ЛЮБОВЬ БЕРЁЗКИНА
Любовь Берёзкина (Артюгина) — поэт. Родилась в 1971 году в Ленинграде. Музыкант. Псевдонимы: Александр Верес, Вирель Андел. Место проживания: Германия, Мендиг. Публиковалась в журналах, газетах и сборниках, в том числе: литературный журнал «Викинг — литературный Новгород», «Невский альманах», альманах «Откровение» (Ивановский отдел СПР), сборники под редакцией В. Ф. Чернова «Здравствуй, муза» и «Свет зари», а также сборники издательства «Нордост» (Санкт-Петербург) «И звезда с звездою говорит» и «Русь, взмахни крылами», «Антология русскоязычных поэтов — 2000» (Мюнхен), антология «Прощание с Вавилоном. Поэты русского зарубежья» (2014), альманах «Третий этаж» (Берлин, 2018), «Берега. Берлин», «Крещатик», «Русский глобус», «Твоя глава», «Семь искусств», «Ренессанс» (Киев), «Парус», «Сетевая словесность», «45 параллель», «Поэзия.ру». Авторская книга «Раскрыть стихотворение и взять…» (изд. «Стеклограф», Москва 2020). Финалистка Международного конкурса им. И. Н. Григорьева (Санкт-Петербург) 2014 года.ЗЕМЛЯ И НЕБО
* * *
* * *
Под шум соседской циркулярки,
Возне и стуку вопреки,
Смотреть, как шмель большой и жаркий
Взлетел с невидимой руки.
Мечтать о заморозках ранних,
Когда прихватится вода,
И разноцветное страданье
Перегорит под холода.
С природой спор у нас от века.
Подует в щель, и между звезд
Мы замечаем человека,
Идущего среди берез:
Смахнет слезу и растворится
На бесконечном сквозняке.
А на ветру кружатся лица
И прижимаются к щеке.
Возне и стуку вопреки,
Смотреть, как шмель большой и жаркий
Взлетел с невидимой руки.
Мечтать о заморозках ранних,
Когда прихватится вода,
И разноцветное страданье
Перегорит под холода.
С природой спор у нас от века.
Подует в щель, и между звезд
Мы замечаем человека,
Идущего среди берез:
Смахнет слезу и растворится
На бесконечном сквозняке.
А на ветру кружатся лица
И прижимаются к щеке.
* * *
Белый ангел поле перешел
И растаял, обернувшись влево.
Бабушка учила: крест тяжел,
Потому что в нем земля и небо.
Потому живется наразрыв.
Ты налево, а земля направо,
Где бредут кочевья и костры
Сквозь твои нехоженые травы.
Ночью небо щурит кругляки
В густо населенное бездонье,
И, поймав движение руки,
Хлеб берет с протянутой ладони.
Машешь рукавами в небеси,
За кусты цепляются штанины…
В наших палестинах моросит,
И цветы растут из крестовины.
И растаял, обернувшись влево.
Бабушка учила: крест тяжел,
Потому что в нем земля и небо.
Потому живется наразрыв.
Ты налево, а земля направо,
Где бредут кочевья и костры
Сквозь твои нехоженые травы.
Ночью небо щурит кругляки
В густо населенное бездонье,
И, поймав движение руки,
Хлеб берет с протянутой ладони.
Машешь рукавами в небеси,
За кусты цепляются штанины…
В наших палестинах моросит,
И цветы растут из крестовины.
* * *
Нам сделали прививку временем —
Мы пережили и пошли
На Божий свет из Божьей темени,
В плащах из неба и земли.
Мы шли над всем, мерцали факелы,
И ветер, моросью клубясь,
Гудел в лицо трубой архангела
И вслед бросал густую грязь.
Молчали все, никто не спрашивал.
Кончались суша и вода,
И падал снег дыханья нашего
На золотые города.
Зажглись костры за перелесками,
А снег кружился добела,
Сплетаясь огненными всплесками
Вокруг Господнего чела.
Мы пережили и пошли
На Божий свет из Божьей темени,
В плащах из неба и земли.
