тарахтенье.

Вот оно, вагонное тепло,
Жизни отражение сквозное!
Если уж кому и повезло,
Нет его, наверное, со мною.

Улица тянула фонари
Бусинами долгого мониста,
Точно уверения мои
Или же намерения мглисты.

Думалось, как десять лет назад:
Вот оно, шальное выжиданье!
Если что и скрадывает сад,
Нет ему навеки оправданья —

Что он безнаказанно томит,
Тычется качанием в ресницы?
Если он душою не кривит,
Что ему когда-нибудь присниться? —

Только не стоять настороже,
Узкою дорожкою не ерзать,
Пламени, воскресшему уже,
Выплеснуть давая ариозо,

Арию урезанного дня,
К сумеркам сбегающего кротко, —
Есть еще в запасе у меня
Выдержка, сноровка и походка,

Есть еще невысказанный град,
Точно заточение в темнице,
Там, где за преградами оград
Рудами полны пороховницы.

Юности дотошная пора,
Детства говорящие тетрадки, —
Что ж, что не окончена игра?
Кто виновен в вящем беспорядке?

Там, за уходящею молвой,
С памятью поющею оставшись,
С молодостью, заново живой,
Встречусь я, не сгинув и не сдавшись.

Там, за глубиной, наедине
С зимнею приверженностью к людям,
Зиждется предание во мне
На переосмысленности лютен.

Что за беспокойство мельтешит?
Что за успокоенность мешает
Тем, кто никуда уж не спешит.
Так же, как рискует да решает?

Вам ли, в повседневности влача
Чисельную выгородку быта,
С нами расправляться сгоряча?
Будьте же заочно позабыты!

Мне теперь понятно, отчего
Правда уколовшая опасна!
Нету ли в запасе у него
Компаса, служившего прекрасно?

Мне теперь понятно, почему
Были в моде эти притесненья
И всему, решительно всему,
Находили люди объясненье!

Что тебе сказать на это, друг?
Выросли мы сами, без подсказки,
И происходящее вокруг
Выбрали, пожалуй, не из сказки.

Сказочник в измятом сюртуке
Нам не попадался поначалу,
А потом настало вдалеке
То, что никогда не замечал он.

Лет не починить часовщику
Маявшихся, канувших, пропавших, —
Что же нам досталось начеку,
В листьях заплутавшее упавших?

Фертом выгораживая нрав
Гданцевки, запрятавшейся в лицах,
Город наш по-своему неправ
И вдвойне оправдана столица.

Пусть же остается над рекой,
Выгнутой подобием валторны,
Стойбище корысти городской
Вместе с укоризною повторной.

Да поднимет скрипку музыкант,
Да поднимем тосты мы при встрече
За любовь, за дружбу, за талант,
За причастность к праведности речи!

Да расправим плечи на ветру,
Да раскроем очи, не старея,
Присягая правде и добру
На земле под небом Галилея!

Там звезда над крышами встает,
Поезда меж вишнями мелькают,
И уют не вправе перелет
Удержать — пускай не привыкают! —

___


Подружился с живописью быт,
Нет ни перспективы, ни оттенков,
Египтянок облик не забыт —
Смотрят со стены, как из застенков, —

Что для них условные тона,
Пляшущих, танцующих, поющих!
И кому сторицею сполна
Я воздам средь месяцев идущих?

Ну а берег зеленью зарос,
Птицы-то вовсю расщебетались,
Кошка одичала, как вопрос, —
Так для нас на ветке и осталась.

Тянут сети с рыбой рыбаки,
Сыплются бесчисленные зерна, —
Что за жизнь, однако, у реки! —
И нужна, и в пользу, и проворна.

А пирушки знати хороши —
Знать, пируют лишь для удовольствий,
Все у них в достатке для души —
И гульба, и склады продовольствий, —

Размечтались в неге голубой,
Разметались по свету предвзято
Иноходью кони боевой,
Размычались малые телята.

Сколько надо времени разлить
По сосудам, звякающим тоньше,
Чтобы гуси с росписи сошли
Рим спасать — ни меньше и ни больше!

Первыми стекло изобрели,
Каменные здания воздвигли,
В золотой египетской пыли
Первыми помалу пообвыкли.

