Книжно-Газетный Киоск


СЕМЁН МИЛОСЕРДОВ
(1921—1988)

ВОТ ЕЩЕ ОДИН ЛЕДОХОД…; ПОВЕЗЛО

С нежностью и любовью вспоминаю свою тамбовско-рассказовскую юность. По воле случая я, московский легкомысленный парень, оказался в Тамбове в 17 лет. Стал студентом. Жил в общежитии. Писал стихи. Чуть ли не еженедельно участвовал в беспощадных общежитских драках. Многим там накостылял, но и меня однажды избили серьезно. Изучал иностранные языки (французский, немецкий и латынь) в педагогическом институте. Там меня нашел Сергей Бирюков и пригласил в свою литературную студию «Слово». Я стал к нему ходить, познакомился с Вадимом Степановым, Сашей Федуловым, Андреем Хворостовым, Лёшей Нелединым, Витей Эквистом, Валентином Бондаренко, Мариной Остолоповой… Мы читали друг другу свои стихи и прозу, штудировали московские журналы, изучали версификационную технику (по-моему, безуспешно), выступали на литературных вечерах.
Под влиянием Хлебникова я писал с 15 лет заумные стихи. Бирюков говорил: мне:
— Заумь — это хорошо. Но покажи сначала, как ты умеешь работать в силлаботонике.
Я, как умел, показывал.
В 18 лет я женился и переехал в Рассказово, в маленький районный центр. Вскоре, в 1983 году, там, в ДК имени Кирова, я открыл свою Поэтическую студию. Мне только-только исполнилось 19. Мы, доморощенные рассказовские стихотворцы, собирались вместе, устраивали выступления, выставки. В местной газете «Трудовая новь» я печатал стихи Марины Кудимовой, Сергея Бирюкова, местных литераторов… Однажды я умудрился провести вечер поэ-зии аж в ресторане. Из Тамбова приехали Сергей Бирюков, Саша Федулов, киновед Володя Карпейкин. Потом мы сделали выставку Саши в рассказовском литературном клубе «Факел», там же, спустя некоторое время, выступила и Марина Кудимова с лекцией о Пушкине.
Иногда (очень редко) я ходил на заседания литературного объединения «Радуга», которое работало при областной молодежной газете «Комсомольское знамя». Руководил этим литературным объединением поэт Семён Милосердов.
Если в «Слове» у Бирюкова мы были нацелены на авангард, то «Радуга» предпочитала советскую традицию. Любые отклонения в сторону там не поддерживались.
В «Радуге» пользовался успехом поэт Виктор Острижный (не знаю, где он теперь), еще я там общался с прозаиком Володей Поповым и поэтом Андреем Хворостовым (они ходили и к нам, в «Слово», и в «Радугу»).
Семён Милосердов часто печатался в областных газетах — в «Тамбовской правде» и «Комсомольском знамени». Стихи были спокойные, умиротворенные, как сейчас помню его трогательную и мудрую миниатюру «Запоздалый боровик».
Был я в «Радуге» раза три, не больше. Не обсуждался там, никому не показывал своих стихов, но один раз выступил на обсуждении какого-то другого поэта, подвергнув его довольно глупой (как сейчас понимаю) юношеской максималистской критике.
На этом наши пути с «Радугой» разошлись.
Я был очень удивлен, когда в 1986 году в рассказовской районной газете «Трудовая новь» вышла заметка, в которой Семён Милосердов тепло отзывался о «молодом поэте Е. Степанове»… Даже не знаю, где меня мог прочитать Семён Семёнович — печатали меня тогда редко.
Прошли годы. Я узнал биографию Семёна Милосердова. Он, уроженец земли тамбовской, прошел непростой жизненный путь. Воевал, раненый, оказался на оккупированной немцами территории, бежал к партизанам, опять воевал, получил еще одно ранение, сидел в ГУЛАГе (припомнили, что находился на оккупированной территории), потом был полностью реабилитирован, учился в Литературном институте им. А. М. Горького (не закончил), шестнадцать лет работал ответственным секретарем в тамбовской районной газете «Коммунистический труд». Выпустил ряд книг, вступил в 1963 году в СП СССР, печатался в журналах «Подъем», «Дон», «Наш современник», «Москва»…
Лучшие стихи Семёна Милосердова, на мой взгляд, о ГУЛАГе. Трагические и мужественные. В чем-то они перекликаются с поэзией другого старого лагерника — Анатолия Жигулина.



ВОТ ЕЩЕ ОДИН ЛЕДОХОД…

Вот закончится этот год,
вот еще один ледоход, —
потерпи, браток, подожди:
разберутся во всем вожди.
Не затем ты в окопах прел,
чтобы выпал такой удел,
не затем ты из плена бежал
и макуху черствую жрал,
шел под Курском в огонь атак,
чтобы все обернулось так…
Потерпи, браток, подожди:
разберутся во всем вожди.
А пока — чей-то хриплый стон,
а пока этот страшный сон:
по-над вышками облака,
поступь тяжкая гробовщика,
черный гость, беспощадный гость
мне в ладонь забивает гвоздь…



ПОВЕЗЛО

Мне сказал мой товарищ, Пашка:
— Всем смертям и невзгодам назло
ты родился, наверно, в рубашке:
повезло тебе, повезло.
Ты не знал пароходного трюма,
тесноты его, духоты,
Колыма не дышала угрюмо
вечным холодом мерзлоты.
Душу в ссадинах и нарывах
не оплевывали, губя.
Уголовники в карты в Нарыме
не проигрывали тебя.
Пашка прав: я работал придурком,
не таскал горбыли на плече,
выдавал я журналы уркам,
проповедовал в КВЧ*.

С сучкожогами на лесосеке
разжигал до неба костры.
И свободно гуляли зэки
в оцепленье на полверсты.
И виденьем туманной сини
открывалась мне вся земля,
пахли приторно-сладко осины,
и без ветра листвой шевеля.
Тарахтел на опушке трактор,
надвигался звенящий зной.
И, кудрявясь, какая-то травка
расстилалась передо мной.
Вспоминал я соблазны города
возле пляшущего огня…
И кузнечик с бараньей мордой
круглым глазом глядел на меня.
Пашка прав: я родился в рубашке,
я не выронил жизни весло…
А вокруг все ромашки, ромашки,
повезло мне, видать, повезло.

* Культурно-воспитательная часть.

(Стихотворения с портала http://www.agitclub.ru/museum/memorial/poesia/poes11/poesia102.htm)