Книжно-Газетный Киоск


АЛЕКСАНДР ТКАЧЕНКО
(1945—2007)

СЕБЕ; Я; ВАВИЛОНСКАЯ КЛИНОПИСЬ

Александр Петрович Ткаченко, Петрович, Саша… Крымчанин, украинец, крымчак, футболист, тренер, русский поэт, прозаик, общественный деятель, генеральный директор русского ПЕН-Клуба, правозащитник, человек, друг.
С Александром Ткаченко я познакомился в 1989 году, в журнале «Огонек», когда проходил там (в отделе литературы под руководством Олега Хлебникова) студенческую практику и потом работал литконсультантом.
Саша был такой непосредственный, живой! С первой же встречи мы, по его инициативе, перешли на ты. Он тут же захотел дать мне рекомендацию в Союз писателей.
Потом начал рассказывать про Америку, где провел несколько месяцев.
— В Штатах все хорошо организовано на бытовом уровне, — рассказывал Ткаченко. — Все продумано. Причем — в самом маленьком городке, а не только в Нью-Йорке или Филадельфии.
Вспоминал спортивную молодость:
— Однажды мы проиграли матч. И тренер нам грустно сказал, цитируя Пушкина: «Плохо вы играли. Без божества, без вдохновенья…»
Футбол и Поэзия — это были две его главные страсти.
Однажды он долго рассказывал мне про великого Стрельцова, с кем он даже тренировался в легендарном «Торпедо».
А вообще Саша в молодости играл за родную симферопольскую «Таврию, ленинградский «Зенит», владимирский «Трактор» — за команды мастеров.
Образован он был неплохо, закончил Крымский пединститут (отделение физики и математики), отделение спортивных игр Крымского университета, а также Высшие литературные курсы в Москве — в 1983 году. После этого, собственно, и остался в Москве. Работал в журналах «Крестьянка», «Юность, «Новая Юность»…
Пути Господни неисповедимы. И есть какая-то очевидная детерминированность встреч, судеб, пересечений жизненных линий близких (да и неблизких) людей.
…Когда в 1992 году я приехал в первый раз в США, в Филадельфию, то жил в гостях, в частности, у талантливого художника Владимира Михайловича Шаталова (он был из второй — военной — эмиграции). До этого, оказывается, у него гостил и Александр Ткаченко.
…Прошло очень много лет. А. П. Ткаченко стал генеральным директором русского ПЕН-Клуба, записал и меня в эту престижную писательскую организацию. Мы стали видеться часто.
Я к тому времени уже возглавлял издательство. И мы издали две книги Александра Ткаченко. В том числе его последнюю — замечательную! — книгу прозы «Стукач». Саша все расходы взял на себя.
Удивительное дело: при всем своем обилии дипломов, русский литературный язык Саша знал не очень хорошо (он и сам в беседах со мной это признавал), нам приходилось усердно редактировать его сочинения.
Он никогда не возражал против правок, которые мы с ним согласовывали.
Грамматика, синтаксис — это были не самые сильные его стороны. Он, конечно, мыслил поэтическими категориями. Его литературный язык — это язык метафор, образов, аллитераций… Это все чувствуется и в прозе.
Он, действительно, был талантливым поэтом, а не только эффективным функционером.
А еще он был хорошим товарищем. Надежным, доброжелательным, отзывчивым. Всегда приходил на помощь. Когда я проводил масштабный фестиваль литературно-поэтического авангарда «Другие» (это было в 2006 году), именно Саша оказал мне всестороннюю поддержку, подключил к этому делу своих знаменитых друзей — Василия Аксёнова и Андрея Вознесенского. Сам сидел в президиуме на мероприятиях.
В те годы я занимался не только издательством, но и представлял в разных странах мира очень крупную фирму, торгующую минеральными удобрениями. Жил фактически в поездах и самолетах. Нагрузка была большая и практически круглосуточная.
Когда я уставал, то шел к своему другу Саше Ткаченко — на Неглинку, в ПЕН-Клуб. Я знал: там меня всегда ждет тепло, дружеское общение, чашка чая… Именно чая, Саша к тому времени уже не пил — его чуткое к чужим бедам сердце работало при помощи кардиостимулятора.
Саша был человеком смешанного происхождения. По отцу — Петру Ткаченко — он украинец. А по маме — Ольге Зенгиной — крымчак. Крымчаки — это тюркский народ, принявший иудаизм. То есть они евреи по вере. Наверное, лучшая книга Александра Ткаченко — «Сон крымчака, или Оторванная земля». С огромной любовью и нежностью Саша написал о своем многострадальном народе.
Как поэт он был очень разноплановый. Занимался и звучарной поэзией, и визуальной, писал и рифмованные стихи, и верлибры, много переводил зарубежных авторов. Печатался он в постсоветской России, как это ни странно, не много. В последние годы — в журналах «Арион», «Октябрь», «Новая Юность», «Дети Ра». В советское время я читал его довольно часто в «Литературной газете», в толстожурнальной периодике.
Поэтика Ткаченко — это отдельный разговор. Поэт оставил нам замечательные образы — «Одиночество/ среди всех одиночеств/ одиночество проходящих деревьев»; «и плывущий корабль-безобразие/ на павлиньих хвостах из бензина»; «И двугорбая/ боль постоянства»… Потрясающие находки, метафорическое изобилие, прекрасные стихи. Поэт. Без всяких сомнений — Поэт.