Мы шли над всем, мерцали факелы,
И ветер, моросью клубясь,
Гудел в лицо трубой архангела
И вслед бросал густую грязь.
Молчали все, никто не спрашивал.
Кончались суша и вода,
И падал снег дыханья нашего
На золотые города.
Зажглись костры за перелесками,
А снег кружился добела,
Сплетаясь огненными всплесками
Вокруг Господнего чела.
* * *
Мой человек идет под снегом.
Ворот поднят, белы ресницы.
Свет синицы щекочет небо,
Просит к ней по снегам спуститься.
Путь неближний, глаза закрыты.
Мой человек по-другому зрячий.
Дикий мед, пожевать акриды,
Мять песок, босиком, горячий.
Снег идет, а в пустыне ветер.
Шерсть верблюжья, горят лохмотья.
Так нежны при синичьем свете,
Тени сквозь тишину проходят,
Где молчат, предваряя речи,
Снег и время, песок и пламя.
Мой человек идет навстречу
Ветру с белыми куполами.
Ворот поднят, белы ресницы.
Свет синицы щекочет небо,
Просит к ней по снегам спуститься.
Путь неближний, глаза закрыты.
Мой человек по-другому зрячий.
Дикий мед, пожевать акриды,
Мять песок, босиком, горячий.
Снег идет, а в пустыне ветер.
Шерсть верблюжья, горят лохмотья.
Так нежны при синичьем свете,
Тени сквозь тишину проходят,
Где молчат, предваряя речи,
Снег и время, песок и пламя.
Мой человек идет навстречу
Ветру с белыми куполами.
* * *
Шиповника побеги, и трава,
И лепестки неведомых дорожек.
Когда кресты рубили на дрова,
Здесь было так, века — и будет то же.
И выйдут из невиданных зверей
Вполне цивилизованные люди.
Вот бабочка — о чем расскажешь ей?
Она вспорхнет и про тебя забудет.
И ты забудь. Пускай летит она,
Ни буквы, ни звезды не понимая,
Одна за все на свете прощена,
Прекрасная
и жуткая
такая.
И лепестки неведомых дорожек.
Когда кресты рубили на дрова,
Здесь было так, века — и будет то же.
И выйдут из невиданных зверей
Вполне цивилизованные люди.
Вот бабочка — о чем расскажешь ей?
Она вспорхнет и про тебя забудет.
И ты забудь. Пускай летит она,
Ни буквы, ни звезды не понимая,
Одна за все на свете прощена,
Прекрасная
и жуткая
такая.
* * *
Уплывает серебряный берег.
Вдалеке перезвоны слышны
И в церквах опаленных империй
Замирающий гул вышины.
Будешь веткой качаться всю зиму,
Вспоминать очарованный дым,
Где над крышами старец Зосима
Проходил по волнам золотым;
И смотреть на людей близоруко,
Как метель пролетает сквозь них,
Помутнев от неясного звука,
Из которого сумрак возник.
Вдалеке перезвоны слышны
И в церквах опаленных империй
Замирающий гул вышины.
Будешь веткой качаться всю зиму,
Вспоминать очарованный дым,
Где над крышами старец Зосима
Проходил по волнам золотым;
И смотреть на людей близоруко,
Как метель пролетает сквозь них,
Помутнев от неясного звука,
Из которого сумрак возник.
* * *
Ведьмы над городом. Сердце сквозит,
Рана сырая остыла.
Бродит по улицам после восьми,
Бьет кулаком в колотило.
— Что сторожишь? Или, может — кого?
— Ветер я, сумрачный ветер.
С первой вернулся войны мировой,
Был на второй и на третьей.
Вот обхожу я дворы и дома:
Есть ли живые покуда?
Смотрит в меня обнаженная тьма
Взглядом безбожного чуда.
Смотрят собаки из лютой тоски,
И мертвецы смотрят косо.
Кровь оторвется с железной доски,
И загрохочут колеса.
Ржавчиной сыплют и души везут,
Ночь рассекая, составы.
Хочешь, тебе подарю я слезу
Бывшей, как солнце, державы?