Век тридцатый, скажем, миновал,
Было в нем немало непростого —
Ныне же в нем каждый побывал
Даже до рождения Христова,

Потому что в общем языке,
Лучшем, чем, к примеру, эсперанто,
Жизнь искусства вся невдалеке
По природе правды и таланта.

Средь зимы увидим мы на миг,
Как оно навеки остается —
По ветру колеблется тростник,
Музыка изменчивая льется,

Высятся колонны и врата,
Битва по рельефам нарастает, —
Вот она, святая простота!
Остального жизнь не принимает.

Камнерез ли ты иль ювелир,
Зодчий, музыкант иль живописец —
Мир тебе! Пусть высится кумир,
Сгинет он — тебя взамен возвысят!

Кто б ты ни был, мастер, суть не в том —
Главное выносливость в творенье,
Научись трудиться на потом —
Сто потов, взамен — благодаренье.

Дремлют ли в сохранности врата,
Статуи похожи иль не очень —
Что для них мирская суета?
Пустяки и только, между прочим!

Речь моя! Не в дружбе ли с тобой
Горю мы внимаем и открытью?
Море — осыпание — прибой —
Медленное шествие наитья —

___


Как известно, кротость египтян
Не могла с воинственностью сжиться —
Им бы войны выбросить к чертям,
Чтобы честно на поле трудиться, —

Не было тогда у них чертей,
Властвовали только предрассудки, —
К пограничной движучись черте,
Слыть пропащим тоже ведь не шутки.

Как сказал однажды Геродот,
Мол, Египет — дар, бесспорно, Нила, —
Что же было все наоборот,
И влекло, и тлело, и темнило?

Что им то периоды менять,
То сбиваться лишь на одиозность?
Вроде их нетрудно и понять:
Главная черта — религиозность.

Было все единым божеством,
Но, конечно, в разных проявленьях.
Что им делать с диким кабаном?
Числились животные в священных.

Вот, к примеру, сцена наугад
Из загробной жизни непонятной —
Тут уж не материи распад,
А суровый суд и неприятный:

Коль душа виновна, то судья
Превратит в ничто ее, помучив,
Если же невинна — то, друзья,
Положенье несколько получше —

Как свершится властный приговор,
Сразу после ряда очищений
Обретает некий кругозор,
Формулу условную прощений,
Человечья чистая душа —
И, к богам уж присоединившись,
Больше не спеша, не мельтеша,
Созерцает, воедино слившись,
Совершенство существа, — таков,
Вроде отпущения грехов,
Сей обряд, — подробней и детальней
Вам расскажет требник погребальный. —



ГИМНЫ И МОЛИТВЫ

Богу Ра:

«Честь тебе, о мумия, что вечно
Возрождаясь только для добра,
Поступаешь с нами человечно!
Вечно молодое существо!
Ты, производя себя на свет
Ежедневно, — даришь торжество
Жизни — и ликует целый свет!
Ты для нас и небо сотворил,
И окутал тайной горизонт!
Все ты воссоздал и оживил!
Не хвалить тебя — какой резон?
Честь тебе! Плыви же по волнам!
Если же идешь по небесам,
Вся сопровождающая клика
Испускает радостные клики!»

Солнце над Египтом! Ты взошло,
Опершись о каменные глыбы, —
И молитву, чувствуя тепло,
Записали праведники-скрибы.

Все прошло — предания живут,
Белые утаивая пятна.
Спит Египет — мир ему и труд,
Шепчущему глухо и невнятно! —

___


Ах, дождусь ли пламенного дня,
Средь московских будучи ленивцев?
Навестит, наверное, меня
Леонард Евгеньевич Данильцев.

Зазвонит в квартире телефон,
Зашуршат, как слухи, манускрипты, —
И тогда-то новый Манефон
Сочинит Историю Египта.



_____________________________________________________
Владимир Алейников — поэт, прозаик, переводчик, художник. Родился в 1946 году. Один из основателей и лидеров знаменитого содружества СМОГ. В советское время публиковался только в зарубежных изданиях. Переводил поэзию народов СССР. Стихи и проза на Родине стали печататься в период Перестройки. Публиковался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Континент», «Огонек», «НЛО» и других, в различных антологиях и сборниках. Автор многих книг стихов и прозы. Лауреат премии имени Андрея Белого. Живет в Москве и Коктебеле.