СЕБЕ

Одиночество бродит по улицам
словно бык прощенный в корриде
опустивший рога
волоча за собой равнодушные взгляды
в зеркалах отражаясь
то гигантом то карликом
набиваясь в любовники
или с надписью «Sale»
восставая в кварталах
дешевых…
Одиночество
среди всех одиночеств
одиночество проходящих деревьев
и прохожих с пустыми глазницами
Я бы взял мастихин или кисточку
беличью
и подправил бы грусть
или грубую радость на лицах
ушедших в себя
и не знающих как одиноки
однорукая Сена
сахарная головка Нотр-Дам
облепленная муравьями туристов
Я бы мог разделенных
размытых, тень и солнце
собрать, уходящих вернуть
старикам всем печальным
проституткам простаивающим
птицам в клетках как смерти
ждущих продажи
сказал бы — я с вами
если это бродило по улицам
одиночество не мое
и не нужное
никому…



Я

Меж Европой и Азией
щель Босфора и тень муэдзина
и плывущий корабль-безобразие
на павлиньих хвостах из бензина

Чистота и бубонная оспа
гладкий конь и шершавый верблюд
и проливом нетронутый космос
здесь тебя создавали и вновь создают

И меж Мраморным морем и Чёрным
не подводная лодка а рыба
извиваясь в теченьях, как четки
проскользит куда-либо…

ты двоишься, качаясь над водами
и в глазах мусульманства
византийская кротость. И двугорбая
боль постоянства

навевает пески и склоняет ветра.
Меж Европой и Азией
вырез крика по линии рта
по изломам пролива…
Вот и я со своею двойною
оказией

между двух абсолютных начал
между морем Эгейским и Черным
абсолютно расцвел, абсолютно зачах
от вопросов заведомо спорных.

(Стихотворения из журнала «Арион», № 1, 1998)



ВАВИЛОНСКАЯ КЛИНОПИСЬ

Не иди на запад
не иди на восток
не иди на север
не иди на юг
стой где стоишь
пей что пьешь
дыши чем дышишь
молчи о чем молчишь
ноги хотят идти
не верь им
видят глаза
сморгни
взгляд обогнул Землю
это толчок в спину
это приказ сверху
стой где стоишь
лежи с кем лежишь
не иди на запад
не иди на восток
не иди на юг

не иди на север
там тебя нет
будешь там
не будешь здесь
только раскрой руки
стой где стоишь
запад пошел на тебя
юг на тебя наступает
север подходит к тебе
и подползает восток
стой где стоял
пой о чем поешь
люби кого любишь
все растворится в тебе
нету тебя нигде
ты есть повсюду
не иди на запад
не иди на восток
не иди на юг
не иди на север

(Стихотворение из журнала «Октябрь», № 10, 1996)

О Саше я написал такое стихотворение:



ПАМЯТИ ДРУГА

В дурдоме живешь ли, на воле —
Нигде не сносить головы.
А жизнь — это минное поле;
Повсюду воронки и рвы.

Печальна планида, плачевна.
Морана творит произвол.
Как больно, что Саша Ткаченко
Уже не сыграет в футбол.

«Крымчакская книга» — нетленка,
Придуманный эпос велик.
Как больно, что Саша Ткаченко
Иных не задумает книг.

Не нами расписаны роли.
Мой друг на другом берегу.
А жизнь — это минное поле;
Опасность на каждом шагу.

2007