Ведьмы когда перейдут за порог,
Дай наглотаться им вволю.
Будешь как я, если милует Бог,
Жать умертвленное поле.
Рана сырая остыла.
Бродит по улицам после восьми,
Бьет кулаком в колотило.
— Что сторожишь? Или, может — кого?
— Ветер я, сумрачный ветер.
С первой вернулся войны мировой,
Был на второй и на третьей.
Вот обхожу я дворы и дома:
Есть ли живые покуда?
Смотрит в меня обнаженная тьма
Взглядом безбожного чуда.
Смотрят собаки из лютой тоски,
И мертвецы смотрят косо.
Кровь оторвется с железной доски,
И загрохочут колеса.
Ржавчиной сыплют и души везут,
Ночь рассекая, составы.
Хочешь, тебе подарю я слезу
Бывшей, как солнце, державы?
Ведьмы когда перейдут за порог,
Дай наглотаться им вволю.
Будешь как я, если милует Бог,
Жать умертвленное поле.
* * *
Мы выдохнули снег в лицо зиме.
Мы выдохлись.
И где-то за оградой
Лиловый колокольчик прозвенел
Из глубины затерянного сада.
Куда наш путь? — на все четыре мглы
Сенат зимы накладывает вето.
…И снова звук на кончике иглы
Отчаянно качается от ветра.
Но в нем, лиловом, столько сплетено,
И так дрожит растерянное веко,
Что в сумерках неспящее окно
Покажется важнее человека.
Мы выдохлись.
И где-то за оградой
Лиловый колокольчик прозвенел
Из глубины затерянного сада.
Куда наш путь? — на все четыре мглы
Сенат зимы накладывает вето.
…И снова звук на кончике иглы
Отчаянно качается от ветра.
Но в нем, лиловом, столько сплетено,
И так дрожит растерянное веко,
Что в сумерках неспящее окно
Покажется важнее человека.
* * *
Прозрачно и неуловимо
Над шумной рекою людей
Проносят челнок Лоэнгрина
Серебряных семь лебедей.
Куда он плывет издалека
В тоске или в радости сам?
Пронзит человеческий клекот,
В пути догорая, слеза
И падает звонко на рельсы
Среди корпусов заводских,
Где ждет сумасшедшая Эльза
В пустой пропускной сторожих:
Сердито посмотрит на двери,
Ладонями стиснет живот,
И бьет очарованный берег
Ребром запылившихся бот.
Над шумной рекою людей
Проносят челнок Лоэнгрина
Серебряных семь лебедей.
Куда он плывет издалека
В тоске или в радости сам?
Пронзит человеческий клекот,
В пути догорая, слеза
И падает звонко на рельсы
Среди корпусов заводских,
Где ждет сумасшедшая Эльза
В пустой пропускной сторожих:
Сердито посмотрит на двери,
Ладонями стиснет живот,
И бьет очарованный берег
Ребром запылившихся бот.
* * *
Раскрыть стихотворение и взять
Живой воды на утро и на вечер,
На долгую дождливую тетрадь,
На светлую намоленную встречу.
Пусть время жжет безгрешную листву,
И всхлип ее растерянный и гулкий
Покорно примыкает к большинству
О прожитом жалеющих в проулке.
Пусть вместо звезд окажется дисплей,
Усталостью разбитый на осколки,
И тянутся за ними из полей
Размытые дороги и проселки,
Последней стаей мчатся в небеса,
Травой, щебенкой, прахом посыпая,
И падает горящая слеза,
Над сумраком дотекшая до края.
Живой воды на утро и на вечер,
На долгую дождливую тетрадь,
На светлую намоленную встречу.
Пусть время жжет безгрешную листву,
И всхлип ее растерянный и гулкий
Покорно примыкает к большинству
О прожитом жалеющих в проулке.
Пусть вместо звезд окажется дисплей,
Усталостью разбитый на осколки,
И тянутся за ними из полей
Размытые дороги и проселки,
Последней стаей мчатся в небеса,
Травой, щебенкой, прахом посыпая,
И падает горящая слеза,
Над сумраком дотекшая до края.
